«Зачем, действительно, я трачу свое время на этот научный шлак, который нужен только для того, чтобы было, и о котором никто не вспомнит через тридцать секунд после конференции? Вопрос не риторический, ответ на него кристально ясен – чтобы скудный список научных работ у меня и еще у пары-тройки аспирантов пополнился еще одним бессмысленным текстом, – вздыхал Ян, – а дальше будет только хуже, придется работы эти штамповать, как на конвейере, самому или из аспирантов выколачивать. В принципе, если руку набить и не особенно переживать за результат, не так это и много сил требует, по шаблону можно делать, только бессмысленный и бесцельный труд выматывает хуже всего. Вот горький парадокс, на дежурстве я гоняю из приемника в операционную и обратно, по десять-пятнадцать километров наматываю в общей сложности, а не устаю. Точнее, устаю физически, но если часик отдохнуть, то силы прибывают, и на сердце радостно. А когда часик посидишь за этими цифрами дурацкими, такое чувство, будто всю ночь мешки таскал, а тебе еще за это и не заплатили. В клинике мне хорошо, я на подъеме, наверное, потому, что мне ясно, зачем я здесь и кому я нужен. И еще такой деликатный момент: на дежурствах я никого не боюсь. Я свободен. Могу высказывать свое мнение, спорить хоть даже с главврачом, хоть с кем, потому что они меня ценят как боевую единицу. А в академии уже так развязно себя не поведешь, там даже Тарасюку можно хамить только так, чтобы он ничего не понял, и то исключительно потому, что он не мой непосредственный начальник. Одно дерзкое или просто неосторожное слово может стоить карьеры, и никогда ты ничего не докажешь, если у тебя нет покровителя. Очень много сил приходится прикладывать, только чтобы удержаться на своем месте, а когда балансируешь на канате, руки у тебя заняты поддержанием равновесия, и больше ничего полезного ты ими не можешь сделать. Впрочем, по теории Константина Петровича, раз бог дал мне талант, то должен и направить по верной дорожке. Но бога-то нет, вот в чем дело!»
Он взял сигареты и собрался на лестницу.
– Не забудьте надеть куртку, – крикнул Коршунов.
– Если такой добрый, мог бы и в кухне разрешить курить, – проворчал Ян себе под нос, но куртку надел.
Интересно, почему мракобесие поражает самые передовые умы медицинской науки? В своей работе аспирант Коршунов придерживается исключительно материалистических позиций, а как снимает халат, так хоть из квартиры беги. То психопатом себя вообразит, то о божественных знаках рассуждает.
Тут Ян вспомнил, что Костя воевал, и мгновенно простил ему религиозные заблуждения. Что греха таить, он и сам чуть не впал в поповщину, еще даже до Афгана, когда случайно сел в терпящий бедствие самолет. Тоже посещали его потом всякие идеи…
Монахиня, с которой он вместе летел в том самолете, сказала, что Господь спас его для великих дел, и у Яна не было оснований не доверять такому компетентному специалисту в вопросах божественного провидения.
А вдруг Господня воля заключалась не в чудесном спасении пассажиров, а в том, чтобы Ян сел именно в этот самолет и не успел на представление к генералу, который должен был поспособствовать его карьере? Вдруг знак свыше означал не «твой талант необходим человечеству», а «не лезь, куда не зовут, смиренно служи, где назначат, и не дергайся»?
Ян так глубоко задумался, что только боль в пальцах от уголька почти догоревшей сигареты заставила его очнуться.
«А, ладно, – засмеялся он, – можно голову всю себе сломать, разгадывая эти ребусы, а ответ все равно в следующем номере. Пока не помрешь, так и не узнаешь, что имелось в виду, а пока жив, приходится полагаться на собственное суждение».
Костя еле узнал Надю. В кипучей и нервной обстановке приемного покоя городской больницы она казалась совсем другой, чем в детском отделении. Вроде бы та же самая медсестра, халатик и шапочка (прошедшая академическую муштру Надя единственная носила шапочку в течение всей смены, а не только в перевязочной и процедурной), а что-то в ней неуловимо изменилось.
Вдруг Костя понял, что она красивая, и это знание сделалось как будто их общей тайной, детским секретом, которым делятся страшным шепотом под одеялом и клянутся хранить под угрозой смерти.
Странное это было чувство, тревожное, непрошеное и ненужное, но избавиться от него Костя почему-то не мог. Наверное, он так и проболтался бы в приемнике, украдкой поглядывая на девушку, но ответственный хирург сразу отправил его в операционную, откуда Костя выполз с мокрой спиной и на подгибающихся ногах только в шестом часу утра. После двух непроходимостей и одного ножевого ранения сердца хотелось упасть в первом попавшемся уголке и прикинуться ветошью, но в бригаде он был самый молодой, значит, ему и топать в приемник смотреть новых пациентов.
Костя так устал, что спустился вниз на лифте, какового барства обычно себе не позволял.
Удивительно, но хирургическая смотровая пустовала, только кварцевая лампа мерцала тревожным голубым светом.
– Не может быть, – сказал Костя, зажмурился и потряс головой, не веря своему счастью.
