– Простите, мне пора! – бросила она Эдвину и заторопилась в отделение.
– К ней в кабинет? – уточнила Уна.
Второкурсница энергично закивала.
– А она не сказала, по какому поводу?
– Нет, но вряд ли что-то приятное…
Дойдя до кабинета мисс Перкинс, Уна увидела, что дверь открыта. Директриса сидела за своим огромным столом и разговаривала с сестрой Хэтфилд и – как ни странно – миссис Бьюкенен. Как только на пороге появилась Уна, в кабинете повисло тягостное молчание. Мисс Перкинс жестом пригласила Уну войти. Уже переступив порог кабинета, Уна поняла, что так и держит в руке пустую чашку.
– Я не имею отношения к смерти этого пациента сегодня! Я несколько раз предлагала доктору Пингри вымыть руки и продезинфицировать инструменты. Ей-богу, я просила его об этом! И его ассистенты тоже! Но он отказа…
– Я вызвала вас не по этому поводу, мисс Келли! – отрезала мисс Перкинс.
Уна облегченно выдохнула.
– Я вызвала вас потому, что мисс Хэтфилд выдвинула против вас очень серьезное обвинение!
Уна недоуменно посмотрела на сестру Хэтфилд, а затем снова на мисс Перкинс. Она что – опять забыла провести какую-то гигиеническую процедуру в палате? Не протерла где-то пыль? Или не проветрила вовремя? Но все это вряд ли можно было бы назвать «очень серьезным обвинением». Они что – узнали о ее отношениях с Эдвином? Или кто-то увидел их вместе? Что бы это ни было, Уна очень испугалась и смогла дрожащим голосом сказать лишь еле слышное:
– О!
– Кража, мисс Келли! Сестра Хэтфилд утверждает, что вы украли ее красный шелковый платок.
– Что? Это же просто смешно! Ложь!
– В таком случае вы не станете возражать, если мы прямо сейчас пойдем вместе с вами и обыщем вашу комнату?
– Конечно, нет, – ответила Уна.
Она последовала за ними до спального корпуса, открыла перед ними дверь своей комнаты и отступила. Директриса, мисс Хэтфилд и миссис Бьюкенен вошли в комнату. С тех пор, как Уна осталась в комнате одна, она перестала так тщательно застилать постель. Поэтому слегка покраснела, увидев, как женщины презрительно хмыкнули, увидев смятое одеяло и невзбитую подушку. «Ну и ладно, они же не оценивать порядок сюда пришли», – подумала Уна.
Все равно они первым делом сорвали покрывало с ее постели. Виновато посмотрев на Уну, миссис Бьюкенен принялась шарить рукой по постели. Она сняла все постельное белье, посмотрела под матрасом и даже под кроватью. Тем временем директриса и сестра Хэтфилд перетряхивали весь нехитрый гардероб Уны, выворачивая все карманы.
Уна стояла в проеме двери и молча смотрела на них. «Детективы из них так себе…» – пронеслось у нее в голове. Ей было почти смешно. Они ведь даже не залезли на стулья, чтобы посмотреть на шкафах. Они не осмотрели пол и не постучали по половицам в поисках секретной ниши. И даже не приподняли ковер. И стены они тоже не простукивали в поисках пустоты.
– Видите? Я ничего не крала, – подала голос Уна, видя, что женщины так ничего и не нашли.
Миссис Бьюкенен кивнула.
– Простите меня, милочка. Мы почти закончили.
С этими словами она присела на корточки и открыла сундук.
– Там только нижнее белье, – смущенно запротестовала Уна.
– Боюсь, мы вынуждены искать везде… – ответила миссис Бьюкенен.
Она встряхнула ночную рубашку Уны, вывернула наизнанку пару ее чулок. Уна хранила на дне этого чемоданчика газету Барни с оторванной страницей, его погнутую булавку для галстука и медальон с Девой Марией, что вложила ей в ладонь жена того пациента со сломанной ногой, которого они забрали из «Адской кухни». Миссис Бьюкенен бросила взгляд на эти вещи, но не притронулась к ним. Она стала снова укладывать белье Уны в чемоданчик.
– Посмотрите между страницами этой газеты, – скомандовала сестра Хэтфилд.
В ее голосе слышались нотки досады.
Уна с ненавистью посмотрела на нее, выхватила газету у миссис Бьюкенен и протянула ее сестре Хэтфилд.
– Вот, посмотрите сами! Вы же не успокоитесь, пока не перелистаете газету от начала и до конца!
Сестра Хэтфилд стала внимательно листать газету. И чем дольше она ее листала, тем растеряннее становилось ее выражение лица. Она даже начала краснеть.
– Я… я ничего не понимаю… Я не могу найти свой платок уже несколько дней. Кто кроме вас мог его взять?
Уна вырвала газету из ее рук и швырнула ее обратно в сундук. Та шмякнулась на самое дно.
– Как видите, я этого не делала!
– Нет, я уверена, что мой платок где-то здесь. Может, она спрятала его в вещах соседки?
С этими словами сестра Хэтфилд рванулась к постели Дрю. Но Уна встала перед ней как стена.
– Не смейте прикасаться к ее вещам!
Уна намеренно оставила все вещи Дрю – даже обгоревшую лишь до половины свечу – на тумбочке у кровати, а меховую муфту и шляпку – на гвоздике. Все было именно там и в том состоянии, как до болезни Дрю.
– Все равно этим вещам здесь больше не место! – не унималась сестра Хэтфилд. – Она больше не ученица нашей школы!
