– Да нет же! Вот сестра Рой может все подтвердить! – вмешалась еще одна ученица. – Она работает вместе с Друзиллой в отделении номер десять. Друзиллу вызвали к мисс Перкинс, и она уже не вернулась.
– Но откуда ты знаешь, что ее исключили?
Исключили? Уна прикрыла рот рукой, чтобы не закричать. Она думала, что самым строгим наказанием – если, конечно, мисс Перкинс поверила ее версии – станет новый испытательный срок. В конце концов, это первая за все время учебы оплошность Дрю, и на всех экзаменах у нее были только отличные отметки.
– Да она хлопнулась в обморок сразу, как услышала слова мисс Перкинс. Им пришлось позвать санитара, чтобы усадить ее на стул и подсунуть ей под нос нюхательную соль. А санитар рассказал кухарке Лулле, а она…
Уна накинула на плечи пальто и поспешила к выходу. Если Дрю упала в обморок, то Уна просто обязана убедиться сама, что с подругой все в порядке. С этими мыслями Уна распахнула дверь… И чуть не столкнулась нос к носу с сестрой Хэтфилд.
– И куда это вы собрались в столь поздний час, мисс Келли?
– Обратно в больницу! Я слышала, что Дрю плохо. – Уна попыталась протиснуться мимо сестры Хэтфилд, но та загородила проход.
– Вас не пустят к мисс Льюис. По крайней мере, сегодня вечером.
– Так она действительно упала в обморок? Это правда?
Сестра Хэтфилд кивнула. Уна отпрянула назад, а сестра Хэтфилд вошла в фойе, захлопнув за собой дверь.
– Она упала в обморок, услышав известие о том, что ее исключают? – дрожащим голосом спросила Уна.
– Возможно. Но скорее всего, от жара.
– Жара?
– Да, мы подозреваем у нее тиф.
Уну бросило в холодный пот. Тиф? Да от него больше половины пациентов умирают!
– Но как…
– В городе он бушует уже которую неделю. Даже такой нерадивой ученице, как вы, следовало бы знать!
– Возможно, но пациентов с подозрением на тиф отправляют сразу на Блэквелл, как могла Дрю…
– Пару недель назад в больницу привезли пациента с ошибочным диагнозом, – сестра Хэтфилд сбросила пальто и сняла перчатки; голос ее был усталым, бесстрастным, но не злым. – Мисс Льюис ухаживала за этим пациентом вплоть до того момента, как был установлен правильный диагноз. Его, естественно, тут же перевезли в больницу Риверсайд, на остров. Но, похоже, поздно…
Сестра Хэтфилд, хмыкнув, добавила:
– Странно, что сестра Льюис не сказала вам об этом…
Уна вся кипела от злости, но вынуждена была подавить в себе гнев. Даже если она расплющит нос этой брюзге, Дрю это не поможет. К тому же сестра Хэтфилд права. Почему Дрю ничего не сказала ей? Наверняка давно жила в страхе, что заразилась тифом. И как только она не заметила?
Уна потупилась, понимая, что щеки ее пылают, и на смену гневу накатывает жгучий стыд. Если бы она не была так сосредоточена на своей навязчивой идее – найти убийцу Дейдре, – она бы, конечно, наверняка заметила, что с подругой что-то не так. Дрю в последнее время выглядела какой-то особенно измотанной, была непривычно бледна и рассеянна.
– И ее что – тоже увезли на остров?
– Нет, мы будем лечить ее здесь, в инфекционном отделении.
– Можно мне…
– Нет! К ней допускается только самый опытный и добросовестный персонал.
Сказав это, сестра Хэтфилд развернулась и пошла прочь, но, остановившись посередине коридора, бросила через плечо:
– А вам я бы посоветовала собрать чемоданчик сегодня же вечером. Мисс Перкинс просит вас снова явиться к ней сразу после завтрака. Не думаю, что это для вас хороший знак.
Уна не сомкнула глаз всю ночь и практически ничего не ела на завтрак. Даже чашка любимого ароматного кофе с молоком не согрела и не порадовала ее. Каждый шаг вверх по лестнице к кабинету мисс Перкинс давался ей с большим трудом. Но она упорно шла вперед – она ведь никак не смеет опоздать. Дрю исключили, и теперь та лежит больная, возможно даже при смерти. А ее, Уну, тоже исключат?
Мисс Перкинс пригласила Уну войти после первого же робкого стука в дверь. Как и вчера, она не предложила присесть.
– Я тщательно обдумала все сведения о вчерашней трагедии, – начала она. Выражение ее лица было крайне суровым, а по ее воспаленным глазам Уна поняла, что и директриса не спала всю ночь.
Уна просто кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
– Как вы помните, это не первый случай, когда возникает вопрос о том, пригодны ли вы для нашей профессии.
– Ради бога, мисс Перкинс, я обещаю лучше…
Директриса подняла руку, прервав ее. Она встала из-за стола и подошла к окну. На стекле в уголках была легкая изморозь, игравшая в первых утренних лучах.
– Я наблюдала за вами все эти недели, мисс Келли. И несмотря на этот трагический инцидент, не могу не констатировать, что вы очень добры и внимательны к пациентам. Не слишком навязчивы, но и не равнодушны. Вы умеете сохранять спокойствие в тяжелых ситуациях, вас не так легко вывести из себя, и вы неплохо усваиваете теоретическую часть, в чем, как полагаю, вам помогает мисс Льюис.
