– На каких это? – нахмурился папа.
– На таких. Общественницах, для которых интересы коллектива превыше всего.
– Можно подумать, что выйти замуж – это прямо единственная достойная цель в жизни, – пробормотала Надя.
– А как ты думала? Мы с отцом не вечны, останешься одна, что будешь делать? Думаешь, пациенты твои тебе помогут? Да они через пятнадцать минут после выписки забыли, как тебя зовут и кто ты такая! На коллег надеешься? Типа коллектив большая дружная семья? Так оно верно ровно до тех пор, пока ты вкалываешь, как лошадь. Выйдешь на пенсию, все. Считай, что ты для своей дружной семьи сдохла. Кому надо со старухой возиться? Так и помрешь одна-одинешенька, если раньше твои подопечные сироты тебя не ограбят и не убьют.
Украдкой подмигнув Наде, папа попросил Люсю не рисовать столь зловещие перспективы.
– А как ты хотел? Воспитал ребенка для сказки, а не для жизни, где она теперь мужика нормального найдет? Парни прекрасно чувствуют, какая девушка будет домом заниматься, а какая мечтать черт знает о чем.
– Ты уж определись, кто такие мужики, – засмеялся папа, – тупой скот, способный только жрать и размножаться, или же суперчувствительные экстрасенсы. А то у тебя то так, то эдак, и непонятно, как жить подрастающему поколению.
– Ишь ты, подловил! Свою выгоду даже животное чует! А ты воспитал детей! – Для убедительности тетя Люся обратилась к грехам и грешкам прошлого: – Дома пол не метен, а они таскаются по всему району, макулатуру собирают, чтобы школа первое место заняла. Всем, главное, плевать на эту макулатуру с высокой колокольни, притащили из дома пару газет, и ладно, одни твои дурачки стараются. Или где такое видано, отец сам себе носки штопает, а дочка сидит, шьет медведей идиотских для школы, общественную нагрузку выполняет.
– Для ярмарки солидарности, – Надя невольно улыбнулась, вспомнив, как радостно было ей шить этих медведей и как приятно потом, когда их раскупили почти так же быстро, как и непревзойденные кошелечки с бахромой от Ленки Ширяевой.
– Обязательное, между прочим, мероприятие, – заметил папа.
– Вот и нарисовала бы картинку за десять минут, чтобы отстали, как все нормальные дети, и все, а ты вместо этого занималась какой-то ерундой, когда могла бы отцу и брату белье починить.
– Почему это ерундой? – вступился папа. – Мы тогда много денег собрали в Фонд мира.
Тетя Люся театрально расхохоталась:
– И что, мир во всем мире сразу наступил? А то я что-то как погляжу программу «Время», так кругом очаги международной напряженности.
– Ну не все сразу, курочка по зернышку клюет.
– Правда в том, что ты в дырявых носках ходил ради того, чтобы какая-то сытая партийная морда на халяву за границу скаталась, вот и все. Когда вы поймете наконец, что если вы сами о себе не подумаете, то никто другой решать ваши проблемы точно не станет? Вот Миша такой прекрасный был вариант, а нет, упустила.
– Теть, но я ему совсем не нравилась. Он даже мне не позвонил ни разу.
– А я тебе говорила, звякни сама, не развалишься! За хорошего мужика бороться надо, а то так и просидишь. Вот где теперь нового найдешь, такого, чтобы непьющий да еще с жилплощадью?
– Ты слишком уж прагматична, Люсьена.
– А посмотрим, как вы запоете, когда Вовка из армии придет! Отслужил, все, взрослый дядька, захочет жену привести, и где вы тут все разместитесь? А ребенок появится, так и вовсе пиши пропало. Невестка себя полноправной хозяйкой почувствует и зашпыняет тебя, Наденька, а то и выставит из дому, и куда ты пойдешь? Что-то мне подсказывает, что твои дорогие подопечные тебя даже на порог не пустят. Поэтому берись скорее за ум и ищи нормального парня!
Надя улыбнулась:
– Я бы и рада, но не получается пока.
– И не получится, пока у тебя святость на лице написана. Нимб прямо глаза слепит.
– Вот и славно, сэкономит молодая семья на электричестве. Везде свои минусы и плюсы, диалектика, – засмеявшись, папа потрепал Надю по голове и поднялся. – Новости спорта скоро начнутся, посмотрю.
Долив кипятка в свою любимую кружку с корабликом, папа вышел из кухни. Через минуту из гостиной забормотал телевизор.
– Я ведь о тебе забочусь, – сказала тетя Люся.
– Вот видишь, сама заботишься о чужом ребенке, а меня ругаешь, – улыбнулась Надя, и тетя снова вскипела, как чайник.
– Ты сравнила! Вы племянники, родная кровь, а тут приблуда! Вот что я хочу в твою голову втемяшить! Семья прежде всего! Сама подумай, каково бы вам пришлось, если бы я вместо того, чтобы о вас печься, бегала по всяким оборванцам! Где бы вы сейчас оказались?
Надя поспешила сказать, что они непременно пропали бы.
– Вооот! – тетя помахала у нее перед носом пальцем с кроваво-красным маникюром, по цвету почти идеально совпадающим с рубином в ее массивном кольце. – Я старалась, из кожи вон лезла, лишь бы вас в люди вывести, потому что не чужие.
– Спасибо, тетя.
