— А ты не преувеличиваешь, верно?! Только не ты. Не Оуэн Джей.
— Ты не могла бы спасти его, и я не мог бы, и это факт, с которым мы должны жить…
— Ах ты воображала, послушал бы себя!.. Говоришь, точно перед судом выступаешь… тебя бы на пленку записать…
— …как и тот факт, что он умер, и каким образом умер, и что про него говорили и будут говорить…
— Он звонил тебе, ты же сам сказал… звонил тебе в школу…
— Ладно, хорошо, я тебе об этом расскажу, — говорит Оуэн, продолжая крепко сжимать ей плечи, повышая голос, чтобы перекрыть гомон птиц, — я не очень горжусь собой в связи с этой историей, но так уж получилось: отец в начале мая был в Нью-Йорке, и он позвонил мне и спросил, не могу ли я приехать к нему, сесть на поезд и приехать, мы бы пообедали или поужинали вместе, поговорили бы о некоторых важных вещах; последнее время мы не поддерживали контакт, за что он передо мной извинился — извинялся до одури долго, а я сказал ему «нет». Сказал не просто «нет» — это не в моем стиле, но в общем все свелось к «нет, нет, спасибо, нет, спасибо, отец, сейчас я на это не способен. Не способен встретиться с тобой».
— Так, — говорит Кирстен, как-то странно улыбаясь. — Продолжай.
— А мне больше нечего рассказывать.
— Есть что. Что ты ему в точности сказал? Насколько я понимаю, это был ваш последний разговор.
— Да, это был наш последний разговор. Я сказал, что у меня самый разгар подготовки к экзамену.
— К какому экзамену?
— По экономике. Роль экономики в политике на благо общества.
, - И как ты сдал?
— На пять с минусом.
— Неплохо.
— Я-то надеялся на пятерку. Подлизывался к этому мерзавцу весь семестр.
— Могло быть и хуже.
— И было бы хуже, если б я поехал в Нью-Йорк.
— Значит, ты себя хоть от этого уберег. Уберег от четверки с плюсом или даже четверки в дипломе.
— Что могло бы помешать мне поступить на юридический, в Гарвард.
— Да, правильно. Где учился папа.
— И Ник. И почти все.
— Но что же ты все-таки ему сказал?
— Что-то пробормотал насчет того, что плохо сплю эти дни — такая нагрузка: и экзамены, и письменные работы, и волнения по поводу отметок, обычные дела, кризисное состояние человека, оканчивающего школу; он-де, наверно, и сам через это прошел; да, конечно, меня волнует то, что происходит дома…
— Конечно.
— …ведь мама никогда не звонит, и он тоже никогда не звонит, и я сам до того чертовски занят, что никогда не звоню, — словом, что-то в этом духе. Я тогда так трясся.
— При твоих габаритах это, наверно, было зрелище.
— Большие люди трясутся не меньше, чем маленькие. «Проткни быка, и из него пойдет кровь» — это изречение тебе известно.
— Я знаю, откуда оно.
— Ты знаешь ход моих мыслей.
— Да. Знаю. Ты сказал ему «нет».
— Я сказал ему «нет». Употребив для этого пять тысяч слов, а то и больше. Так же, как и ты.
— Мне, собственно, не потребовалось пяти тысяч слов. Я запнулась, посмотрела в пол и не смогла ничего придумать, кроме ссылки на теннис. Я ведь не очень красноречива. Кстати, я говорила тебе, что пошла к нему в теннисном костюме? Я ведь заранее подготовила комедию.
— Но я все-таки поступил в Гарвард на юридический.
— Отец бы очень гордился, если б знал.
— А ты не думаешь, что он… как-то… знает?
— Думаю, пожалуй, не знает. Думаю, что как раз об этом мы с тобой сейчас и говорим. Я имею в виду… в подтексте.
— Подтекст действительно более или менее такой.
— Но ты собирался спросить меня — как.
— Что «как»?..
— Как мы собираемся продвигаться к цели.
— Продвигаться к цели?..
— Орудие, стратегия. Всякое такое.
— Скорей всего я не стану об этом спрашивать. Скорей всего прошлепаю сейчас по этой грязи к своей машине и отправлюсь в колледж на уик-энд. На «настоящий» уик-энд.
— Ну и катись тогда к чертям собачьим.
— Это для меня вовсе не обязательно. В том-то все и дело.
— Ладно, отчаливай. А я еще здесь побуду.
— Скорей всего нет.
— Да, и пошел к черту. Отчаливай. И можешь сказать мамочке все, что тебе угодно.
— Я тебя здесь не оставлю — это может оказаться неблагоразумным.
— О, ради всего святого.
— Давай вместе выберемся из этой грязи и перекусим в городе, потом я поеду к себе, а ты можешь вернуться в общежитие и отдохнуть. Успокоиться. Хорошо? А то, может быть, я отвезу тебя в медицинский пункт. Чтобы тебе смерили температуру.
— Он же никогда раньше не пил, верно? Разве что вино за ужином. Грейпфрутовый сок, овощной сок из маленьких баночек — они еще стояли рядком в дверце холодильника.
— Я даже по телефону слышал, как позвякивал лед у него в стакане. Возможно, рука дрожала.
— Собственно, при мне он не пил. По-моему, он даже вычистил зубы перед моим приходом.
— Он всегда был внимателен к людям…
— Очень внимателен.
— Это твое замечание насчет орудия…
— И стратегии. Прежде всего стратегии.
— …я бы это снял.
— Да. Я знаю.
