Соня грустно улыбнулась:
– Нет, Ян. Да я на нее теперь и не сержусь, после того, как пожила отдельно. Начинает иногда подкатывать, но я сразу говорю себе, что это горе и болезнь, а не она сама. Сегодня она, конечно, особенно в ударе, но поверь, пожалуйста, что не всегда так, другие дни тоже бывают. Просто видишь, грядут перемены, она волнуется, хочет, чтобы для меня было лучше…
– Ну не знаю, тебе виднее, конечно, но я бы не вынес.
– Три месяца осталось, совсем чуть-чуть. Потерпим, ладно?
– Почему ты говоришь о себе во множественном числе? Я, между прочим, пойду домой, к Константину Петровичу, а ты останешься все это разгребать.
У Сони вдруг сделалось холодное лицо:
– Ян, ты меня прости, пожалуйста, но я люблю маму и папу и не позволю тебе говорить о них в таком тоне.
– Извини.
Наскоро простившись с Сониными родителями, Ян уехал, чувствуя себя в какой-то степени дезертиром, ведь неизвестно, успокоилась ли мама после его ухода или продолжала третировать дочь.
Дом встретил его пустотой, к которой Ян уже привык, потому что в последнее время Константин Петрович все вечера напролет где-то шатался, возвращаясь в виде слегка безумном и взлохмаченном, так сразу и не скажешь, что психопат.
После гостей остался неприятный осадок, и, чтобы отвлечься, Ян принялся жарить картошку, на всякий случай и на долю блудного Константина Петровича.
Вспомнив о соседе, Ян вдруг понял, что его подход к браку вовсе не такой абсурдный, как представлялся ему до сегодняшнего дня. Да, эти принципы все еще были ему чужды, но теперь он был способен разглядеть в них рациональное зерно.
В самом деле, женятся не юноша и девушка в вакууме, а роднятся две семьи. Разные привычки, разные уклады. Какой бы дикостью ни казалось ему поведение Сониной матери, все равно эта женщина после свадьбы станет важной частью его жизни. Придется налаживать с ней отношения, терпеть, жалеть, а может быть, даже и полюбить ее.
Нет, пожалуй, последнее практически невозможно. С этой мыслью Ян отправился на лестницу курить, мечтая, как было бы здорово забрать Соню от родителей совсем, благо мамаша каждый день дает кучу поводов для красивого ухода. Изолироваться от этой фурии, чтобы она не отравляла атмосферу молодой семьи своим ядовитым дыханием, – что может быть логичнее, ведь Соня столько натерпелась от матери, что должно умолкнуть даже очень болезненное чувство вины.
Однако Соня не хочет. Все понимает, а не хочет, и если Ян начнет настаивать или, не дай бог, выдвигать ультиматумы, то окончательно измотает ей нервы.
Да и какое, черт возьми, право он имеет судить? Он не терял ребенка и не знает, что это такое. Он вообще понятия не имеет, как переносить страшные удары судьбы, когда ты один и некому помочь тебе устоять на ногах. Неизвестно ведь, как переживал это Бахтияров, был от него какой-то толк или он вымещал на супруге боль утраты и крушение надежд?
Однажды, еще дошкольником, Ян пошел с мамой на каток и там довольно сильно грохнулся. Он тогда уже знал, что мужчины не плачут, героически терпел молча, но когда мама рассмеялась, заявил с невыразимым укором «тебе смешно, а мне больно».
Мама взяла его на руки, расцеловала и сказала, что как бы ни складывалась жизнь, а умножать печаль не стоит. Когда тебе плохо, совсем не обязательно делать так, чтобы близким было еще хуже, хотя бы из тех соображений, что тогда они не смогут ничем тебе помочь. Ян был маленький, но как-то уловил, что мамины слова значили не «страдай в одиночестве», а «не вымещай боль на близких».
С тех пор это для него разумелось само собой, но, видимо, не у всех людей есть такая мама, которая нашла нужные слова в нужный момент.
Так что получается, что у матери Сони есть если не причины, то веские оправдания, которые и анализировать-то грех. Может, она боится плохой наследственности и не хочет, чтобы Соне выпали такие же испытания, что пришлись на ее долю, вот и расстраивает брак?
Тогда почему хотела, чтобы дочь вышла за Константина Петровича? Он проверенный кадр, амбициозный парень, знающий, что развод очень плохо отражается на карьере, плюс семьи крепко повязаны дружескими и служебными узами, из этой паутины выбраться не так-то просто. А Ян – темная и неуправляемая лошадка.
Погрузившись в размышления и предположения, Ян вдруг осознал, что отвращение к Сониной матери куда-то испарилось. Скорее ему жаль эту женщину… Нет, ладно, не жаль, но какая-то теплота в сердце определенно появилась.
И Соню уже не хочется за рукав вытаскивать из этой безумной семейки, наоборот, тянет сесть и подумать, как он сам будет себя с ними вести, чтобы наладить отношения, но при этом самому не поплыть на их психиатрической волне.
