Вот он – заветный проулок. Уна шмыгнула в него сквозь просвет в толпе. Прямо над ее головой развевалось на ветру белье, развешенное на веревках, протянутых из одного окна в другое. Уна заспешила дальше, к выгребной яме. В холодном воздухе стоял смрад гнили и нечистот. В углу два больших переполненных мусорных бака. Уна нырнула за них, прикрыв голову пальто, и затаилась среди обрывков газет, засохших объедков и грязного тряпья.
В следующую секунду во дворик ворвался коп. Он тут же выхватил носовой платок и прикрыл нос. Уна сдержала презрительный смешок. Разбаловались копы – у них же туалеты теперь прямо в здании. Тоже мне, неженка! Он осмотрелся по сторонам, приоткрыл двери кабинок уличного туалета дубинкой и метнулся к выходу в дальнем конце двора.
Как только его шаги стихли, Уна встала и тщательно отряхнула пальто. Через минуту, максимум две, коп вернется. Она быстро сняла шляпку и повязала на голову косынку, спрятанную под шелковой сорочкой. Грязный фартук, облезлые перчатки с открытыми пальцами и сажа, густо размазанная по щеке – и она почти неузнаваема. Она скинула с себя пальто и закинула саквояж за спину на потрепанном ремне, который носила с собой именно на такой случай. Теперь, если наклониться, обтянутый пальто саквояж выглядит как горб. Но перед тем, как снова надеть пальто, Уна вывернула его наизнанку. Новички в группе Марм Блей высмеивали Уну, когда она нашила на нежную сатиновую подкладку грубую латаную фланель грязно-серого цвета. Ведь ей пришлось заплатить Марм Блэй за пальто целых двадцать долларов – немало! Но Уну эти насмешки не трогали – в подобных ситуациях такая подкладка была просто бесценна. Уна в два счета превратилась из аккуратной леди-путешественницы в сгорбленную старую нищенку.
Правило номер одиннадцать: иногда лучше прятаться на самом видном месте.
Как только Уна застегнула последнюю пуговицу пальто, полицейский снова ворвался во внутренний дворик. Уна сгорбилась и спокойно стояла около мусорных баков, делая вид, что шарит в них.
– Здесь не пробегала молодая дама? – спросил коп Уну.
Та посмотрела прямо в его глубоко посаженные глаза. Он раскраснелся от долгого бега и шумно дышал. На морозном январском воздухе из его носа и рта вырывались клубы пара.
– Какая еще дама? – переспросила Уна с деланым немецким акцентом.
– Воровка!
Уна вернулась к мусорным бакам. Она подобрала заплесневелую горбушку, понюхала и бросила на землю.
– Да таких тут как грязи… Роста она какого?
– Не знаю. Думаю, среднего.
– Худая или толстая?
– Ни то и ни другое.
– А одета во что?
– Голубое пальто и бархатная шляпка.
То ли от холода, то ли от вони, то ли от несварения желудка – коп выглядел так, словно вот-вот взорвется от злости.
– А шляпка какая – с перьями и кружевами или попроще?
– Понятия не имею, – гневно выпалил коп.
В куче ореховой скорлупы и пустых консервных банок Уна откопала бутылку из-под джина. Она подняла бутылку и слегка встряхнула. Судя по звуку, там еще оставалась пара капель. Она протянула бутылку копу. Тот поморщился. Уна пожала плечами, обтерла горлышко бутылки краем пальто и допила остатки сама.
– Так вы видели кого-нибудь похожего?
– Простите, но под это описание каждая вторая подходит. Так что даже не знаю…
Полицейский крякнул и зашагал прочь.
– Но могу сказать, что из-за этих мусорных баков буквально пару минут назад выбежала какая-то женщина.
– Да?
– Ага. Напугала до полусмерти!
– Так что же сразу не сказали?!
– Прехорошенькая. Глаза большие, темные. И маленькая родинка вот тут. – Уна показала на свой нос. – Вы же про родинку не говорили…
Коп побагровел от злости. Казалось, он готов задушить Уну.
– Так куда она убежала?!
Уна указала в сторону проулка, ведущего на Тридцать восьмую.
– Выбежала вон туда. Кажется, направо побежала.
Коп умчался так, что только пятки сверкнули. Уна довольно хмыкнула. Доверчивые ослы. Она вытерла руки обрывком газеты и отправилась в противоположную сторону по проулку, оставив мусор и вонь позади.
Глава 3
В образе грязной сгорбленной нищенки Уна прошла несколько кварталов, пока не оказалась меж обшарпанных кирпичных стен и гнилых деревянных ночлежек района для бедноты. Там она сняла со спины саквояж, но пальто выворачивать обратно не стала. Улицы напоминали огромную свалку: повсюду мусор, вонючие отходы и лошадиный навоз. Зачем рисковать приличной стороной своего пальто? Ведь здесь некому пускать пыль в глаза.
Она шла размеренно, не торопилась, но и не замедляла шага. Так, словно не было в ее потайных карманах серебряного портсигара с именной гравировкой и еще нескольких краденых дорогих безделушек, каждая из которых вполне могла обеспечить ей долгие годы исправительных работ на острове Блэквелла[6].
