— В Твоем вопросе — ответ. Если Ты связался со мной, значит, было «зачем». Это «зачем» — тоже не тайна.
— Папия Муцила, хочешь, я превращу тебя в вечернюю зарю на Гавайских островах? Все скажут, что ты — очень красивая.
— Тебе лестно быть всесильным перед сопливой девчонкой. Всесильным, всемогущим, всезнающим. Перед остальными получается хуже, правда? Твой Отец, Твои братья — особенно Тот, которого Ты так часто...
— Молчи! Я не прощу тебе этих слов, Папия Муцила. Никогда!
— Ты обижаешься совсем как человек, Учитель. Неужели наши человеческие привычки властны даже над Тобой? Не обижайся. Люди бренны, очень скоро — через год, через полвека — я отправлюсь туда, куда подгоняют автобусы, и тебе сразу станет легче, правда?
— Гордыня, Моя ученица, гордыня! Принципиально неверная самооценка.
— Думаешь, Учитель, я грешнее всех прочих? И что? Не покаюсь — погибну, покаюсь — все равно погибну. Разве тебе не известно, Сын Отца, чем кончается жизнь? Лучше скажи, зачем вся эта ерунда: автобусы, коньяк, сигареты, бараки, пистолеты «люгер»? Неужели Твоих слуг надо обязательно одевать в черную форму с рунами «зиг» на петлицах?
— Они — не Мои слуги. Сама с ними связалась, сама расхлебывай. Тебе что, нужен Плутон с бородой из ваты, восседающий на троне? Трехглавый Цербер из генетической лаборатории? Ты видела то, что видели остальные, это след их мира, их времени. Я часто там бываю, потому что объект очень удобен, оттуда легко добираться до... Не твое это дело, ты, хламидомонада!
— Угу. А Ты — Учитель хламидомонады.
— Смелая, гордая, наглая... Зря Я брал тебя с Собой в Смерть! Только ты ошибаешься, Папия Муцила. Хочешь убежать от Меня? Туда, к автобусам? Не надейся. Я не позволю сбежать Моей обезьянке!
На этот раз «источник» искать не пришлось. Вот прямо посреди форума — мордатый, плечистый, в плаще военном.
— ...И о том вам, граждане славного города Помпеи, претор Глабр объявить спешит, дабы болтовню ненужную пресечь и вас в лишнее беспокойство не вводить. Слушайте и не говорите, что не слышали!
Переглянулись мы с Аяксом.
Слушаем.
А утро красивое. На небе тучки легкие, ласточки знакомые над черепичными крышами кружат, воздух легкий. И пыли нет!
— ...Так их, так их, бунтовщиков-разбойников! Всех на крест, всех на арену!..
— Значит, гладиаторы в цене упадут? Ясно-ясно!
— Ну девки, держись! Дня через три, как бунтовщиков порешат, жди сюда вояк. Где ж им после победы повеселиться, как не в Помпеях? Так что меньше пятнадцати ассов за ночь не брать, договорились?
— А беглых, беглых хозяевам отдавать будут? У меня бежали, у соседа бежали...
Отхлебнула вина, вкуса почти не чувствуя, назад, на столик с ножками гнутыми поставила.
— Спасибо! Действительно прекрасное!
Покачал головой дядюшка Огогонус, то ли мне не веря, то ли о своем думая. Вздохнул, сам вина глотнул, поглядел на Аякса.
— А что я? — Одноглазый плечами костистыми дернул. — Я в легионах не служил. Если бы чего насчет арены, все бы как есть обсказал. Тут война, понимаешь!
Война. Маурусу Победоносному мы сразу вина плеснули. Неразбавленного, как и полагается.
— В общем так. Боя не было, как мы и думали. Эти, из «Жаворонка», перед рассветом налетели, грамотные, гады! Только не застали никого в поселке. Тогда они наверх, к вершине. Там вроде слегка сцепились с нашими, с теми, кто отступление прикрывал.
— В Конской Прихожей, наверно, — не выдержала я. — Там проход узкий, легко отбиваться.
— Ну да, — кивнул одноглазый. — Квинтилий Басс рисковать не стал, начал лагерь строить, а вскоре и Глабр с остальными когортами подоспел. С тех пор так и стоят, третий уж день. Ждут. И они ждут, и наши ждут.
— Гм-м-м...
Повертел дядюшка Огогонус чашу в толстых пальцах, вновь подумал, затем на столик поставил. Рядом с моей.
— Как я понял, дорогие гости, много припаса на вершине Везувия не соберешь. Потому Глабр и уверен в победе. Голод страшнее меча. Еще два-три дня, и...
Переглянулись мы с Аяксом. Насчет «и» мы сразу поняли, да и гонец мордатый прямо намекнул. К чему кровь римскую драгоценную лить? Трусливые бунтовщики сами сдадутся, как свои калиги догрызут.
— С припасом — не знаю. — Одноглазый хмыкнул, допил вино, языком прицокнул. — Наш Спартак ихнего Глабра не глупее. Но вот что холодно на той вершине, это точно. Даже днем холодно, а уж ночью! И ветер еще.
Да, верно. И ветер, и холодно. Голый камень, ни травинки, ни кустика. Если мой Эномай там, надеюсь, плащ теплый при нем. Плащ ему я сама купила — удобный, Шерсти сардинской и не весит, считай, ничего. С таким и на камнях ночевать можно. Не забыл бы, мой белокурый!
Только не это главное.