Но тут вмешалась мисс Перкинс, молчавшая все это время:
– Хватит! Ваше обвинение в адрес мисс Келли оказалось беспочвенным, Евгения! Я сожалею, что пошла у вас на поводу. Сейчас же извинитесь перед мисс Келли!
Сестра Хэтфилд скрестила руки и отвернулась. Пару секунд она стояла молча. Потом буркнула себе под нос что-то вроде «извиня…».
Но тут миссис Бьюкенен откашлялась, и все резко обернулись к ней.
– Боюсь, мисс Евгения была все-таки права в своих подозрениях.
Сказав это, она продемонстрировала всем серебряные карманные часы.
– Похоже, это часы доктора Пингри, которые пропали после его лекции.
Она перевернула их – и все увидели гравировку с его инициалами.
Глава 44
Уна стояла у входа в спальный корпус медперсонала со своим чемоданчиком в руках. Она не знала, куда ей теперь идти. Она никак не могла вернуться в свою комнату на Пяти Углах. И Клэр тоже ни за что на свете не впустит ее больше. Со дня убийства Бродяги Майка прошло три месяца. Маловато. Полиция вряд ли закрыла дело и забыла о ней. Бывали случаи, когда ее подельники возвращались в город спустя несколько лет – и все равно тут же попадали в цепкие лапы копов. И если бы не облачение медицинской сестры, ее ждала бы та же участь сегодня же.
Три месяца… Всего-то? Уне казалось, что прошла целая вечность. Она тихо побрела вниз по Двадцать шестой. Стемнело. В свете фонарей и под прикрытием длинных теней Уна чувствовала себя чуть уверенней. И пока было еще не настолько поздно, чтобы ее присутствие на улице стало подозрительным. Мимо с грохотом пронесся трамвай – и Уна опять подумала о Дрю, которая сейчас мечется в жару и бреду. Теперь их обеих исключили. Какой нелепой и напрасной оказалась жертва Дрю!
Уна прошла мимо Мэдисон-Сквер-парк и дальше до искрящегося и переливающегося огоньками Бродвея. Мимо проносились экипажи, в которых разряженные постояльцы дорогих отелей ехали в мюзик-холлы, театры или в оперу. Разодетые в пух и прах люди прогуливались не спеша. В простеньком платьице и с чемоданчиком в руках Уна чувствовала себя здесь явно не в своей тарелке. Шум улицы и суета раздражали ее после трех месяцев размеренной и тихой жизни на территории больницы Бельвью. И все же район Тендерлойн как нельзя лучше подходил ей сейчас для того, чтобы скоротать эту ночь.
За два квартала от Бродвея Уна набрела на дешевую забегаловку в подвале одного из трущобных домов. Та была маленькой. Внутри горело несколько тусклых масляных ламп. В качестве столов здесь использовались перевернутые бочки, а опилки не убирали с пола, похоже, с самого Рождества. Зато Уна могла купить себе чашку кофе или разведенного водой пива всего за два пенса и сидеть тут хоть всю ночь. Уна выбрала пиво.
Взяв кружку, она направилась к бочке, что стояла в самом углу. Она отодвинула от нее все стулья, кроме одного, чтобы никто не подсел к ней. Пиво было теплым, подкисшим и явно разбавленным водой. Уна сморщилась, сделав всего лишь один маленький глоток. В углу шуршала крыса. По стенам ползали тараканы.
Она с тоской вспомнила чистенькую, теплую и уютную библиотеку. Запах книг, а не немытых мужиков, которых периодически тошнит. Вкус молока, подслащенного медом, а не прокисшего пива.
– Да уж, разбаловалась ты, Уна Келли! – пробурчала она сама себе, но невольно поморщилась, когда куривший рядом амбал смачно сплюнул прямо на пол. При этом он улыбнулся Уне, вовсе не стесняясь своих редких полусгнивших желтых зубов. Уна ответила ему мрачным взглядом.
А у Эдвина зубы такие белые и ровные. И мягкие нежные губы, всегда пахнущие гвоздикой и мятой. И ведь сегодня она была действительно полна решимости рассказать ему всю правду о своем прошлом. Слава богу, их прервали. Глупо было надеяться, что он понял и принял бы это. Торжествующий и одновременно презрительный вид сестры Хэтфилд, держащей в руках найденные в чемоданчике Уны часы доктора Пингри, явно дал ей понять, что она никогда не смогла бы вырваться из этого порочного мира.
Миссис Бьюкенен долго смотрела на нее, не веря до конца и все качая головой, словно вышедшая из строя игрушка. Мисс Перкинс была более сдержанна. На лице ее не было ни удивления, ни осуждения. Только тень разочарования. Она жестом показала Уне, что не желает слушать никаких ее объяснений, и велела собрать вещи и покинуть больницу.
Именно разочарование в ней директрисы больше всего ранило Уну. И она не пошла прощаться с Эдвином. Она не смогла бы вынести его осуждающего взгляда. Ведь он был единственным мужчиной, который смотрел на нее с искренней любовью. Лучше не портить себе воспоминания о нем. Это ведь единственное светлое, что есть у нее сейчас, в конце концов.
Уна заставила себя перестать думать только о нем. Сейчас надо понять, что делать дальше. У нее всего семь долларов в кармане. Не разбежишься. Начать снова воровать она не могла. Ведь сначала надо найти скупщика, который был бы готов покупать у нее краденое. Но Марм Блэй наверняка позаботилась о том, чтобы ни один из них не пожелал даже видеть ее. А если и найдется кто-то глупый или отчаянный, то даст ничтожно малую долю.