Тем временем доктор Вестервельт свернул полотенце в конус, подготовил лист газетной бумаги, а затем вложил внутрь вату. Затем он разместил эту конструкцию на лице мистера Кеплера. Ассистирующая медсестра подала ему бутыль с эфиром. Он взял ее и стал потихоньку капать на вату внутри конуса, велев мистеру Кеплеру глубоко дышать. Вскоре тело пациента обмякло, как у спящего человека.
– Пациент готов, – доложил доктор Вестервельт.
И операция началась.
Уне не приходилось делать ничего, кроме отмывания пропитанных кровью губок.
Она стояла на цыпочках и тоже смотрела на то, что делает доктор Пингри. Тот деловито рассек кожу под мошонкой мистера Кеплера. Уна не испугалась вида крови и была в восторге, когда доктор Пингри – после весьма пространных разъяснений – достал из мистера Кеплера желтоватый камень величиной с кость от персика. Он показал его аудитории, и некоторые лица исказила гримаса отвращения.
Когда доктор Пингри вытянул медицинскую нить через петлю на лацкане своего пиджака и начал зашивать разрез, Уна перевела взгляд на доктора Вестервельта. Тот все время, что шла операция, стоял возле головы пациента, временами добавляя на вату несколько капель эфира. Уна редко встречала действительно красивых людей из высшего общества. Уж слишком нежная и бледная у них кожа, и держатся они, словно палку проглотили. И задирают нос, и зазнаются… И все же доктор Вестервельт показался Уне довольно привлекательным. За его внешним лоском чувствовалась некая твердость.
Неожиданно он поднял голову, и их взгляды встретились. Уна тут же потупилась, и ее бросило в жар. Закончив операцию, доктор Пингри объявил, что все могут быть свободны. Он бросил окровавленный фартук на стол Уны и сполоснул руки в одном из тазиков с раствором карболовой кислоты.
– Все выделения из надреза должны сразу удаляться! – скомандовал он, даже не взглянув на Уну. – И обязательно ведите дневник мочеиспускания!
Сказав это, он удалился из операционной. Доктор Аллен и доктор Вестервельт последовали за ним. Уна смогла, наконец, глубоко и свободно вздохнуть. Впервые с того момента, как она оказалась в лифте. У нее получилось! Уна Келли – воровка со стажем в бегах – провела незамеченной все время операции в роли рядовой медсестры. Раз уж она справилась и с этим, то может быть уверена, что теперь ее не исключат после испытательного срока.
Глава 21
Эйфория Уны по поводу того, что она справилась с работой в операционной, длилась еще два дня. Она не чертыхалась, вставая по будильнику в предрассветной мгле. Она не закатывала глаза в ожидании, когда ее сокурсницы закончат молитву, чтобы, наконец, приступить к еде. Она не зевала украдкой, слушая подробный рассказ Дрю о том, как прошел ее день. План Уны – пересидеть в этой школе – казался ей просто гениальным. А ведь еще пару дней назад она была сыта по горло этой сестрой Хэтфилд с этим надменным доктором Пингри и хотела послать все к чертям и сама сдаться полицейским.
Однако на третий день энтузиазм Уны – а с ним и ее решимость – начал угасать. Сестру Кадди по-прежнему тошнило по утрам, да и среди дня частенько тоже, поэтому Уне приходилось за нее готовить пациентам горячие компрессы, ставить им пиявки и перевязывать их. При этом ее прямых обязанностей никто не отменял. Уна полагала, что, заменив сестру Кадди во время операции, она приобрела союзницу, иными словами, некий козырь. На деле все оказалось гораздо сложнее и не так радужно. Уна знала о тайне мисс Кадди, и та может теперь использовать данный факт против Уны. И обязательно сделает это при первом же удобном случае. «Мисс Келли была в курсе с самого начала!» – вот и все, что нужно будет сказать, чтобы Уна тут же оказалась вновь в кабинете директрисы, а потом и на улице. Так что Уне нужно по-прежнему держать ухо востро. А держать язык за зубами она умеет хорошо.
Сразу после обеда в палату привезли нового пациента. «Шел себе своей дорогой, никого не трогал – как вдруг словно из-под земли передо мной выросла телега и проехала мне прямо по ноге!» – жаловался он Уне, пока та перекладывала его на койку и расправляла под ним белье. Судя по тому, как от него сильно пахло перегаром, в сказанное вряд ли стоило верить. Скорее всего, отсыпался на обочине после очередной ночи возлияний, и его приняли просто за груду старого тряпья. И хорошо, что телега проехала ему по ноге, а не по голове! Как бы то ни было, лодыжку ему раздробило. Точнее, раздробило большую и малую берцовые кости, названия и расположение которых Уна выучила в ходе ежевечерних бдений над учебниками в компании Дрю. Завтра пациенту предстоит ампутация.
Уна обрезала штанины на пациенте и помогла ему снять грязные пальто и рубашку. От него разило не только перегаром, но еще и по́том, и лошадиным навозом. Голова и прочие части тела кишели вшами. Сестра Кадди только взглянула на него – и весь вечер не могла отойти от своего ведерка. Так что раздевать и отмывать пациента пришлось снова Уне. Сестра Кадди смогла только сложить в коробку его нехитрое имущество.
