без принуждения предлагает обвинению штата объяснение своего трагичного случая, причем такое, что ни единой деталью не совпадает с рассказом, принятым всеми в этом округе три года назад, но при этом, оказывается, раскрывает имя виновного в преступлении, имя, кое с легкостью может прибрать к рукам обвинение.
Мистер Дэрроу убрал руку с шеи и пожал плечами резким, преувеличенным движением.
– Драматичная информация, джентльмены. И с трудом поддающаяся опровержению – будь она верной. Но суть в том, что история эта не верна. Клара Хатч отнюдь не проснулась однажды утром, готовая рассказать свою сказку и намеренная так и поступить – нет, ее тщательно тренировали, тренировали и подталкивали обратно в мир речи. И кто же? Тот самый человек, что сидит сейчас за обвинителем штата. – Мистер Дэрроу не взглянул при этом на доктора – зато так поступили все в зале суда. – Человек, который всю жизнь работал с детьми, ставшими жертвами трагедий и насилия. Человек, который всю последнюю неделю провел за оценкой психического состояния моей клиентки и которого вызовут в качестве свидетеля выступить по этому вопросу – и вызовет его сторона обвинения. – Наконец мистер Дэрроу посмотрел в нашу сторону. – Доктор Ласло Крайцлер. Имя это может быть незнакомо вам, джентльмены, как и жителям округа Саратога в целом. Но оно весьма известно в Нью-Йорке. Весьма известно. Некоторыми уважаемо. Прочие же… – Тут мистер Дэрроу снова пожал плечами. – Джентльмены, вас вполне может удивлять, чем и кем был вызван мой приезд сюда из Чикаго для защиты обвиняемой. Меня же удивляет, чем и кем объясняется приезд этого незнакомца, этого алиениста, сюда, из сумасшедших домов Нью-Йорка, дабы склонить маленькую девочку к рассказу всему миру о том, что в нее стреляла родная мать. Вот что смущает меня, джентльмены. Вот что беспокоит «очень опытного юриста» до того, что я даже не в состоянии как следует собраться с мыслями, чтобы суметь «повлиять на ваши симпатии». Что бы это ни значило…
Мы, сидящие в первых двух рядах за мистером Пиктоном, широко раскрыв глаза, тревожно уставились друг на друга – ведь если мистер Пиктон обращался к присяжным красноречиво, мистер Дэрроу говорил на их собственном языке, и мы все это понимали.
Вновь устало потирая шею, мистер Дэрроу извлек носовой платок и принялся промокать бисеринки пота, которые с приближением полудня начали все быстрее и быстрее выступать на его лице.
– Ваша честь, – проговорил он очень мягким и печальным голосом, – жизнь сталкивает нас со множеством событий, остающихся необъяснимыми. Некоторые из них изумительны, некоторые же ужасающи. Быть может, это довольно простая идея, но, как и множество других простых вещей, она полна смысла. Потому что разум склонен отвергать то, что не способен объяснить, – отвергать, бояться и поносить это. Так вышло и в данном случае, особенно у тех людей, чья работа – раскрывать преступления и отправлять правосудие штата. Помощник окружного прокурора называет объяснения моей клиентки насчет случившегося тем вечером «фантастическим» рассказом. Что ж… может, так оно и есть. Но это не делает сие объяснение ложным. Это даже не делает его сложным. Вспомните ее рассказ – когда она везла детей домой после долгого дня, который все они вместе прекрасно провели в городе и на берегу озера, ее остановил некий очевидно сумасшедший негр, попытался напасть на нее и начал угрожать детям, когда она засомневалась, стоит ли уступать ему. Этот человек был дик, безумен, безрассуден – и когда моя клиентка совершила неожиданное движение, кое нападавший принял за сопротивление, он застрелил детей и сбежал.
Сунув руки в карманы брюк, мистер Дэрроу обернулся к скамье присяжных:
– Знаю, вам вряд ли приходилось часто сталкиваться с подобным поведением здесь, в Саратоге. Но это еще не значит, что такого не могло приключиться. В Чикаго подобное творится каждую неделю. Может, нам стоит спросить доктора Крайцлера – чье положение позволяет судить, джентльмены, – о том, сколько раз на дню такое случается в Нью-Йорке. Там это тоже «фантастика»? Или же только здесь, потому что Боллстон-Спа – тихий приятный маленький городок? Обвинение собирается сообщить вам, что, поскольку никто, кроме моей клиентки, так ни разу и не видал и следа того безумца, его вовсе не существует. Но помните, джентльмены, – прошли часы, прежде чем моя клиентка смогла наконец достаточно внятно поведать, что же именно случилось на Чарлтон-роуд. Время, более чем достаточное для такого человека, чтобы добраться до железнодорожной станции и укрыться в вагоне или же незаметно проникнуть в фургон при погрузке, и на следующее утро оказаться уже далеко от поисковых партий БоллстонСпа. Может, он объявился в Чикаго. Может, в Нью-Йорке. Времени у него было предостаточно. Может, его, вопящего о каких-то белых детях, которых он застрелил, задержала нью-йоркская полиция, коя, не обнаружив на вверенной территории никаких застреленных белых детей, сочла его ненормальным и отправила в знаменитый «Павильон безумцев» больницы Беллвью. И, быть может, доктор Крайцлер – немало работающий в этой больнице, – был призван для проведения, как говорят алиенисты, «оценки» психического состояния этого человека. Может, он решил, что у парня галлюцинации. Может, несчастное создание до сих пор там, гниет в своей камере, мучимое снами о тех троих детях в подводе…
Тут мистер Дэрроу уставился в пол – в голосе его проскальзывали рассеянные, беспокойные нотки. Потом его брови внезапно нахмурились, и он встряхнулся.