— Если ты согласна.
— А насколько документально точным должен быть отчет мамочке?
— В общих чертах, пожалуй, один абзац путаных впечатлений.
— Так ты хочешь это вычеркнуть?
— Пожалуй, да. Да. А у тебя голова пылает. Я буквально чувствую, какой, должно быть, вкус у тебя во рту.
— Какой же?..
— Сухо. Все пересохло. Даже спеклось.
— Да. Спеклось. А у тебя?
— Должен признаться, мне трудно глотать.
— И значит, все это говорит против…
— Подготовленной тобой комедии? Да. Скорее всего.
— А по-моему, нет.
— Не знаю. Но я все равно говорю «нет».
— Нет — и все?
— Нет.
— Потому что у меня высокая температура? А у тебя нет?
— Я не говорил, что у меня нет температуры, я, по — моему, сказал как раз наоборот, но не будем об этом. Нет.
— Так просто и ясно? Нет?
— Нет.
Кирстен разгибает его пальцы, сбрасывает с плеч его руки — не сильно, беззлобно, но с какой-то странной замедленной сосредоточенностью. Лицо у нее белое, насупленное, глаза мокрые — возможно, от ветра. А ветер в конце зимы то и дело налетает с большой реки.
— Нет — в смысле?..
— Нет в смысле нет.
Она отталкивает его руки и уходит, кинув через плечо:
— Что ж, в таком случае до свидания, я еще не собираюсь возвращаться, все будет в порядке, я просто хочу немножко пройтись. Я ведь каждый день здесь гуляю.
Оуэн идет следом.
Кирстен с раздражением оглядывается на него через плечо.
— Здесь небезопасно, — говорит Оуэн.
— А, плевать. Отчаливай.
— Едва ли я могу тебя оставить. Я имею в виду — в таком состоянии.
— Ничего, сможешь. И оставишь.
— Не знаю.
— Оставишь.
— По-моему, еще не все решено.
— Решено. И подписано. Отчаливай.
— Нет. Я не уверен.
— У тебя туфли промокнут.
— Уже промокли.
— Ради всего святого, ты же сказал «нет», мы оба согласились, что нет, мы оба согласились, что ты — задница, врун и трус и… так, да?., оба согласились. Раз нет, так нет.
И потом — она ведь ждет! — Кто ждет? — спрашивает Оуэн.
— Пошел ты к черту. Отправляйся к ней.
— Еще не все решено.
— Решено. Ты же сказал мне «нет».
— Я сказал тебе — я не знаю.
— Все, решено. Поезжай отчитываться.
— Нет.
— Я и сама справлюсь. Я знаю, что надо делать.
— Нет. Ты не сможешь.
— Я сделаю.
— Не одна.
— Одна.
— Нет, не одна. Ты не сможешь.
— Посмотрим.
— Ты не сможешь.
— Отчитайся — расскажи ей все.
— Нет.
— Про орудия, про стратегию…
— Не сможешь ты сделать это одна.
— Сделаю.
— Мы должны…
— «Мы»?..
— Мы не можем…
— «Мы»?..
Прошло много времени, а Оуэн все стоит — озадаченный, ошарашенный, потрясенный, оцепенелый, и, когда Кирстен тихо произносит:
— Все в порядке, можешь меня оставить, а то ты поздно приедешь — она ведь ждет тебя! — он спрашивает, словно сбитый с толку ребенок, слишком простодушный, в известном смысле слишком чистый, чтобы постичь весь ужас происходящего:
— Кто ждет?..
II. БЕШЕНАЯ ЛОХРИ
НЕСЧАСТЬЕ
Лoxpu, провинция Онтарио Август 1947
Несчастье под конец случится, каноэ перевернется — не по чьей-либо вине. Почему надо кого-то винить, осуждать? Одного из мальчиков выбросит на камни, течение потащит его за собой, тело перевернется раз и другой, легкое и покорное, как парусиновый мешок. Собственно, кожа его и превратится в мешок, в котором заключены кости, плоть и кровь — кости, плоть, кровь, дух, жизнь, само существование.
Помогите! Спасите!
Но нет — слов не будет. Несчастье случится так быстро, тело вылетит из каноэ так внезапно, что слова не успеть произнести. Не будет даже ужаса. Даже удивления.
(Что ты почувствовал, когда это случилось? Ты думал, что сейчас умрешь? Или ты думал, что уже умер?)
Мелкий дождь, сеявшийся трое суток, нехотя прекратился. На небе появились фарфорово-голубые просветы, слишком яркие. Глаза у тех, кто плыл на каноэ, заломило. Что-то неладно. Мори, Ник, Тони, Ким. Что-то должно случиться. Это Ник виноват — это он настоял плыть дальше, когда все решили остановиться после шестичасового перехода? Ник — погоняла, Ник — торопыга.
— Да ну же, — бормочет Ник, двинув своего друга Мори под ребро, — опротивела мне твоя уродская рожа, опротивела мне твоя чертова река, ну же.
Ели, сосны, пихты, слепящие стрелы солнца на воде, живой ток и шипение пенящейся воды, внезапный ужас при виде валунов, слишком больших, слишком близко стоящих друг к другу. Где же проход?.. Разве нет тут прохода? На карте, выпущенной заповедником, указан фарватер, здравый смысл подсказывает, что должен быть фарватер, не может же быть, что они не сумеют его найти. Они провели на Лохри три с половиной дня, и впереди у них еще два дня, и они устали от красоты реки, леса, нависшего неба.