Он дико вскрикнул и зарыдал.
— Куда вы падаете? Вы лежите на кровати, — настаивал голос.
Живарев открыл глаза и сел.
— Отчего же я все падаю? — спросил он изумленно.
В открытое окно смотрели удивительно ярко и четко зелень какого-то сада: листья акации и сирени.
— Мне показалось, — сказал он с виноватой улыбкой. — Вы доктор?
Он внимательно и подозрительно оглядел стоявшего перед ним человека в пиджаке. В дверях стоял простой мужик.
— Уходи! — махнул ему рукой доктор.
Тот, помявшись, вышел.
Это понравилось Живареву.
— Доктор, вы можете меня спасти? — сказал он, схватив его за руку выше локтя. — Опять надвигается.
— Что? — спросил доктор и перевел глаза на локоть своей руки, который сжимал Живарев.
Живарев разжал пальцы.
— Пи-и, — сказал он. — Комариный писк. Но это вздор. Ведь правда? Что за чепуха!
— Я тоже полагаю, что это все вздор, — сказал доктор серьезно. — Выпейте вот это.
Живарев отстранил его руку, в которой он держал маленький больничный стаканчик с какой-то прозрачной водянистой жидкостью, и подозрительно еще раз посмотрел ему в лицо. Но доктор терпеливо и озабоченно ждал.
— Давайте, — решительно сказал Живарев, залпом выпил и тотчас схватился рукою за грудь.
— Вы не отравили меня, доктор?
— Вот еще фантазия! — сказал тот весело. — Ну-с, теперь пять часов. Спокойной вам ночи. Вы тут не одни. Вы понимаете? Это земская больница. В коридоре тут дежурный, а тут за перегородкой аптека… Василий Онисимович! — позвал он в пространство.
— Пилюли делаю, — отвечал низкий и хриплый бас из-за того места, которое означала перегородку.
— Есть у нас?..
Доктор назвал что-то по-латыни.
— Во-на! Хватились.
— А?..
Доктор опять назвал что-то по-латыни.
— И этого нет.
— Фу-ты, черт! — выругался доктор. — Какая-то Гоголевская больница! Хороши у вас были до сих пор порядки!
Голос за перегородкой еще долго что-то отвечал…
Очнулся Живарев в сумерки. Окно было заперто, и верхушки кустов краснелись от яркого заката. На полу из коридора тоже протянулось красное отражение от другого невидимого из палаты, где он лежал, окна.
Было тихо и пахло аптекой. На столике стояло несколько склянок. Живарев почувствовал тоску и хотел сесть, но его удержал страх. Он натянул одеяло до самого подбородка и прислушался.
— Пи-и! — раздавалось поблизости.
Он притаился, стараясь разглядеть, откуда доносился писк.
«Вот они», — подумал он и, быстро протянув руку, переставил большую склянку.
Но они быстро куда-то юркнули, и только было слышно, как что-то шлепнулось на землю и побежало.
Живарев поднялся и брезгливо встряхнул одеяло, но они, должно быть, крепко держались, вцепившись, и он скинул его на пол. Опять раздался топот, похожий на мышиный.
Он быстро подобрал ноги на кровать и сел по-турецки.
Вошел доктор и спросил:
— Ну, что, батенька, проснулись?
Живарев дрожал.
— Доктор, они здесь, под одеялом.
— Э, полноте! Вы сами сказали: чепуха.
Он нагнулся и поднял одеяло.
— Видите? Ничего нет.
— Значит, вы отрицаете, доктор?
— Конечно, отрицаю.
Он стоял, заложив руки за спину и улыбаясь. Потом взял руку и пощупал пульс.
— Знаете, вы бы лучше прилегли.
Он сел возле на стул. Он был еще совсем молодой человек, и глаза его ласково сияли.
— Уведите меня, пожалуйста, отсюда, — попросил Живарев.
— Ну, полноте. Зачем?
— Все равно, я слышу их здесь. Они повсюду. Я не моту спать. Они говорят. Вот тут и там, повсюду и пищат: пи-и.
Он заткнул уши и помотал головой.
— Они преследуют меня.
Грудь его дрогнула рыданием.
— Нет ли у вас, доктор, такой комнаты…
Живарев задумался, стараясь вообразить себе такую комнату, которая годилась бы вполне.
— …чтобы стены были каменные и дверь обита железом?
— Конечно, есть, голубчик, — сказал доктор.
Живарев подозрительно посмотрел на него.
— Да не смотрите вы… Господи! Ну?
Доктор дружески пожал ему руку.
— Хотите сейчас перебраться?
Живарев спустил ноги на пол.
— Хочу.
— Да кто вас преследует? Ну-ка, расскажите!
Доктор присел рядом на стул.
Живарев удивился.
— Акомунисты, — сказал он, недовольно, помолчав.
Он заподозрил доктора в хитрости. Но тот продолжал на него смотреть ясными, голубыми глазами.
— Акомунисты… да… За что же, собственно, они вас преследуют?
Живарев опять удивленно посмотрел на доктора. Но доктор продолжал ласково смотреть ясными глазами.
— Я открыл язык мух, — сказал Живарев, понизив голос.
Но они все равно услыхали и подняли суетню. Несколько из них покатилось под кровать.
Живарев поднял ноги с пола.
— Не хотите? А я буду… Да, доктор, — сказал он тверже, — я открыл… Ну, хорошо, не буду. Не хотите — не надо.
— Напротив, продолжайте, — сказал доктор.
— Уведите, же меня отсюда! — попросил Живарев и заплакал.