В животе снова урчало. Так же настойчиво, как и на вокзале. Если бы не этот мальчишка, она давно бы уже сдала краденое Марм Блэй и запивала бы свой нехитрый ужин добрым элем у Хэймана. И это было бы гораздо приятнее, чем такие вот приключения. Первое правило выживания на улицах мегаполиса: не выделяться и не ввязываться ни в какие переделки. Каждый сам за себя! Ее мать была очень сердобольной и всегда всем помогала. И что? Сгорела дотла, как забытый на сковородке стейк. Да и самой Уне непомерная доброта ее матери ничего хорошего не принесла.
Уна кивнула полицейскому О’Мэлли на пересечении Бауэри-стрит и Гранд-стрит. Она говорила ему, что работает на мыловарне, а Марм Блэй приплачивала, чтобы не сомневался. Он приподнял котелок в знак приветствия и продолжил обход. И все равно серебряный портсигар неприятно оттягивал карман Уны. Скорее бы уже вместо него там появились монеты!
Пройдя еще полтора квартала, Уна заметила краем глаза высокого мужчину в синем длинном пальто, прислонившегося к фонарному столбу. Сначала она заметила блеск серебра на шее и только потом взглянула на лицо. Барни Хэррис. Он притворялся – не очень умело, надо признаться, – что увлечен газетой. Как будто для одетого с иголочки журналиста вполне естественно слоняться по вонючим трущобам. Переминался с ноги на ногу, то и дело выглядывая поверх края газеты. Испуганный резким визгом тормозов надземки, он дернулся, оступился и, замахав газетой, чуть не упал.
Уна усмехнулась, но замедлила шаг. Может, свернуть на другую улицу, пока не поздно, чтобы не встречаться с ним? Марм Блэй очень злилась, когда ей приходилось задерживаться в магазине. Да и не в настроении сейчас Уна болтать. Но она обязана ему за фальшивое алиби неделю назад у оперного театра, где ее обвинили в краже кольца с печаткой.
Партия сопрано потрясла всех в тот вечер. И если бы копы оттащили ее тогда в участок и обыскали, то в складках ее юбки обнаружили бы не только кольцо. Но она утверждала, что была весь вечер в компании мистера Хэрриса. И действительно, он разыскал ее в первом антракте и сделал комплимент по поводу платья (естественно, краденого и слегка тесноватого). Так что это не была полная ложь. К счастью, он быстро и верно истолковал выражение лица Уны, когда та появилась в сопровождении копов, и без колебаний подтвердил ее слова.
И теперь она ему должна. Как же это противно! И это против всех ее правил! Как бы то ни было, ей пришлось, тяжело вздохнув, продолжить путь в его направлении.
– Ты в этих местах прям белая ворона! – сказала она, подходя к нему. – Сел не на тот поезд?
– Мисс Келли! Какая встреча! Надеялся, что вы рано или поздно появитесь.
– Так ты месил грязь от самой Газетной мили[7] только ради моей скромной особы? Даже не знаю, польщена я или напугана…
– О, вам нечего бояться. Я бы и цветы принес, но не уверен, что вы их любите.
– Я люблю золотые побрякушки, бриллианты, французский шелк.
– Непременно подарил бы вам все это, но вы ведь тут же отнесете мои подарки в магазин Марм Блэй…
Уна пожала плечами.
– Ну, мне же надо на что-то жить…
Он поджал губы и произнес что-то вроде «хм-м». Его серые глаза слегка сузились. Не с осуждением – Уна видела достаточно осуждающих взглядов, – скорее, озадаченно. Словно она диковинная птичка в антикварном магазине, молчаливая, полинявшая. Эту птичку явно надо спасать. В его глазах читался немой вопрос: может, я тот самый мужчина, что спасет тебя? Может, именно он сможет прервать бесконечную чреду неприятностей в ее жизни?
Он вполне порядочный человек, этот Барни. Моложавый и довольно симпатичный. Из обеспеченной семьи, судя по серебряной булавке для галстука (на зарплату в «Герольд» такую не купишь). Увы, он просто предложит ей другую клетку, разве что попросторнее и из металла поблагороднее.
Поэтому вместо того, чтобы томно потупить взор и смущенно улыбнуться, она дружески хлопнула его по плечу, попутно умыкнув его серебряную булавку.
– Как я понимаю, ты тащился сюда вовсе не за тем, чтобы мило потрепаться. Что надо-то?
Он нахмурился и зажал газету под мышкой.
– Знаете что-нибудь об убийстве в субботу на Черри-стрит?
– Большеносый Джо? А что такого?
– Как его убили?
– Говорят, задушили. Подробностей не знаю.
Мимо прошла женщина, толкая перед собой тележку с ношеными чулками.
– Пятнадцать центов за пару! – громко кричала она.
На голове у нее была грязная косынка, а на плечах – выцветшая шаль.
Уна схватила пару чулок и внимательно осмотрела их.
– Пять! – отрезала она.
– Десять! – настаивала продавщица.
Уна поднесла хлопковые чулки к носу. Они пахли мылом. Их совсем недавно постирали. Порывшись в карманах, Уна протянула женщине монетку в десять центов. Барни при этом с деланым интересом разглядывал склизкий товар рыбной лавки на противоположной стороне улицы. Щеки его пылали.
– От чего раскраснелся – от рыбы или от чулок? – Уна встряхнула покупкой у него перед носом и убрала ее в саквояж. Если краснеет при виде чулок, то что же будет, если увидит шелковую сорочку? Может, уронить саквояж, как на вокзале, и проверить?