– Интересно, как бы ты это провернула, с твоими моральными устоями?
– А ты бы женился?
– По залету-то? Само собой.
– Да… Жаль, что не рискнула. А теперь что ж, два раза на одни и те же грабли не наступишь.
Ян посмотрел, как в небе величественно разворачивается стрела подъемного крана, перенося огромную бетонную плиту, которая отсюда смотрелась, как воздушный змей.
Чуть выше летел серебристый, точно окунь, самолет, в открытую форточку слабо доносился мерный звук его моторов и шум стройки.
И вдруг Яну так остро стало жаль, что он не является частью простирающегося перед ним города… Живет как-то боком, урывками, а мог бы поселиться в одном из этих новых домов, водить ребенка в детский сад и ждать второго. Быстро прикинув, сколько лет прошло с их романа, Ян сообразил, что второй мог бы уже и родиться. Он бы не спал ночами, бегал на молочную кухню, таскал домой картошку в рюкзаке, и в этой суете, наверное, был бы счастлив. Или нет, но времени бы не оставалось жалеть себя и воображать себе иную участь.
– Очень жаль, что так у нас вышло, – сказал он, – и тогда было жаль, и теперь особенно.
– Не грусти. Все равно в жизни всегда все идет не так, как ты себе вообразишь. Даже если мечты твои сбываются.
Вода в банке забурлила, но Ян сказал, что раз Оля на свидание с ним не пойдет, то он и чай пить не будет.
Сдав по счету использованные иглы перевязочной сестре, Ян немного еще пошатался по отделению, но места для подвига в жизни все не находилось. Пациенты поправлялись по плану, никто не нуждался в экстренной операции, и даже истории все, редкий случай, были оформлены вплоть до того, что в листах назначений проставлены режимы и столы, что Ян порой забывал делать, как прописывал голод при поступлении, так и оставлял, и больные у него умирали бы от истощения, если бы не внимательные медсестры.
Работы нет, а он совсем не устал, наоборот, чувствует прилив сил после приятной встречи с Олей, глупо идти домой и падать на диван.
Ян спустился в приемный покой, зная, что уж там-то всегда найдется если не интересная работа, то способ устать, и пока бежал по лестнице, на сердце снова сделалось легко и весело. Да, он уже не так юн и наивен, но все еще молод и может влюбиться снова. А что Оля не захотела с ним пойти, так это ничего не значит. Сегодня нет, завтра – да. Образуется еще.
В приемнике, как всегда, кипела жизнь. Ян прошел мимо согнувшегося пополам юноши (перфоративная язва, менее вероятно – почечная колика), двух одинаковых с лица полных женщин, одна помладше, другая постарше (подъем АД или приступ стенокардии у матери, дочь сопровождает), мимо мелко трясущегося мужчины с красным лицом, которого следовало срочно брать в оборот, пока он не выдал белую горячку, – и оказался на посту.
Втайне Ян гордился своим умением ставить диагноз, что называется, «с порога», но помнил, что в медицине очень часто все не то, что кажется на первый взгляд, и хоть первая мысль всегда от Бога, но есть нюансы. Поддаться первому впечатлению – значит подвергнуть больного смертельному риску. Пусть юноша на кушетке и выглядит типичным язвенником, заставить его согнуться могло множество самых разных заболеваний, и даже у предполагаемого алкаша типично похмельный вид не обязательно вызван пьянством. Почти всегда, но не всегда. Надо держать в уме и диабет, и опухоль надпочечников, и, главное, то, что ты сам всего не можешь знать. Поэтому надо внимательно собирать анамнез, осматривать больного и назначать дополнительные исследования. А с последним пунктом дела обстоят так себе… Лаборатория делает только клинические анализы, рентген-аппарат ломается с завидной регулярностью, так что приходится проявлять чудеса изворотливости в своем клиническом мышлении.
Заглянув в комнатку позади сестринского поста и увидев дежурного хирурга Коршунова, Ян отпрянул, ибо совершенно не хотел работать с этим прекрасным, практически безупречным человеком, тем более за бесплатно. Надеялся быстро исчезнуть, но Коршунов уже заметил его:
– Добрый вечер, Ян Александрович!
– Добрый, Константин Петрович. Я заглянул буквально на секундочку, узнать, не нужна ли помощь.
Константин Петрович ожидаемо ответил, что никакая помощь ему не нужна, и вернулся к своим делам. Взяв со стола завивающуюся крупным локоном ленту ЭКГ, он вернул ее медсестре со словами:
– Нет, это надо переделать.
Ян, который уже почти ушел, поставил занесенную над порогом ногу обратно. Ему стало интересно, что будет дальше, ибо такого хамства врачи себе обычно не позволяли. Тем более хирурги, для которых ЭКГ представляла собой темный лес в любом качестве исполнения.
– Но тут же читаемо, – почти прошептала медсестра, в которой Ян узнал свою старую знакомую.
Надя работала у них в академии в клинике детской хирургии, а здесь поддежуривала. Может, и не семи пядей во лбу, но от нее Ян принял бы ЭКГ в любом виде, зная, что добросовестная Надя сделала все, что могла.
Подмигнув девушке, он взял ленту и с умным видом пропустил между пальцев:
– Да нормальная пленка, что вы, Константин Петрович! Вот вам, пожалуйста, сегмент ST, вот комплекс QRS, все на месте.
