Покосившись на мистера Дэрроу, я понял, что имел в виду доктор: несмотря на то, что адвокат сохранял свою небрежную сутулость, лицо отражало, что ум его работает как динамо-машина.
– Через мгновение, джентльмены, – продолжил мистер Пиктон, – вы услышите, какие улики представит обвинение штата и каких свидетелей вызовет, а потом вы, возможно, пожелаете узнать обо всем этом побольше. Но пока вы будете слушать, в дальней части вашего сознания останется вопрос. И чтобы этот вопрос как можно меньше отвлекал ваше внимание от подробностей, чувствую, мне стоит обратить на него внимание сейчас. Никакие улики и свидетели на всем белом свете не избавят вас от недоумения: как это женщина может быть виновна в подобном преступлении? Наверняка надо быть сумасшедшей, чтобы совершить такое. Но никакого безумия у женщины, сидящей перед вами, не наблюдалось, а защита не стремится выставить ее сумасшедшей. И дети ее не были рождены вне брака – это еще одно частое объяснение детоубийства, убийства своих собственных потомков. Нет. У Томаса, Мэтью и Клары Хатч был дом, отец, чье имя они носили, и мать, чей разум был и остался совершенно здоровым. Так как же, спросите вы себя, это могло приключиться? Время и правила процедуры не позволяют мне в данный момент приводить доводы обвинения на сей счет – это сделают улики. Я прошу сейчас лишь об одном: чтобы вы осознавали нежелание своего разума допустить даже возможность того, что подобные доводы могут оказаться верными. Потому что правосудие сможет свершиться, лишь если вы преодолеете свое предубеждение, как те из нас, кто расследовал это дело, были вынуждены против воли – да, я вновь повторяю, против воли! – преодолеть свое. – Прервавшись еще раз, дабы убедиться, что присяжные уяснили его слова, мистер Пиктон глубоко вздохнул и продолжил: – Что же касается вопроса средств и возможностей, доказательства покажут…
Тут наш друг приступил к подробному, но быстрому рассмотрению каждой косвенной улики, что мы собрали, перейдя после этого перечисления к обсуждению того, что двум его главным свидетелям – миссис Луизе Райт и преподобному Клэйтону Паркеру – предстояло сказать относительно возможных мотивов Либби Хатч для совершения преступления.
– Ну, Мур, – прошептал во время всего этого доктор, – выкладывается он что надо. Даже я уже почти поверил, что он ведет это дело против воли.
– Говорил я вам, – отозвался мистер Мур, глядя на мистера Пиктона и кивая, – он просто рожден для этого дела.
– И какая странная перемена, – добавила мисс Говард. – Он сейчас куда больше похож на адвоката, чем на обвинителя.
– В чем и фокус, – сказал Маркус. – Он знает, что Дэрроу собирается использовать отрицательную аргументацию, и потому взялся за положительную. Он защищает своих свидетелей и свое дело, еще до того, как на них напали. Весьма умно – и должно изрядно выбить почву у Дэрроу из-под ног.
– Как бы мне хотелось в это верить, – едва слышно вымолвил доктор.
И все мы вновь обратили внимание на мистера Пиктона – тот перешел к уликам, которые обвинение собиралось представить напоследок. Он повернулся к своему столу, словно уже собирался было сесть; но внезапно прервавшись, как будто только что вспомнил о чем-то и не был уверен, стоит ли заводить об этом речь, он прижал палец к губам и снова подошел к скамье присяжных.
– Но вот еще что, джентльмены. Суд и обвинение не выразили возражений относительно представления интересов обвиняемой посторонним адвокатом. Это ее право, и адвокат защиты – опытный юрист. Мне хотелось бы, чтобы вы это помнили. Весьма опытный юрист. За годы своей практики он представлял интересы разных клиентов – скромных и сильных, огромных корпораций и безумных убийц. Что же привело его, вполне резонно спросите вы, в наш маленький городок, так далеко от изобильного Чикаго, и, главное, – к этому делу? Обвинение не может делать вид, что здесь обошлось без вмешательства неких сил – ведь обвиняемая, пока обитала в Нью-Йорке, нашла работу у одних из самых могущественных людей этого метрополиса. И они, вполне естественно, постарались поддержать ее в сей трудный час. И потому обратились за пределы штата за помощью, как я уже говорил, очень опытного юриста. Это их дело… Но вам следует по крайней мере отдавать себе отчет: в процессе приобретения всего своего опыта адвокат защиты кое-что да узнал о присяжных. Он узнал, как они думают, как они чувствуют и как относятся к ужасной ответственности за разрешение судьбы собрата-человека путем смертного приговора. Да, вы, несомненно, немало услышите о вашей ответственности, когда адвокат защиты начнет свою вступительную речь.
И мистер Пиктон впервые весьма скупо улыбнулся двенадцати лицам перед собой.