Наверное, это и есть любовь, когда ты понимаешь, что каждый человек – это отдельный мир. Краешками вы соприкасаетесь, есть у вас общее пространство, но есть и у каждого свое, своя собственная орбита, а есть и обратная сторона луны, которая скрыта от тебя навсегда. У каждого есть свои ангелы и свои демоны, во всяком случае, причины, почему он поступает так, а не иначе, и не тебе судить о них.
Любовь – это когда ты помогаешь человеку быть самим собой и поддерживаешь его там, где можешь дотянуться. Не суди, не лезь в чужую душу, но и свою не отдавай на поругание, и любовь не покинет тебя никогда.
Затянувшись последний раз, Ян вернулся в квартиру и набрал номер Сони. Подошла мать, которую он все еще не помнил, как зовут, поэтому просто представился:
– Добрый вечер, это Ян Колдунов беспокоит.
– Добрый вечер. Вам Соню позвать?
– Нет, спасибо. Я только хотел поблагодарить за ужин.
В трубке помолчали.
– Спасибо, – на всякий случай повторил Ян.
– Не за что. Приходите еще, будем рады вас видеть.
Из трубки, конечно, повеяло морозом, но слова были произнесены, а это главное.
Костя волновался перед встречей с Надиным отцом, с переменным успехом то подбадривая себя мыслью, что они с Надей еще не сделали ничего непоправимого, то понимая, что на конкретный вопрос придется дать конкретный ответ.
Однако действительность идет вразрез с нашими ожиданиями, не подвело это правило и сейчас.
Отец Нади не стал грозно сдвигать брови, кои у него, надо сказать, особо-то и не росли, не потребовал от друга дочери ясно объявить о своих намерениях, совсем наоборот, отнесся к Косте спокойно и по-дружески. То ли действительно не понимал, то ли очень убедительно делал вид, но ни разу не дал почувствовать, что Костя для него потенциальный жених дочери, которого надо или прогнать, или, наоборот, стреножить и притащить к алтарю, пока не случилось беды.
Такая деликатность привела Костю в восторг, но кое-что другое серьезно царапнуло по самолюбию. Надин отец оказался тем самым легендарным Женей, единственным на весь город медбратом-анестезистом. Да, квалификация высочайшая, да, трудоспособность, да, чувство локтя, словом, Женю было за что уважать, но анестезистка – чисто женская работа, и сознание этого не позволяло Косте относиться к Надиному отцу серьезно.
В самом деле, человеку под полтинник, а он все еще Женя, потому что медсестрам не положено отчество. Естественно, из медицинских училищ выпускаются не одни только девушки, но парни со средним медицинским образованием обычно не довольствуются сестринской работой. Поступают в институты, в крайнем случае, идут в психиатрические больницы, где помимо знаний нужна еще чисто физическая сила. По крайней мере, Костя, побывав во множестве медицинских учреждений, нигде не видел медбрата старше двадцати пяти.
Впрочем, быстро пришлось признать, что если бы Женя избрал стезю спортивного тренера, то продвинулся бы по ней далеко. Первые три дня Костя еле дышал, так болели мышцы от нагрузок, но через неделю занятий почувствовал, как тело буквально расцветает, возрождается из спячки, как старый костюм, который вытащили из сундука, отряхнули и повесили проветриться на солнышке, или как железный дровосек, которого основательно смазали маслом.
– Учтите только, что спорт отупляет, – смеялся Женя, заставляя его складываться пополам наподобие перочинного ножа, – мышцы забирают всю энергию и мозгу не хватает, чтоб подумать. Нам-то с Надей не страшно, нам мозг нужен только указания врачей выполнять, а вы, Константин Петрович, имейте в виду.
Костя засмеялся, но тут же поежился. Как ни крути, а ненормально, если тесть Женя, а зять Константин Петрович.
Но все это было так, досадные мелочи. Главное – Надя, и неважно, кто у нее отец. Используя каждый свободный час для подготовки к соревнованиям, они теперь виделись только в парке, темными и промозглыми вечерами, среди облетающих деревьев и кустов шиповника, подстриженных ровными брусками. Костя не любил осень, но рядом с Надей все обретало смысл, и узкий серп месяца в тусклом антрацитовом небе, и лужи на гравийных дорожках, и собаки на выгуле с кожаными мокрыми носами и скорбными глазами, подбегавшие к ним кто напугать, кто попросить чего-то вкусненького.
И даже то, что они с Надей, забросив романтику, так стараются ради ничего не значащей победы в ничего не значащих соревнованиях, тоже казалось правильным.
Костя поймал себя на том, что поет под душем, чего раньше никогда за собой не замечал, а теперь вдруг взял привычку, смывая пот после тренировки, горланить те немногие строки из песен, которые приходили ему на ум. Кстати об уме, папа Женя не соврал, если с лечебной работой он еще как-то справлялся, то научный процесс основательно застопорился. Честно просиживая за монографиями, аспирант Коршунов видел перед собой набор букв и только титаническим усилием складывал их в слова и предложения, смысла которых все равно не понимал. Может, и правда тренировки забирали энергию, а может, Надя все застила.
Стыдно сказать, он даже не сильно переживал из-за своего отупения, принимал как данность, ведь, в конце концов, удел счастливого дурака не самый плохой из всех возможных.
Счастье закончилось в одну секунду, будто выключили лампочку.