Коршунов обдал его таким ледяным взглядом, что Ян чуть не разлетелся на тысячу кусочков.
– Я отвечаю за больного, значит, я решаю, устроит меня пленка или нет. Я не собираюсь пропускать инфаркт только потому, что медсестра не желает выполнять свои прямые обязанности! – отчеканил Константин Петрович.
– Но аппарат лучше не снимет, – прошелестела Надя.
– Нет, правда, вы даете нереальные планы, – не сдавался Ян, – вы, наверное, просто здешний кардиограф не видели, это же древность, раритет, еще к батарее надо заземляться! Вечно дает наводку, как ни старайся!
– Поражаюсь вашей осведомленности, Ян Александрович, – фыркнул Коршунов, – вы три дня тут работаете, а уже знаете, что вечно, а что нет. И прежде чем вы найдете новый аргумент, предлагаю свернуть дискуссию, ибо она приведет только к бессмысленной потере времени. Я нахожусь на рабочем месте, а вы – нет, следовательно, медсестра будет выполнять мои распоряжения, а не ваши.
«Зря я сюда приперся», – вздохнул Ян про себя, а вслух сказал:
– Ладно, Надюша, пойдем, посмотрим, что можно выжать из этого дедушки функциональной диагностики.
Формально Коршунов был прав, но если бы сегодня дежурила не безропотная Надя, а, например, мощная Оксана, Константин Петрович быстренько растерял бы всю свою спесь и был бы счастлив как дитя, если бы ему в принципе сняли ЭКГ, а не послали куда подальше.
Ян кинул заземление на трубу холодной воды, смочил присоску груши, которая от долгих лет эксплуатации растеряла почти всю свою эластичность, Надя особым образом стукнула по аппарату, и соединенными усилиями им все же удалось записать пленку не сильно лучше прежней, но все же чуть-чуть более читабельную, которая удовлетворила Коршунова если не в плане жажды знаний, то в смысле самолюбия точно.
Желать спокойного дежурства очень плохая примета, поэтому, от всей души пожелав Наде терпения и выдержки, Ян вышел на улицу. Солнце припекало, но под пандусом держался приятный тенек. Прислонившись к колонне, Ян закурил, думая, что ему делать дальше. Домой не хочется, а с этим занудой он не останется дежурить ни за какие коврижки. Эх, как все-таки жаль, что Оля не захотела провести с ним вечер… Мороженого бы хоть поели…
– Ян Александрович, позвольте мне дать вам небольшой совет? – сухой голос Коршунова вырвал его из приятных грез.
– Вы насчет субординации хлопочете, Константин Петрович?
– Отнюдь. Я просто хотел бы передать вам наставление своего деда о том, что надо иметь чувство фигни. Он, правда, выражался несколько крепче, но мы с вами интеллигентные люди…
– О да! – с жаром подтвердил Ян.
– И находимся в стенах государственного учреждения, поэтому пусть будет фигня.
– Ну пусть.
– Так вот мой дед всегда говорил, что, если ты чувствуешь, что все идет не так, как надо, не спеши убеждать себя, что это не так.
Ян заметил, что для него это слишком сложная конструкция.
– Короче, если видишь, что происходит фигня, не доверяй сразу тем, кто твердит тебе, что все в порядке, даже если это пытается тебе внушить твой внутренний голос. Что, мол, нет, это не фигня, все нормально, иначе не бывает и сделать невозможно. Как бы тебя ни убеждали, не торопись гасить в себе это чувство. И уж тем более не спеши успокаиваться, если чувствуешь, что сам творишь фигню.
– Да, это, пожалуй, верно, – кивнул Ян, – бывает, на операции вроде бы ни с чего засвербит, так лучше сразу остановиться и переделать. Вроде и ты устал, и больной давно в наркозе, и объем будет больше, чем по первоначальному плану, но, если чувствуешь, что делаешь не то, никогда не надо уговаривать себя, что все в порядке. Потом или переделывать в три раза больше, или больной вообще помрет.
– Вот видите, Ян Александрович, оказывается, мы с вами одинаково смотрим на вещи. Зачем же вы тогда идете на поводу у медсестры?
Ян повторил, что кардиограф никуда не годится.
– Но тем не менее получилась же приличная пленка, в конце концов! Знаете, когда человек не хочет работать, он всегда найдет тысячу оправданий.
– Но это же Надька! Вы лучше моего знаете, что она пашет дай бог каждому.
– И тем не менее, – с нажимом произнес Константин Петрович, любящий, чтобы последнее слово оставалось всегда за ним.
Ян молча выдохнул дым и показал Коршунову глазами на ворота, к которым подъезжала «скорая» без сирены, но с включенным синим маячком, еле различимым в солнечном свете.
– Подожду на всякий случай, – сказал он, – вдруг ДТП или три ножевых оптом, как в прошлый раз.
Но выскочивший из кабины знакомый фельдшер, заметив Яна, крикнул «к терапевту».
– Что ж, не судьба тогда. Пойду домой.
– Хорошо, Ян Александрович, – важно кивнул Коршунов, – если позволите, у меня будет к вам небольшое поручение.
– Слушаю вас.
– Купите, пожалуйста, по дороге хлеба, если это вас не затруднит.