Нет, упоительная картинка не исчезла.
На всякий случай он прошел на пост. Там в одиночестве сидела за столом Надя и заполняла журналы.
– Все тихо, идите отдыхайте, – улыбнулась она, подняв на него взгляд, – если что, я позвоню.
Не двигаясь с места, он кивнул.
– Идите, идите, Константин Петрович. К вам никого нет.
– А я ведь так и не поздравил вас с заслуженной победой в кроссе, – сказал он.
Надя взглянула на него с улыбкой:
– Вы же меня пропустили вперед, так что это я должна вас поздравлять, если по-честному.
Костя энергично, насколько мог, помотал головой из стороны в сторону:
– Я просто не рассчитал силы на дистанции.
– Да?
– Да.
– Вы меня простите, Константин Петрович, что воспользовалась вашей любезностью, но я подумала, что если мы с вами начнем друг другу уступать, то придем последними.
Костя засмеялся.
– Вообще так и надо было сделать, – вздохнула Надя, – а то теперь меня посылают на городской конкурс по спортивному ориентированию.
– Соревнования, – заметил Костя, сам удивляясь своему менторскому тону. – Про спортивные состязания говорят соревнования или чемпионат.
Надя кивнула с тяжелым вздохом.
– Как ни назови, а все равно проиграю. Не отстою честь коллектива.
– Почему? – удивился Костя. – Вы подготовленная спортсменка, в отличной форме. Какой у вас, кстати, разряд?
– Никакой. Я нигде не занималась, только с папой бегаю по вечерам. А там же не просто бег, а спортивное ориентирование.
– По сути одно и то же.
Надя сокрушенно покачала головой:
– Константин Петрович, я компас последний раз в четвертом классе видела, на уроке природоведения, и понятия не имею, что такое азимут и где его брать.
– Надя, это очень просто.
– Не для меня. Папа говорит, это или дано, или не дано. Мне не дано. Зря вы мне уступили все-таки.
Костя рассмеялся:
– Во-первых, не уступил, а во-вторых, в свете сообщенной вами информации очень даже не зря.
– Напрасно радуетесь, – вздохнула Надя то ли сочувственно, то ли злорадно, – вас тоже позовут, как бронзового призера. Вся тройка лидеров бежит, видимо, до вас еще эту информацию не довели просто.
– Спасибо, что предупредили, надо срочно дежурство взять на эту дату.
Надя улыбнулась, показывая, что поняла шутку. Если академии надо, чтобы ты защитил ее честь, академия выдернет тебя откуда угодно, хоть из гроба.
– Я вас научу, – решительно сказал Костя, – вы когда работаете?
– Послезавтра.
– Отлично. Принесу карту, компас и палетку, и через полчаса вы овладеете этой нехитрой премудростью. Я ведь будущий преподаватель, помимо всего прочего.
С сомнением покачав головой, Надя сказала Коршунову, чтобы он шел отдыхать, потому что неизвестно, сколько еще продлится затишье.
Костя действительно уже с трудом стоял на ногах, поэтому внял ее мудрому совету и отправился в комнату дежурного врача, где обнаружил, что все горизонтальные поверхности уже заняты. Очень даже вероятно, что опытный ответственный знал, что в приемнике никого нет, но специально отправил туда Костю, чтобы занять последнюю свободную койку, пока тот ходит.
Ничего не поделаешь, кто не успел, тот опоздал. Подбодрившись сей смиренной мыслью, Костя отогнал свободную каталку в укромный уголок к хозяйственным лифтам и устроился там с робкой надеждой, что утром новая смена не примет его за труп и не отвезет в морг.
Иногда в начальнике кафедры просыпался истинный коммунист, радеющий за права трудового народа, и он вспоминал о «чудовищных переработках» молодых докторов. На древний обычай, что юная поросль бесплатно дежурит с более опытными коллегами, начальник не покушался, ибо так приобретается нечто неизмеримо более дорогое, чем деньги – мастерство, да и толку от совсем зеленых хирургов ноль, наоборот, приходится за ними смотреть в оба глаза, чтобы не убили никого в пылу гуманизма.
Но есть в жизни хирурга такой счастливый период, когда он уже состоялся, но не заматерел, энтузиазм еще горит в его груди сияющим пламенем. Тогда он с большой охотой откликается на предложения старших товарищей сходить в операционную вместо них или вместе с ними, если тем нужен проверенный ассистент, невзирая на то что его рабочий день уже окончен, и у старших товарищей редко хватает совести этим не злоупотреблять.
Поскольку дежурная бригада укомплектована, то молодому энтузиасту невозможно табелировать дополнительные часы, соответственно, и оплатить их никак не получится.
Обычно этот хронический коммунистический субботник устраивал всех, и молодых, и старых, но раза два в году начальника пробивало на социальную справедливость. В этот раз жертвой пал Колдунов, который фактически выполнил годовую норму часов, а если считать его ассистенции профессору Тарасюку, то и двухгодичную, потому что в работе с этим уникальным специалистом час идет за сто, плюс молоко надо давать за вредность.