– Да, мэм.
– У меня нет сомнений, что вы могли бы стать отличной медицинской сестрой. Однако у меня есть сомнения в вашей искренности.
Искренности? О чем это она?
Мисс Перкинс вздохнула и отошла от окна.
– Я вчера долго беседовала с мисс Льюис. До того, как ей стало совсем плохо.
Уна горестно вздохнула. Дрю просто не могла сказать мисс Перкинс ничего хорошего. И у нее нет никакого права злиться на Дрю – ведь она сама практически обвинила ее в смерти мистера Кнауфа. Правило номер один: жить только для себя и за себя. И Уна жила всегда строго по этому правилу. Так почему же сейчас оно казалось ей таким пустым и жестоким?
– Пожалуйста, мисс Перкинс, я все объясню… Я… мы… Дело в том, что мы с Дрю, то есть мисс Льюис и я, мы…
– Не нужно ничего объяснять. Мисс Льюис взяла на себя всю ответственность за смерть мистера Кнауфа.
Уна от неожиданности быстро моргнула несколько раз.
– На себя?
– Она призналась, что полагала, что процедура наложения шины будет проведена на следующее утро после перевода мистера Кнауфа в ваше отделение. А не после обеда в тот же день. Именно поэтому она покормила пациента перед тем, как его перевели к вам. Она также призналась в том, что по своей рассеянности не сообщила об этом очень важном моменте, вводя вас в курс дела.
– А не сообщила ли она вам о… причине ее рассеянности?
Мисс Перкинс стала вновь смотреть в окно. Уна тоже бросила взгляд на улицу. Утренний туман рассеялся, и корпус для инфекционных больных – длинное одноэтажное здание около корпуса для душевнобольных – был теперь хорошо виден.
– Нет, об этом она не говорила. Я полагаю, что из-за болезни. Тиф существенно снижает умственные способности.
– И что, теперь вы ее исключите?
Мисс Перкинс отвернулась от окна, бросив на Уну строгий взгляд.
– Это вас не касается, мисс Келли. Мы сейчас говорим о вашей дальнейшей судьбе, не о ее. На ваше счастье, мисс Льюис не только взяла всю вину на себя, но и дала вам очень высокую оценку.
– Правда?
– «Исключительно смелая и искренняя» – вот ее слова. Так что, несмотря на мои сомнения, я разрешаю вам продолжить обучение.
Комок снова подступил к горлу Уны. Даже под угрозой исключения Дрю не рассказала мисс Перкинс ничего о том, как они пытались выйти на след таинственного убийцы Дейдре! От одного этого Уну пронзило острое чувство вины. Но ведь она еще и так хорошо отозвалась о ней. Такими словами, которых она точно не заслуживает… Это было за гранью понимания Уны.
– Я… Спасибо, что дали еще один шанс.
– Спасибо вы скажете мисс Льюис, когда она выздоровеет. Если она выздоровеет. А пока… Идите и постарайтесь соответствовать той характеристике, которую она вам дала.
Уна дала себе слово во что бы то ни стало навестить Дрю после окончания работы в отделении. Она подождала, пока все разойдутся, и заторопилась к инфекционному корпусу. Здесь горел тусклый, приглушенный свет. Ночная медсестра бегала от койки к койке, не обращая на Уну никакого внимания. Койка Дрю стояла в самом углу, на большом расстоянии от других. Уна подвинула стул, села и взяла Дрю за руку. Дрю слегка застонала, но не проснулась. Кожа ее ладоней была горячей и липкой. Над воротом пропитанной потом ночной рубашки была видна яркая красная сыпь.
Весь день Уна держалась из последних сил. Но сейчас губы ее задрожали, и она почувствовала, что вот-вот расплачется. Но она жила по определенным правилам. Правило номер три: не плачь. Правило номер семнадцать: никогда не показывай слабость. С усилием Уна все же сдержала рыдания.
Уна не виновата в том, что Дрю заболела. Тиф, холера, оспа – хоть Бельвью и не чумной госпиталь, у персонала всегда есть риск заражения, в том числе и у медсестер. Тогда почему же ее гложет чувство вины?
Уна сжала ладонь Дрю, убрала мокрые от пота волосы со лба и пообещала прийти завтра снова.
– Я все исправлю, – шепнула Уна перед тем, как заторопиться к двери, – что-нибудь придумаю. Обязательно.
Глава 43
Следующая неделя была чередой бесконечных изматывающих дней и бессонных ночей, казавшихся адской вечностью. И только теперь Уна поняла, каким же радостным и умиротворяющим было для нее соседство с Дрю. Она так скучала по ее живой улыбке, которой неизменно начинался каждый день. И по задушевным разговорам перед сном за чашкой молока с медом. И даже по их вечерним бдениям над книгами и бесконечной трескотне.
Сестра Хэтфилд снова следила за каждым шагом Уны: то простыни заправлены неровно, то смесь для горчичников слишком густая, то бульон слишком жидкий.
Теперь, когда Дрю тяжело заболела, а Эдвин уехал в Филадельфию на симпозиум, Уна вдруг ощутила нечто абсолютно доселе ей неведомое. Одиночество. Оно скреблось где-то в глубине души, словно застрявший в горле кусок сухаря. Только сухарик можно откашлять или проглотить с водой. А вот от чувства одиночества избавиться не удавалось никак. Странно. Она же годами жила одна, без родственников и близких подруг. Так почему же сейчас ей было так неуютно?