— Мистер Ди Пьеро захлопнул дверь своей квартиры, а ключ остался внутри, так что он вынужден воспользоваться вашим ключом, чтобы войти.
Женщина, прищурившись, смотрела на Кирстен, улыбалась, явно не очень понимая, чего от нее хотят.
— Мы вынуждены просить у вас ключ. Мы ждем, — сказала Кирстен. В своем белом теннисном костюме она, должно быть, выглядела решительной и уверенной в себе богатой девчонкой, возможно, старше своих лет. Ей было всего четырнадцать, но она уже переросла мать.
Кирстен прочистила горло и громко произнесла:
— Мистер Ди Пьеро… вы ведь знаете его, верно?.. Квартира 11-Е?.. Он спешит… у него нет времени… он захлопнул дверь, а ключ остался внутри, и к нему должны прийти друзья… нам нужен ключ… ясно?.. Ключ.
Женщина поднялась на ноги, отряхнула грязь с колен. Она все улыбалась и что-то говорила про своего мужа, как бы извиняясь, но Кирстен не понимала ее — у нее не хватало терпения выслушивать иностранцев, — и потому она оборвала женщину:
— Мистер Ди Пьеро ждет. Ему нужен ключ. Он оставил свой ключ внутри. Вы меня понимаете? Мы спешим… нам нужен ключ. Квартира 11-Е. Мистер Ди Пьеро.
Голос Кирстен звучал ясно, и звонко, и непререкаемо. Казалось, она ничуть не волнуется — так спокойно она держалась.
— Ключ. Понятно?
Тут жена управляющего сдалась и выдала Кирстен ключ. Жилой массив Лисья Стая, квартира 11-Е; медный ключ, прикрепленный к пластиковому овалу.
— Спасибо, — коротко бросила Кирстен, словно дала женщине на чай.
Ни разу не оглянувшись, она направилась к квартире Ди Пьеро, которая находилась в дальнем конце двора, за поблескивавшим бирюзой бассейном.
Престижный кооперативный комплекс — Лисья Стая. С севера к нему примыкает парк с малыми водопадами. Это в получасе езды от Рёккен-плейс, в сорока пяти минутах от самого Белого дома. Ди Пьеро переселился сюда всего год тому назад, и Кирстен дважды бывала в его квартире, вместе с матерью. Она, однако, подозревала, что мать была в этой квартире больше чем два раза.
В Лисьей Стае не разрешалось жить детям. И никаким животным. По территории живописными купами росли голубые ели; были тут и садики в японском стиле — нагромождения больших камней, голышей и гравия. Возле огромного бассейна, на терракотовом испанском кафеле, загорали красивые женщины — их загорелые тела блестели от масла, глаза были закрыты. Кирстен постаралась не разглядывать их. Она терпеть этого не могла — когда чужие разглядывают ее. Но женщины и внимания на нее не обратили. Их налитые тела были безупречны, как у статуй, в них было что-то глубоко волнующее. Бедра, ягодицы, блестящие от масла ноги, наманикюренные ногти, животы, вздымающиеся груди… Они были без возраста. Некоторые даже красивее Изабеллы Хэллек — или так показалось Кирстен при мимолетном взгляде. Но ведь они были и моложе.
Интересно, подумала Кирстен, знаком ли Ди Пьеро с какой-нибудь из них? Он ведь знаком со столькими женщинами.
(«Ты имеешь в виду Тони? — случайно услышала однажды Кирстен, когда Изабелла говорила по телефону. — Но он же ничего не может тут поделать. Он ведь не Ник. Я хочу сказать, он просто ничего не может поделать — такое у него обаяние».)
Кирпич и штукатурка. Стекла в свинцовых рамах. Затейливый и почти подлинный «колониальный» стиль. Зеленые, яблочного цвета, двери с изящными черными молоточками. Все очень мило, очень дорого. У Ди Пьеро был еще летний дом в Нантакете и вилла близ Грасса — ни того, ни другого Кирстен, конечно, ни разу не видела.
В своем белом теннисном костюме, с распущенными по спине волосами, Кирстен вприпрыжку поднялась по ступенькам к квартире 11-Е и вставила ключ в замок. Она не стала ни звонить, ни стучать, не посмотрела через плечо, чтобы проверить, не наблюдает ли кто за ней. (Гречанка? Которая-нибудь из женщин, лежащих у бассейна?) Она открыла дверь и не спеша вошла в квартиру, затем тотчас захлопнула дверь и заперла на задвижку. Вот. Теперь она в безопасности.
Сердце у нее отчаянно колотилось, но она не считала, что это от испуга. Она редко пугалась — они с Оуэном достаточно обсуждали эту тему. («Я что, ненормальная? Что-то со мной неладно? Вместо того чтоб испугаться, я начинаю хохотать», — сказала Кирстен. А Оуэн сказал: «О, ты вполне нормальная — для нашего времени и нашей страны».) В такси у нее мелькнула мысль, что в квартире может быть уборщица; и хотя это рабочий день и Ди Пьеро должен находиться в центре города в банке, он ведь можег быть и дома. (Во всяком случае, на Рёккен, 18, его не было. Изабелла уехала на весь день: намечался ежегодный благотворительный бал в пользу больных кистозным фиброзом, а Изабелла была в устроительном комитете; за ней заехала жена заместителя госсекретаря, новая, но уже очень близкая знакомая, и повезла ее в клуб «Метрополитен» на завтрак и одновременно заседание комитета.) Ди Пьеро часто ездил по делам банка, например в Токио и Гонконг, и, готовясь к одной из таких блицпоездок, вполне мог находиться сейчас у себя и укладывать веши…
— Это Кирстен, — весело объявила она на всякий случай. — Эй! Хэлло! Тони! Кто-нибудь есть дома?
