Уна не слышала ни одного из этих названий, но мисс Хэтфилд произнесла их с такой гордостью, словно там учился сам Господь Бог. Он, кстати, почти сразу пришел Уне на помощь: ей пришлось лишь пару секунд изображать на лице благоговение. Дверь открылась, и в библиотеку вошли еще две женщины. Одна из них была одета в лиловое платье со множеством рюшей и оборок, сшитое из того самого французского шелка, который Марм Блэй продавала по двенадцать долларов за ярд[27]. У нее было довольно пухлое лицо, с уже наметившимися морщинками, но все еще красивое, и непринужденные аристократические манеры. Вторая женщина выглядела более сдержанной, возможно, в силу своего возраста – Уна решила, что ей не меньше пятидесяти. Ее платье было такого же простого покроя, как у мисс Хэтфилд, и так же безупречно отутюжено. Серые глаза поблескивали металлом, но Уна неожиданно для себя разглядела в них теплоту.
Дамы представились и подсели к столу. Даму в шелках звали миссис Хобсон, и была она одним из основателей и членом правления школы Бельвью. Вторую, сдержанную, звали мисс Перкинс. Она была директором школы. Именно она – как поняла Уна из газетной статьи – и будет принимать решение, подходит ли Уна для обучения в школе.
Миссис Хобсон сервировала всем чай, а потом задала Уне несколько дежурных вопросов о семье, учебе и хобби. Уна несколько дней подряд репетировала ответы, поэтому сейчас отвечала без единой запинки. Следуя правилу номер двенадцать, она придумала про себя историю, максимально похожую на правду и содержащую много моментов из ее реальной жизни в детстве. Чем меньше лжи, тем легче запомнить. Она действительно посещала в детстве католическую школу – правда, здесь, в Нью-Йорке, а не в штате Мэн. И ходила она в нее всего пять лет, а не двенадцать. И отец Коннелли когда-то действительно был, только он давно умер, и даже если был бы жив, то скорее стал бы оранжистом[28], чем написал бы Уне положительную характеристику. Те периоды своей жизни, в которых было мало благочестивого и порядочного, она заполнила описанием жизни своей матери. Прадедушка Каллахан действительно был продавцом стекла. Это занятие гораздо приличнее, чем род деятельности ее отца, который перебивался временными заработками и постоянно пил. Однако Уна все же упомянула, что ее отец был на войне. Миссис Хобсон и мисс Перкинс одобрительно кивнули. Мисс Хэтфилд лишь зевала, аккуратно прикрывая рот ладонью.
По мимике и заинтересованности устремленных на нее взглядов Уна поняла, что они поверили в ее историю. Даже эта мисс Хэтфилд, которая, однако, не особо впечатлилась. Так, пора их немного разжалобить.
– Моя мать – благочестивая и милосердная женщина – погибла при пожаре, когда мне только исполнилось девять… Когда пожарные прибыли, спасать было уже нечего. И некого… – Уна замолчала, отвела взгляд в сторону и часто заморгала, будто вот-вот расплачется. – С того самого дня я поняла, что хочу спасать людей. Помогать тем, кто страдает. Прочитав в газете о вашей школе, я поняла, что сестринское дело – мое призвание. И…
Она подняла на женщин глаза, полные слез.
– И единственный способ почтить память моей мамы.
Миссис Хобсон украдкой смахнула слезу платочком. Мисс Хэтфилд заерзала на стуле, избегая смотреть Уне в глаза. Вот так! Нечего было так задаваться с самого начала! Выражение лица мисс Перкинс, однако, оставалось все таким же непроницаемым. Она поставила чашку на блюдце и лишь покачала головой, когда миссис Хобсон предложила ей еще чаю.
– Мисс Келли, я, безусловно, очень одобряю ваши намерения, но… Вы отдаете себе отчет в том, что быть медицинской сестрой совсем не просто? Одной доброй воли мало. Сестра милосердия должна быть еще и очень сообразительной, терпеливой и трудолюбивой. Выносливость и способность быстро принимать решения… Как вы думаете – это все про вас?
– Уверена, что да!
Мисс Перкинс поджала губы, словно сомневаясь. Она откинулась в кресле и продолжала пристально смотреть на Уну.
– В этом году мы получили почти тысячу заявлений. Из этих людей будут отобраны лишь несколько десятков. И треть из них будет отчислена в течение первого испытательного месяца.
Уна почувствовала, как по спине скатилась капля пота. Чашка звонко стукнула о блюдце, когда Уна поставила ее. Она и подумать не могла, что желающих так много.
– Многим мы сразу отказали по причине недостаточного образования, физических недостатков или происхождения из необразованных слоев.
– Не та порода, – добавила мисс Хэтфилд, пристально глядя на Уну.
– Характер тоже имеет значение, – продолжала мисс Перкинс.
У Уны пересохло во рту от волнения, но она не отважилась взять чашку – того и гляди разобьется!
– К тому же, – добавила миссис Хобсон, – ни одна профессия на земле не требует такой истовой веры в Бога, как профессия медицинской сестры. Вы верующая, мисс Келли?
Уна закивала головой.
– Католичка, судя по тому, что написано в рекомендации, – произнесла мисс Хэтфилд, с тем же оттенком пренебрежения, с которым встретила Уну в дверях.
– Да.
Мисс Хэтфилд заглянула в глаза обеим дамам, чтобы удостовериться, что обе услышали ответ Уны.
– Я думала… В объявлении было написано, что христиане любой деноминации могут подавать заявки.