— Насчет войны я тоже не слишком, — проговорила осторожно. — Но как выходит? Зачем Глабр гонца в Помпеи присылал? Народ здешний успокоить, так? Чтобы под лавками не прятались?
Кивнули. И дядюшка Огогонус кивнул, и мой Аякс.
— Глабр — не просто вояка, он претор, консула заместитель, ему за порядком следить положено. К тому же выборы скоро, он, говорят, кандидатуру свою выставит. Вот
и старается — заранее избирателями запастись. Это понятно, только вот...
Подумала немного, уроки сенатора Прима вспомнила.
— Иногда важно не только то, что говорят, но и кто говорит. Гонец — не простой легионер, не десятник даже.
— Центурион, — согласился Аякс. — Я нарочно переспросил. Центурион третьей когорты. Уважает, значит Глабр город Помпеи!
— Угу. Сюда центуриона прислал, и в Нолу прислал, и конечно, в Рим. Туда уж наверняка не просто центуриона! повыше кого, чуть ли не самого Басса. А если бой? Если посланцы вовремя не вернутся? Кто легионеров на врага поведет? Он же собственное войско, считай, обезглавил! Значит?
— Претор Гай Клавдий Пульхур Глабр уже венок победный примеряет, — хмыкнул одноглазый. — Не рановато ли?
— Значит? — повторила я.
— Глабр — самоуверенный дурак, — резко, без тени улыбки бросил дядюшка Огогонус. — Что бывает с дураками на войне, известно.
Не стала спорить. И вправду известно.
— Еще. Сегодня на Форуме про беглых рабов болтали. С чьей-то виллы бежали, не двое, не трое, чуть ли не дюжина. И вчера о том же говорили, и позавчера. Глабр разбойников на Везувии осаждает, а рабы от хозяев толпами бегут. Куда бегут, интересно?
— Зови трубачей! — усмехнулся Аякс, повел плечами, ко мне повернулся. — А не пора ли нам в путь, госпожа Папия? Засиделись мы тут, в этих Помпеях!
— При хозяине говорить не хотел, обидится еще. У него, у Огогонуса нашего, «волчица» пропала. Может, видели, — худая такая, смерти страшнее. Вчера ночью сгинула — только хватились лишь сегодня. И что интересно, в доме все входы-выходы на ночь, когда гости от «волчиц» разойдутся, запираются, ключи хозяин, Огогонус, под тюфяк прячет да еще засовы задвигает. Не уследил толстяк! Думают лихие люди с собой увели, только зачем им такая? За два асса продавать, и то не купят, поостерегутся. Может, худая эта к нам на Везувий навострилась? Будет, кем врагов пугать!
В комнату к Фортунате-толстухе я почти что ворвалась. Гость очередной только-только уходить собрался, тунику даже не оправил. Вошла я, молча на него поглядела. Открыл он рот, повозмущаться, видать, решил. На меня взглянул, уже внимательно — закрылся рот.
Убрался гость.
— Спасибо сказать пришла?
Привстала толстуха с тюфяка, голая, как была, потянулась лениво.
— Мужчина, называется! Ерзал, ерзал... Ты как, Папия, покувыркаться не желаешь?
Встретились наши взгляды — и холодно мне стало до самых костей.
— Спасибо — за что? — наконец выговорила. — Твоя подруга...
— Подруга? — Еще веселее улыбка, еще беззаботней. — Какие подруги у «волчицы», Папия? Из-за сестерция лишнего друг друга под розги хозяйские положить готовы. Сколько раз меня из-за нее секли, до сих пор следы не сходят. Ну пусть даже подруга. Настоящая жертва, когда не врагов — друзей Невидимому отдаешь.
Встала медленно, почесалась, подошла к лутерию, зачерпнула воды. Мокрой ладонью по лицу провела.
— И учти — просто убить мало. Услышит он, конечно, а вот поможет ли, не знаю. Если времени нет, брюхо вспарывай. Видела, как жрецы-гаруспики овец режут, чтобы по внутренностям гадать? А у меня вчера время было, так что он, точно услышал! Спасибо все-таки скажи, не одна ты Спартаку победы желаешь. Ну покувыркаемся? Люблю маленьких!
Не стала я отвечать, тоже к лутерию подошла, воды черпнула, ко рту поднесла — хлебнуть.
Раздумала.
Тем вечером мне почему-то вспомнился Гай Фламиний, Не Тот Фламиний, мой Гай. Хорошо, что парень далеко, в Риме — не на Везувии, не в Помпеях!
Было море в трупах, как небо в звездах.
Ослепшие, бездыханные,
Щекотали трупы волны, бременили берега.
А там, на песке, дрогла нагота,
Кипели слезы
С криком и стуком рук о рук
С похоронным стоном
О земле отцов.
С Агриппой мы тоже пили вино. Не такое, конечно, как в таберне дядюшки Огогонуса, похуже. Где взять фалернское на краю света?
Старый мужчина, старая женщина. О чем говорить нам? О Прошлом, о Прошлом...
— Не вини Тита Ливия, царица. Он родился совсем недавно, ему нечего помнить. А главное, исторический труд — не сводка военных действий, не пособие для обучения центурионов. У греков есть понятие «драматический эффект».
— Угу. Синекдоха, знаю. Внимайте, доблестные квириты, внимайте — и ужасайтесь. Ибо сплели злокозненные гладиаторы на Везувии, словно звери дикие запертые, вервии из лоз виноградных и в ночь темную со скал поднебесных спустились претору Клавдию Глабру и воинству его на погибель и поругание. И набросились они, выродки рода людского, на славных легионеров, в ярости звериной своей...