– Суть, джентльмены, – продолжил он, – в том, что мы, возможно, так и не узнаем ответа. Это дело, как и случающиеся каждый год тысячи похожих на него, осталось нераскрытым – так все они становятся кровоточащей раной на душе нашего общества. Мы хотим затянуть эти раны – само собой. Кому понравится вершить ежедневные дела с мыслью о том, что в любой момент с обочины может выскочить сумасшедший и лишить человека вещей – или, что куда ужаснее, людей, – ценимых им превыше всего? Никому из нас. И потому мы ищем решения, предпринимаем меры безопасности, и каждый раз, когда получаем их, говорим себе, что уже намного ближе к полной защите и полной надежности. Но это иллюзия, джентльмены, – иллюзия, и я не собираюсь смотреть, как в жертву ей приносят мою клиентку. Обвинение может расслабиться, полагая, что предало правосудию убийцу Томаса и Мэтью Хатчей – равно как и жители этой общины. Но от того сии обвинения не станут правдивее или достовернее для тех, у кого хватает смелости отступить назад и взглянуть на все в холодном свете разума. Обвинение уже сообщило вам, какие улики собирается представить и каких свидетелей вызвать для доказательства своих заявлений. А я говорю вам сейчас, что на каждый из этих пунктов защита выставит доказательства или свидетелей – экспертов и прочих, – кои опровергнут обвинение шаг за шагом.
Подняв крупный палец и указав им в сторону мистера Пиктона, мистер Дэрроу атаковал:
– Они скажут вам, что располагают подтвержденным «экспертами» вещественным доказательством того, что револьвер, из которого стреляли в детей Хатч, принадлежал их отцу, и воспользовалась им их мать. Но вся эта теория основывается на судебной «науке», о которой, как объяснят вам свидетели-эксперты защиты, еще не стоит и говорить. Потом обвинение сообщит вам, что у моей клиентки имелась финансовая и романтическая заинтересованность в смерти своих детей. Но, джентльмены, – досужие слухи местных кумушек еще не доказательство! – Распаляясь, мистер Дэрроу обернулся, чтобы взглянуть на галереи – то было первое в самом деле быстрое его движение. – И, наконец, они поведают вам, что моя клиентка вменяема, и, будучи вменяемой, заслуживает водворения в ужасную маленькую комнатку в тюрьме штата, привязывания к стулу – которому место скорее в подземелье какого-нибудь кровожадного средневекового тирана, нежели в Соединенных Штатах, – а затем ее следует подвергнуть ужасной мощи электричества до самой смерти – и все ради того, чтобы обвинение штата могло объявить, что дело закрыто, а жители могли наконец вновь обрести свое «спокойствие»!
Тут, внезапно осекшись и переведя дыхание, мистер Дэрроу беспомощно опустил руки.
– Ну конечно, так оно все и есть, а, джентльмены? Да, моя клиентка вменяема. И в ближайшие дни вы услышите – от людей, обладающих немалым опытом в этих делах, – что ни одна нормальная женщина не могла бы и не стала бы вершить такое насилие над собственными детьми. О да, обвинение приведет вам прецеденты – они расскажут массу жутких баек о женщинах, творивших подобные преступления в прошлом, признанных вменяемыми судом и в наказание навеки заключенных или же повешенных. Но, джентльмены, – прежние несправедливости не должны обнадеживать вас насчет допущения несправедливости здесь. Да, такие женщины были. Но вы узнаете – снова же от людей, тщательно изучавших сии дела, – что женщины эти тоже страдали от ужасных психических расстройств и что они пали жертвами той жажды, что управляет обвинением сейчас. Жажды не справедливости, но мести – мести и, пожалуй, в еще большей степени, дабы покончить с неловкостью, страха, порожденного отвратительным преступлением, не находящим никакого разрешения.
Расхаживая перед скамьей присяжных, мистер Дэрроу снова принялся терзать свою шею.
– Джентльмены, я не могу объяснить вам, почему все это случилось. Я не могу объяснить вам многих вещей – не могу объяснить, почему младенцы рождаются мертвыми и уродливыми, почему молнии и циклоны в одно мгновение без всякого предупреждения рушат жизни и дома и почему болезни уносят добрые, но невезучие души, оставляя прочих влачить долгое и бесполезное существование. Но я знаю, что такое происходит. И я никак не могу понять… если бы тем вечером с неба ударила молния и положила конец жизням этих троих несчастных деток – точно так же, как обвинение нынче старается положить конец жизни их матери, – стала бы контора окружного прокурора пытаться выманить у небес оправдание, чтобы жители этого округа и этого штата могли спать спокойно? Поскольку в конечном счете это единственное место, куда, вероятно, можно обратиться за оправданием того, что случилось на Чарлтон-роуд 31 мая 1894 года, – к небесам. Стараясь найти ответ здесь, в этом зале суда, вы лишь подавляете ужас. И потому вы – да,