Это напомнило Уне о ее детстве и юности, когда отец, сразу после смерти матери, то и дело засыпал лицом в своей собственной блевотине и Уне приходилось либо долго убирать за ним, либо чувствовать этот отвратительный кислый запах всю ночь. В эти моменты она ненавидела отца. Ненавидела войну и всех тех солдат, что возвратились домой целыми и невредимыми, тогда как отец вернулся с неизлечимой душевной травмой. Ненавидела мать за то, что та умерла и оставила ее в обществе и на попечении озлобленного и убитого горем отца.
Уне было девять, когда ее мать погибла во время пожара в трущобах. Все началось с того, что была оставлена без присмотра плита в пекарне, располагавшейся в подвале. Деревянному дому было лет тридцать как минимум, и огонь мгновенно охватил его целиком.
За год до этого был издан указ о том, что на всех многоквартирных домах должны быть пожарные лестницы, но большинство домовладельцев просто проигнорировали его. Поэтому мать Уны и та бедная семья, которую она навещала, никак не могли выбраться из огненной ловушки до тех пор, пока не прибыли пожарные команды со своими лестницами.
Они – родители Уны – накануне вечером как раз снова поссорились. Ну почему ее мать должна идти в самый бедный и опасный район города и помогать очередным «несчастным»? Ведь они там, в той семье, все – слава богу – живы и здоровы, а значит, худо-бедно могли бы и сами заработать себе на пропитание.
«Это благое дело, – настаивала мать, а потом она добавила гораздо тише, но так, что Уна все-таки смогла разобрать ее слова сквозь тонкую стенную перегородку: – И это, в конце концов, мои деньги. Ведь ты не работаешь уже несколько недель!»
В следующую секунду об стену ударилась бутылка, что заставило Уну отскочить и в ужасе свернуться под одеялом. Потом хлопнула дверь. Потом Уна услышала, что мама плачет и сметает на совок осколки.
Уна вжала голову в плечи. Она не вспоминала о своем детстве уже очень давно. Эти воспоминания прямо жгли ее изнутри. Нет смысла ворошить прошлое, снова и снова повторяла она себе. И все же никак не могла отделаться от мысли, что, наверное, в своем гневе перегнула палку и была несправедлива.
Когда Уна закончила мыть мужчину и уложила его на койку, мисс Кадди протянула ей полотняный мешок с имуществом пациента.
– Там только разодранная одежда и оружие дьявола. Отнеси это на помойку.
Оружие дьявола? Довольно странно слышать это от незамужней беременной женщины. Но Уна не стала уточнять. И не стала говорить, что она устала, у нее болят ноги и она не в лучшем настроении, и вообще уже дважды бегала сегодня к этой помойке. Она просто взяла мешок и пошла. Она сама узнает, что мисс Кадди имела в виду. Но пошла Уна не на задний двор с переполненными мусорными бакам, а на лужайку, которая выходила прямо на берег Ист-Ривер.
В детстве она купалась здесь и ныряла за бананами и прочими экзотическими фруктами, что падали с кораблей, приходивших с Карибских островов. Сбежав от отца, Уна прибилась к банде речных пиратов, которые были под впечатлением от того, как ловко и бесстрашно она плавала. Под покровом ночи и тумана они неторопливо и бесшумно гребли на маленькой лодчонке вдоль причала, осматривая пришвартованные суда. Выбрав одно из них, они подплывали к нему, а затем мальчишки забирались на палубу по канатам и хватали все, что только могли унести в одной руке, спускаясь обратно по веревочной лестнице. Уна должна была нырять за тем, что выпадало у них из рук. Это было очень опасным занятием, ведь надо было бегать и от речного патруля, и от матросов. Одного парнишку – немногим старше самой Уны – поймал рулевой и в гневе выбросил за борт. Они не успели подплыть к нему, и он утонул.
Уна прислонилась к дереву и стала рыться в мешке. Она провела в той банде всего несколько дней и ночей – и решила найти себе иное пристанище и другой способ добывать на пропитание. И виной тому не смерть того мальчишки и не постоянный риск попасть за решетку, и даже не боязнь замерзнуть в довольно холодной воде. Она просто поняла, что ей – мелкой соплячке – здесь ничего, кроме жалких объедков, не светит.
Уна улыбнулась, нащупав бутылку. Виски, судя по запаху изо рта пациента. Не доставая бутылки из мешка, она слегка встряхнула ее. Похоже, в ней осталась лишь пара глоточков. И еще в мешке был небольшой кисет с табаком. Да уж, оружие дьявола, это точно… Уна хмыкнула и огляделась в поисках укромного уголка, чтобы сполна насладиться своими находками.
Заметив широкие ворота за северным крылом здания больницы, она осторожно заглянула, чтобы увидеть, что же за ними. На большом внутреннем дворе стояли в ряд восемь крытых карет. Черные, с надписью «Скорая помощь» большими золотыми буквами по бокам. В одну из карет – номер три, судя по знаку на заднем стекле, – уже была впряжена лошадь.
В дальнем углу двора сидел мужчина в черной форме. Он положил вытянутые ноги на низкий табурет и надвинул свой козырек прямо на глаза. Уна уже собиралась уходить, как на дальней стене вдруг зазвонил пожарный гонг. Спавший мужчина подскочил и поспешил к небольшому столику, где стоял телеграфный аппарат. Гонг прозвенел двенадцать раз, и приемник защелкал.