– Да что мне твое спасибо! Вот выйдешь замуж, пойдут свои дети, только тогда поймешь, каково мне было две семьи тянуть. Но ничего, я не жаловалась, потому что родная кровь, своя ноша. Выпало, так неси, а под чужую беду нечего шею подставлять. Поняла?
Надя кивнула. Переубедить тетю Люсю невозможно, нечего и пытаться.
– Так что выбрось эту дурь из головы раз и навсегда! Чтобы я больше этого не слышала!
Надя тихонько усмехнулась. Тетя всякий раз требовала от нее выбросить из головы то или это, и если бы она была послушной девочкой, то сейчас ее черепная коробка осталась бы совсем пустой.
С этими словами тетя собралась домой. С трудом поворачиваясь в тесной прихожей, она натянула свою гордость, фирменный югославский плащ песочного цвета и с погончиками, совершенно не шедший к ее пышной фигуре, расцеловала племянницу и брата, тут же спохватилась, достала носовой платок, с неженской силой стерла с их щек следы своей помады и наконец отбыла с извечным своим напутствием: «Надежда, возьмись за ум!»
Папа вернулся в гостиную. Новости спорта, которыми он не особо-то и интересовался, кончились, пошла трансляция детектива с Всеволодом Санаевым в главной роли. Увы, первую серию показывали вчера, когда Надя была на сутках, а теперь уже не разобраться в хитросплетениях сюжета, не понять, кто хороший, кто плохой, и не угадать преступника раньше, чем симпатичный Санаев его изобличит.
Устроившись в кресле перед телевизором, папа достал швейную коробку. Надев очки, он со второй попытки вдел нитку в иголку, натянул носок на старый деревянный грибочек и приступил к делу.
– Это упрек? – спросила Надя.
– Ни в коем разе! Просто вспомнил, что в ящике куча нечиненых шкарпеток.
– Давай я сделаю.
– Отдыхай, Надюшка! Тем более что у меня лучше получается.
– Да, не овладела я этим важнейшим женским искусством…
– Не волнуйся об этом, – папа улыбнулся. – Люсю, конечно, слушай, но и учти, что когда парень подбирает себе невесту по ее умению штопать носочки, то приз победительнице в этом конкурсе достается не ахти какой.
Надя вышла бы на пробежку, разогнать грусть, но папа явно хотел досмотреть фильм, а после уже страшновато показываться на улице.
Она примостилась на диване возле отца.
– Ты Люсю не осуждай, – мягко заметил он, вытягивая руку с иголкой и любуясь на плоды своих трудов, – просто ей в жизни никто ни разу не помог, да и не было никогда лишнего куска, чем поделиться.
– Я и не осуждаю, что ты… Главное сейчас, чтобы Юля поправилась после операции.
– Это да, – папа, нахмурившись, аккуратно провел иголку между нитками, – но повлиять мы тут ни на что не можем. Помолиться только если…
– Если бы молитвы работали, то все люди на свете были бы здоровы и счастливы, – вздохнула Надя, – и на войне никогда никого бы не убило.
– Работает или нет, а беды-то от молитвы точно не будет. Волнуешься?
Надя кивнула.
Отложив грибочек с носком, папа притянул ее к себе:
– Знаешь, дочь, родители должны быть разведчиками для своих детей, ибо выступают в поход по жизни раньше лет на двадцать, – папа вздохнул, – успевают разведать обстановку и доложить потомству, как оно там, впереди. Что ждет, к чему готовиться, как вообще выглядят молодость, зрелость, старость и смерть. А мы с тобой и с Вовкой вместе нарвались на засаду. Не успел я вас предупредить и защитить… В общем, о горе ты не меньше моего знаешь, и, я надеюсь, помнишь, что человек может идти дальше даже с самой тяжелой бедой за плечами.
– Мне наоборот, пап, стыдно, что я не буду, если что-то плохое, не дай бог, случится, переживать как о родном ребенке. Чувствую, что не буду.
– Понял, – папа решительно перебил ее, – но это не страшно. Не страшно… Я тоже по молодости терзался, как это, больной умер, а я иду домой как ни в чем не бывало. Я в кардиохирургии работал, в те годы у детей с пороками сердца послеоперационная летальность страшная была. Замотал в простыню и несешь из операционной. И думаешь, господи, а как же я буду после этого жить дальше? Сердце жмет, но возвращаешься в отделение, а там куча работы. Поставь этому катетер, этому – ЦВД промерь да не забудь бумажки заполнить… К концу дня в суете уже и забудешь, что утром ребенка в морг отнес. В отпуске только иногда накатывает, когда работы нет, голова свободна, вот и всплывают воспоминания. Огнем прямо жжет, и не всегда помогает мысль о том, что ты сделал все, что мог, и вообще хотел, как лучше.
– И как ты справляешься?
Папа пожал плечами:
– А никак. Терплю… Носки вот штопаю. Работа такая у нас, дочка. Ты все делаешь правильно, а чувства что ж… Вопрос десятый. Судят нас по делам, а не по мыслям.
В пятницу в клинике был неоперационный день, и Ян, всю неделю не выходивший с работы раньше восьми вечера, хотел отпроситься пораньше, якобы в библиотеку. Но не сложилось, его снова продали в рабство профессору Тарасюку. Колдунов отбивался как мог, орал, что аспиранту по закону полагается библиотечный день, а если сложить все его переработки, то выйдет столько отгулов, что он вообще имеет право не появляться в отделении до пенсии, но восстание было жестоко подавлено, Яна препроводили в травматологическую операционную, приказав оставаться там столько, сколько пожелает его новый хозяин.