– Это правда, – с натянутой улыбкой ответила миссис Хобсон, – хотя у нас никогда не было католичек.
Уна мысленно ругала себя за глупость. Как это ни дико, ей лучше было солгать и назваться протестанткой.
– Естественно, двери школы Бельвью открыты для каждой девушки вне зависимости от вероисповедания и достатка ее семьи, – сказала мисс Хэтфилд. – У нас много пациентов-католиков. Но не уверена, что вы поладите с учителями и соучениками…
Уна опять напряглась. Сердце бешено колотилось, в ушах звенело. И все же она смогла взять себя в руки и улыбнуться.
– Мне посчастливилось общаться с очень разными людьми, и я со всеми неплохо ладила. У меня много друзей, и я надеюсь, что найду новых друзей и здесь. В конце концов, сам Иисус говорил и с иудеями, и с язычниками – разве нет?
Миссис Хобсон погладила Уну по коленке в знак одобрения.
– Хорошо сказано, дорогая моя. Можешь быть спокойна: мы не будем судить предвзято из-за твоей веры.
Но кислая самодовольная мина мисс Хэтфилд говорила скорее об обратном… Она вопросительно смотрела на мисс Перкинс. Последнее слово наверняка за ней. Та снова придвинулась к столу и положила перед собой обе руки, не сцепляя их. Это добрый знак. Но она все же немного отодвинулась от Уны и ни разу не улыбнулась в ходе собеседования. Выражение ее лица было неизменным, словно каменным. Словно банковский сейф, который не сможет взломать даже самый опытный вор.
Сердце Уны все так же бешено билось. С каждой секундой ей становилось все тревожнее. И вот в висках застучало так, что она уже едва слышала свой собственный голос. Что делать, если ее не примут? Клэр уже настойчиво требует, чтобы Уна покинула ее дом. У нее столько же шансов выбраться из Нью-Йорка, сколько попасть на остров Блэквелла. Никто не сжалится над ней.
– Я понимаю, что желающих попасть в школу гораздо больше, чем вы можете принять, – сказала Уна, изо всех сил сдерживаясь, чтобы ее голос не дрожал. – И наверняка у них – у многих из них – образование намного лучше, чем у меня. Но уверяю вас: никто из них не видит обучение в вашей школе смыслом своей жизни. Никто, кроме меня.
Повисла тягостная тишина. Гул в ушах Уны чуть стих, став лишь монотонным шуршанием. Что еще она может сейчас сказать? Только упасть перед ними на колени и умолять их принять ее. Уна никогда никого ни о чем не молила на коленях. Ни-ког-да. Даже в тот день, когда оказалась на улице одна без гроша и крошки хлеба в кармане. Но сейчас она готова и на это, если так она добьется своего.
– Мне нравится ваш настрой, мисс Келли, – сказала, наконец, мисс Перкинс, – в нашей профессии нужен сильный характер. Но осознаете ли вы до конца, что учиться в нашей школе трудно? Придется много заучивать и заниматься долгими часами. А за любое непослушание грозит немедленное исключение. Вам это понятно?
– Да! – без колебаний ответила Уна.
Она, затаив дыхание, смотрела, как мисс Перкинс перевела взгляд на двух других дам. Миссис Хобсон коротко кивнула. Мисс Хэтфилд только вздохнула и пожала плечами.
По лицу мисс Перкинс пробежала тень улыбки.
– В таком случае добро пожаловать в Школу медицинских сестер при больнице Бельвью!
Глава 14
Четыре дня спустя Уна снова появилась в стенах большого серого здания на Двадцать шестой улице, но на этот раз уже в роли добросовестной и прилежной ученицы школы медицинских сестер. Собственно, пока в статусе испытуемой, но для Уны не было особой разницы. И она была уверена, что легко пройдет испытательный срок.
Свои нехитрые пожитки Уна несла в чемоданчике, который Клэр отдала ей с условием, что Уна никогда больше не появится на пороге ее дома со своими просьбами. Уна согласилась, хотя не смогла удержаться, чтобы не положить в чемоданчик мешочек с остатками лакричного корня, который не успела дожевать в подвале, и не стянуть со стола Рэндольфа очередную блестящую ручку – на этот раз серебряную.
Слава богу, в этот раз дверь открыла высокая и довольно приятная женщина средних лет, а не заносчивая мисс Хэтфилд. В тот момент, когда за ее спиной закрылась дверь, Уна почувствовала некое облегчение. Пожалуй, впервые с той самой ночи, когда убили Бродягу Майка.
– Мы стараемся, чтобы здесь было максимально уютно и по-домашнему, – сказала женщина Уне, представившись перед этим миссис Бьюкенен, главной экономкой. – После всех ужасов, что вы – нежные девушки – видите в больнице, вам нужна спокойная и комфортная обстановка, чтобы отдохнуть и укрепиться духом.
Это огромное здание не было похоже ни на один из домов, в которых когда-либо жила Уна. И уж точно ни на одно из мест ее обитания после смерти матери. Плотные бархатные портьеры и добротная деревянная мебель с плюшевой обивкой приглушали доносившиеся с улицы звуки. Фойе и кабинет были обставлены очень аккуратно и уютно, но без излишеств, которые Уна часто видела через окна так называемых «лучших домов» города. Даже дом Клэр – хоть и был довольно маленький – был напичкан всякими разноцветными салфеточками, обшитыми кружевами подушечками и блестящими безделушками.