– Но в чем же заключается ваша ответственность, джентльмены? – спросил он, вновь напуская на себя бесстрастность. – Во взвешивании улик и свидетельских показаний, кои будут представлены вам обвинением, равно как и защитой. Не менее – но и не более того. Адвокат защиты попросит вас поверить, что не собирается влиять на ваши эмоции и естественные симпатии, что желает лишь представить вам самые открытые и честные доводы, так что если вы решите, что эта женщина виновна, ответственность за то будет вашей и только вашей. Но, джентльмены, наша система суда присяжных веками совершенствовала средство удостовериться, что ни единому человеку никогда не придется ощутить власть над чужой судьбой, будто в уподобление Всевышнему. В вашей ответственности – лишь взвесить то, что вам представят. Тогда как ответственность адвоката защиты и обвинения – соответственным образом подготовить и представить свои возражения. Если вы сочтете, что подсудимая невиновна, ответственность тут не ваша – она ложится на обвинение штата. На меня, джентльмены. А верное с одной стороны, верно и с другой. Вы – не древняя инквизиция, уполномоченная и наделенная властью своевольно решать судьбу своих собратьев. Будь оно так, конечно же, вы несли бы ответственность за происходящее здесь. Но сие не в ваших полномочиях. Ваша задача – просто слушать: доказательства, свидетелей и голос сомнения внутри себя. Если я не смогу утихомирить этот голос до разумных пределов – значит, вы должны проголосовать против обвинения. И поверьте мне, джентльмены, ответственность ляжет именно на обвинение штата. – Мистер Пиктон повернулся, глянул на мистера Дэрроу и добавил: – Так, во всяком случае, это принято в штате Нью-Йорк.
Потом, вновь вернувшись к своему столу, он тяжко вздохнул и сел, извлек часы, положил перед собою и сосредоточил на них взгляд.
Судья Браун несколько секунд изучал мистера Пиктона, и в его взгляде сочетались досада и, что называется, невольное уважение; потом он обернулся к столу на другом конце комнаты:
– Мистер Дэрроу? Не соблаговолит ли защита теперь огласить свои вступительные замечания – или же станет ждать открытия собственного процесса?
Мистер Дэрроу медленно встал и чуть улыбнулся судье; его привычная прядь волос упала на лоб.
– Я как раз обдумывал этот вопрос, ваша честь, – сказал он. Голос его звучал глубже и ровнее, чем раньше. – Полагаю, вам нечего мне посоветовать?
В толпе тихо захихикали, отчего судья Браун схватил молоток – но народ утихомирился, прежде чем тот принялся стучать.
– Кажется, сейчас не совсем время для легкомыслия, адвокат, – строго сказал судья.
Улыбка мистера Дэрроу испарилась, а морщины на его лице будто углубились от беспокойства.
– Нет – конечно же, нет, ваша честь, и я извиняюсь за подобный тон. Защита продолжает и сейчас приступит, с вашего позволения. – Медленно выйдя из-за своего стола, мистер Дэрроу очень медленно подошел к скамье присяжных: плечи его сгорбились, как у человека, несущего тяжкую ношу. – Мои извинения были искренни, джентльмены, – подчас замешательство приводит к неподобающему поведению. И я признаю, что обвинение ввело меня в изрядное замешательство, и не только в связи с этим делом. Мистер Пиктон, похоже, знает обо мне поразительно много – знает и то, что я должен вам сказать и какие слова собираюсь использовать. Понимаю, я давно не мальчик, но не думал, что уже настолько постарел и закоснел в своих методах. – Присяжные заулыбались мистеру Дэрроу, и тот кратко ответил им взглядом. – По его словам я получаюсь вполне опасной персоной, не так ли? Что ж, будь я сейчас на вашем месте, я бы, признаться, был настороже и готов к юристу из большого города, собирающемуся… как обвинение сформулировало это?.. «повлиять на ваши эмоции и естественные симпатии». Та еще работенка – заставить двенадцать взрослых мужчин плясать, будто кукол, всех как одного, – и признаюсь вам, джентльмены, я на это не способен. Особенно в таком замешательстве…
Мистер Дэрроу положил руку на шею и резко ее потер, скосив глаза.
– Видите ли, обвинение, похоже, хочет, чтобы вы поверили, будто оно, обвинение, оставило бы все это при первой возможности – что оно спокойно занималось своими делами, как вдруг объявилась маленькая девочка, Клара Хатч, разрывающаяся от желания поведать свою версию случившегося на Чарлтон-роуд 31 мая 1894 года. Но, джентльмены, правда выглядит несколько иначе. Правда заключается в том, что после… после кошмара, невообразимой трагедии на Чарлтон-роуд, моя клиентка, мать Клары Хатч, осталась в таком опустошенном состоянии, что понимала: она не сможет ухаживать за девочкой, которой теперь требуется столько внимания. И как же она поступила? Она согласилась передать заботы о дочери двум хорошим, добрым жителям города, Иосии и Руфи Вестонам – большинство из вас знает их, – пока сама отправилась добиваться для себя и нее нового будущего, дабы найти убежище от ужасов прошлого. Она несомненно намеревалась вернуться за Кларой, когда настанет день и девочка поправится достаточно, чтобы покинуть Вестонов. До последнего времени она полагала, что этот день по-прежнему слишком далек. Но вдруг получила весть о том, что Клара восстановила способность говорить – получила ее от шерифа Даннинга, который приехал в Нью-Йорк арестовывать мою подзащитную. И что же, предположительно, первым долгом сказала маленькая Клара после трех лет мучительного молчания? Что в нее стреляла родная мать. Эта измученная, запуганная девочка в один прекрасный день вновь обретает общение с миром – что само по себе событие весьма важное – и