Никто ей не ответил. Она кожей ощутила тишину квартиры — запах терпкий и одновременно печальный, — но долгое время боялась довериться своему ощущению.
По левому боку ее сбежала струйка пота. На лице застыла сияющая улыбка. Хотя она знала, что Изабелла сейчас в центре, в клубе «Метрополитен», что она со своими приятельницами, и знакомыми, и «полезными связями», у нее мелькнула мысль, что Изабелла может быть и здесь, в квартире. В спальне — с Ди Пьеро.
Однажды Кирстен их застигла. Изабелла была в своем белом французском бикини и распахнутом халатике-кимоно; Ди Пьеро — в зеленой трикотажной рубашке и белых полотняных брюках. У бассейна. У белого чугунного стола на террасе, куда часто выносили телефон. Они не целовались и даже не касались друг друга — просто беседовали тихими, напряженными, игривыми голосами… Изабелла держала в руке трубку, Ди Пьеро то ли набирал номер, то ли не давал Изабелле звонить. Они стояли в тени, почти прижавшись друг к другу — так Изабелла никогда не стояла с Мори… Или, может быть, Кирстен, ревнивой Кирстен, все это пригрезилось? Она моргнула, и они уже стояли порознь и вели обычный разговор. Надо ли звонить Силберам и просить их заехать за Клаудией Лейн, или легче Чарльзу Клейтону подъехать и забрать ее. Или Клаудия и Чарльз все еще в ссоре?
— Это всего лишь я, Кирстен, — громко возвестила Кирстен.
Гостиная удивила ее — она бы не узнала этой комнаты. Длинная, просторная, вся белая, с белыми стенами и белой мебелью, столики из блестящей синтетики, чего-то вроде пластика, скошенные, изогнутые, резные, безупречно белые. Все на своем месте, все изысканное. На двух стенах — китайские свитки, стилизованная восточная фигурка из нефрита, хрустальные вазы и графины, лакированный с позолотой столик, огромные лампы с вытянутыми раструбом абажурами. Настоящий выставочный зал — стекло, и хром, и белизна, белое на белом, бесчисленное множество оттенков белого.
На длинном низком столике со стеклянной крышкой и сверкающими хромированными ножками аккуратно лежал номер «Архитектуры в Америке». И стояла большая пепельница из нефрита. Пепельница была чистая, стеклянная крышка столика сверкала.
Кругом порядок — изысканный и ошеломляющий. Когда все так совершенно, взгляд беспомощно скользит с одного на другое, перескакивая с одного оттенка, с одного контура, с одной ткани — на другую.
Кирстен быстро опустила жалюзи. Сразу стало легче оттого, что в залитой солнцем комнате вдруг появились дымчатые полосы и эти полосы, в зависимости от движения ее пальцев, держащих шнур, могли стать темнее или светлее.
Она видела это помещение, лишь когда тут было много народу. Прошлой весной, во время воскресного завтрака, когда Ди Пьеро только что переехал сюда, и на коктейле под Рождество, куда была приглашена и Кирстен, чтобы составить компанию тринадцатилетней дочке тогдашней «невесты» Ди Пьеро: предполагалось, что они понравятся друг другу. (А они не понравились. Девчонка оказалась толстой, с крупным надутым лицом, она вознамерилась произвести впечатление на Кирстен рассказами о своих подружках — дочках известных вашингтонцев — и о «поклонниках» из Саудовской Аравии и Сирии, носившихся как угорелые по Джорджтауну в итальянских спортивных машинах.) В то время Ди Пьеро и Изабелла едва ли — хотя всякое, конечно, возможно — были любовниками.
Имело ли какое-то значение, раздумывала впоследствии Кирстен, то, что ни ее отца, ни Ника Мартенса не было на этих сборищах?..
Ди Пьеро, конечно, держал домашнюю прислугу. Цветную пару — светлокожие, в большом спросе из-за своих кулинарных и барменских талантов, они переходили от одних друзей к другим, ловкие, и спокойные, и не слишком заметные. Но Изабелла настояла на том, чтобы самой приготовить соус из авокадо; она принесла бутылку французского шампанского — явно той марки, какую предпочитал Ди Пьеро, — в подарок на новоселье от Хэллеков. Она была оживленная, веселая, разрумянившаяся от удовольствия и очень красивая — Кирстен запомнила ее бронзовое шелковое платье с очень низким вырезом и несколько ниток розового жемчуга, которые дедушка Хэллек подарил ей на свадьбу. На воскресном завтраке «невеста» Ди Пьеро отсутствовала — скорее всего они тогда еще не были и знакомы, — и Изабелла играла роль хозяйки с присущей ей энергией. И легендарным обаянием.
Кирстен просунула голову на кухню. Все очень целомудренно и опрятно — и плита, и клетчатый линолеум, и алюминиевая раковина. Даже на столике не было крошек от тостов. Ни следов пальцев на двери холодильника. На длинном подоконнике стояли в ряд колоколообразные стеклянные банки со специями, и орехами, и перцем, и макаронными изделиями различной формы, — причем стояли они через равные промежутки.
Кирстен открыла посудомойку и увидела, что Ди Пьеро — или кто-то — аккуратно сложил туда всю посуду после завтрака. Тарелочка, чашка и один-единственный нож. Так целомудренно.