Живарев радостно ощупал окованную железом дверь.
— Пи-и! — пропищало где-то далеко.
— Ага! — сказал он весело. — Пищи, пожалуй. Только не говори. Не хочу я твоего разговора!
Но они продолжали за дверью говорить, правда, глухо.
— Что такое? Не желаю, — сказал Живарев. — Что вам, собственно, надо? Ну, хорошо, я слушаю. Что надо? Ну?
Он прислушался.
— Не понимаю. Почему все равно? А я вам говорю, что не все равно.
— Он постарался что-то вспомнить, но не мог.
— Есть свет… там… в ту сторону…
Он упрямо показал рукою. Они засмеялись за дверью и пронзительно запищали. Он заткнул уши и упал на койку.
Непременно есть свет. Должен быть. Почему он не может вспомнить?
Поднял голову и огляделся. В маленькое окно, расположенное высоко, уже смотрела ночь. Но свет не там. Что они говорят?
— Нет, это доктор. Он поворачивает снаружи ключ в замочной скважине.
— Не спите?
Стоит в полурастворенной двери.
— Войдите же, доктор. Вы хотите, чтобы и сюда набралось.
— А что может сюда набраться?
— Саранча.
Он плотно запирает за собою дверь.
— Странно! Какой же у нее вид?
Живарев постарался ясно себе представить.
— Мразь! Маленькие, серенькие, юлят, с круглой головкой и ушками.
Он плюнул.
— И все говорят.
Он заткнул уши и безнадежно покачал головой.
— Все говорят, говорят и клевещут. Ужасной, возмутительной клеветой.
Он вскочил и старательно ощупал порог. Слышно было, как они возятся и пищат.
— Здесь нет щели, доктор?
— Не бойтесь: с той стороны тоже обито войлоком.
— Доктор, есть, по-вашему, свет?
— Свет? Вы этим хотите сказать…
— Ну, да, разумеется, я этим хочу сказать…
Он задохнулся.
— Говорите же, доктор!
— Я лично убежден, что есть, — сказал доктор серьезно.
Живарев внимательно посмотрел ему в глаза: не притворяется ли он.
— Неправда, доктор, вы лжете.
Он вскочил с койки.
— Вы хотите меня обмануть.
— С какой стати мне вас обманывать? Вы курите?
Доктор протянул портсигар. Живарев взял папиросу и тотчас же положил ее обратно.
— Я вам не верю, доктор. Вы хотите сознательно меня обмануть. Я не понимаю, с какой стати. Разве обман лучше? Вы мне не нравитесь.
Но тот продолжал спокойно курить, и глаза у него были такие же ясные и голубые. Он не был злой, но принадлежал к какой-нибудь странной секте.
— Слушайте, доктор. Земля, на которой мы живем, есть планета?
Доктор утвердительно кивнул головой.
— Такая же, как прочие. Не правда ли? Когда-нибудь она замерзнет и рассыпется в прах. Верно доктор?
Эта мысль, внезапно представившаяся ему так ярко, повергла его в дрожь.
— Зачем же тогда все, доктор? Зачем? Это ужасно!
Он посмотрел испуганно и внимательно на доктора, понимает ли он. И вдруг у того по брюкам что-то пробежало.
Живарев подобрал ноги.
— Что с вами? — спросил доктор. — Вам опять что-нибудь показалось?
— Скажи: нет, — заговорили они.
Он боролся с собою.
— Не знаю… так…
Он вгляделся и увидел, что на плече у доктора сидит другой. У этого были маленькие, черненькие живые глазки и смешная мордочка.
— Пошел прочь! — сказал Живарев и засмеялся. — Все равно, — добавил он грустно и лег лицом в койку, чувствуя, как грудь поднимается рыданием. На плечо легла мягкая и тяжелая рука доктора. Он вздрогнул.
— Не утешайте, доктор. Вы верите, что я стремился? Благодарю вас. Пусть результаты моих усилий были сравнительно ничтожны. Но я стремился, я хотел, я верил. Вы понимаете?
Ему безумно хотелось, чтобы доктор понял его.
Он плакал, и рука доктора дружески лежала у него на спине.
— Скорей, скорей, — сказали они.
— Что? — удивился он. — Куда? Доктор, идите. Все равно.
Было глупо, что он подчинялся им. Но он уже не мог, потому что они проникли сюда.
— Знаете, доктор, я погиб. Дайте мне вашу руку. Фу, гадость, не могу.
Что-то мягкое попало ему в ладонь. Он вытер ее об колено.
— Знаете, доктор? Уйдите. У вас на плече и на рукаве… Впрочем, все равно.
Он безнадежно махнул рукой. И только было противно и немного смешно.
— Надо запирать дверь? — опросил доктор, уходя.
— Скажи: не надо! — сказали они.
— Не надо, доктор.
Он надеялся, что он не послушается и запрет. Но доктор поколебался и оставил отворенную щель.
Они загудели, точно пчелиный рой.
— …Ну, и что же из этого? — сказал он нарочно и поддразнивая.
— Умру я, будут жить другие. Значит не все равно.
Они опять загудели, как тогда, когда доктор оставил открытою дверь. Он засмеялся.
— Знаю, знаю. Другие — то же, что я: те же мысли, те же чувства, Те же желания. Опять сызнова вся волынка. Опять надежды, мечты. Скучно. Понимаю. Ничего нового. Граммофон и автомобиль. Ерунда.
Они сидели правильными рядами на подоконнике, на столе и на спинках койки. Бегал только один. Он неистово юлил и вертелся.