По галереям пронесся тихий смех, и доктор выждал, пока он не стих, а потом ответил:
– Да, слово ведет происхождение от греков, которые полагали, что сильные нервные расстройства свойственны женщинам и берут начало в матке.
Мистер Дэрроу улыбнулся и покачал головой, откладывая книги:
– Что ж – мы продвинулись дальше, не так ли? Сегодня истеричным может быть почти кто угодно. Боюсь, что я непреднамеренно чуть не довел до этого состояния его честь. – Зрители на сей раз засмеялись чуть громче, но судья лишь бросил на мистера Дэрроу ледяной взгляд. – И я приношу за это свои извинения, – сказал адвокат, поднимая руку, а потом вновь посмотрел на доктора. – Но мне интересно, что об истерии говорят эти два джентльмена, Брейер и Фрейд. Они, кажется, считают, что корни ее таятся в детстве, как и у болезненного воображения. Доктор, возможно ли, что Клара Хатч страдает болезненным воображением или же истерией?
Я заметил, что доктор изо всех сил сдерживается от издевки над вопросом:
– Нет. Я так не считаю. Как я уже говорил обвинителю штата, Клара страдала тем, что я называю «затяжной истерической диссоциацией». Она достаточно отличается от истерии, описываемой Брейером и Фрейдом.
– Вы, кажется, чертовски уверены, проведя – сколько дней с девочкой?
– В целом – десять.
– Быстрая работа, – оценил мистер Дэрроу, прикидываясь пораженным. – А что же с Полом Макферсоном – тем мальчиком, который убил себя в вашем Институте?
При упоминании несчастного ребенка доктор смог сохранить полное спокойствие:
– А что с ним, если конкретнее?
– Он страдал этими патологиями?
– Не могу сказать. Он провел у нас слишком мало времени.
– Да? И сколько же?
– Несколько недель.
– Несколько недель? Неужели вам не хватило этого времени, чтобы сформулировать точный диагноз? Ведь с Кларой у вас ушло всего десять дней.
Доктор понял, куда клонит мистер Дэрроу, глаза его сузились.
– В Институте я занимаюсь десятками детей. Клара же, напротив, располагала моим безраздельным вниманием.
– Нисколько не сомневаюсь, доктор. Не сомневаюсь. И вы сказали девочке, что ваши совместные усилия помогут ей, я прав? – Доктор кивнул. – А вы говорили, что это поможет и ее матери?
– У таких детей, как Клара, – объяснил доктор, – воспоминания об ужасном происшествии вызывают разделение психики. Она отстранилась от их реальности, отказавшись общаться с остальным миром…
– Это чрезвычайно интересно, доктор. Но не ответите ли на вопрос?
Помолчав и затем неохотно кивнув, доктор признался:
– Да. Я сказал девочке – если она сможет собраться с силами и заговорить о том, что случилось, это поможет ей – и ее матери.
– Выходит, для нее было очень важно помочь матери?
– Да. Клара любит мать.
– Даже несмотря на свое мнение о том, что мать пыталась убить ее? А братьев – убила? – Не дожидаясь ответа, мистер Дэрроу продолжал давить: – Скажите мне, доктор, когда вы работали с Кларой, кто первым упомянул о том, что на самом деле нападение на Чарлтон-роуд совершила ее мать? Вы или она?
Доктор чуть отшатнулся в чрезвычайном негодовании:
– Она, конечно же.
– Но вы уже предполагали, что виновна в этом ее мать, верно?
– Я… – Доктор с трудом подбирал слова – редкое зрелище. – Я не был уверен.
– Вы проделали весь этот путь в Боллстон-Спа по просьбе помощника окружного прокурора потому, что не были уверены? Попробуем задать вопрос иначе, доктор: вы подозревали, что виновница нападения – мать Клары?
– Да, подозревал.
– Понимаю. Итак, вы приезжаете в Боллстон-Спа, проводите каждый час бодрствования с девочкой, которая за три года ни слова не сказала ни единой душе, используете все возможные трюки и приемы вашей профессии…
– Я не использую трюков, – бросил доктор, начиная выходить из себя. Но мистер Дэрроу не остановился:
– … чтобы эта девочка понадеялась на вас и поверила, что вы стараетесь помочь ей, тогда как сами вы все время подозревали, что стреляла в нее на самом деле ее же мать. И вы искренне просите нас поверить, что ни одно из ваших подозрений никак не выдало себя при занятиях с этим ребенком, ни разу за эти десять дней?
Доктор напряг челюсть с такой силой, что его следующие слова едва можно было разобрать:
– Я не прошу вас ни во что поверить. Я рассказываю вам, что произошло.
Но мистер Дэрроу вновь игнорировал его высказывание.
– Доктор, свое психическое состояние после потери Пола Макферсона вы описали нам как «озадаченное» и «встревоженное». Будет ли справедливо сказать, что вы до сих пор озадачены и встревожены по этому поводу?
– Да.
– Озадачены, встревожены – и потенциально дискредитированы в глазах коллег, полагаю, если расследование покажет, что смерть Пола Макферсона была вызвана тем, что он не получил необходимого ему количества заботы и времени у вас в Институте. Ведь, как вы говорите, вы не смогли уделить этому мальчику «безраздельного внимания». И его не стало. И тогда вы приезжаете сюда, преисполненный вины за мертвого ребенка и подозрений относительно обвиняемой. И вдруг встречаете маленькую девочку, которой можете уделить ваше «безраздельное внимание» – которую можете спасти от участи, постигшей Пола Макферсона. Но только – только – если найдется разгадка тайны, держащей девочку в безмолвии все эти годы. И тогда – вы создаете разгадку.
– Я ничего не создавал! – возразил доктор, безотчетно хватаясь за свою левую руку.
– Вы так уверены, доктор? – уточнил мистер Дэрроу, повышая голос. – Вы уверены, что не заронили в сознание Клары Хатч – как мог только умный алиенист – идею о том, что виновницей была ее мать, а не какой-то сумасшедший, испарившийся и так и никогда не пойманный – лишь ради того, чтобы она снова могла говорить и радоваться счастливой жизни?!
– Ваша честь! – выкрикнул мистер Пиктон. – Это вопиющая травля свидетеля!
Но судья Браун отмахнулся от него.
Видя это, мистер Дэрроу продолжал:
– Одна лишь проблема, доктор, одно лишь препятствие. Чтобы ваша схема – ваша и обвинения – сработала, моя клиентка должна отправиться на электрический стул! Но что же это будет значить для вас? Что вы будете реабилитированы – в собственном сознании и в глазах коллег, а дело Макферсона окажется более чем уравновешено делом Хатч! Ваша драгоценная честность будет восстановлена, и обвинение штата сможет закрыть дело о неразгаданном убийстве! Простите меня, конечно, доктор, но я не готов пойти на такую сделку. В этой жизни случаются трагедии, на которые нет ответов!
Внезапно, таким жестом, от которого мистер Мур, мисс Говард и я лишились дыхания, мистер Дэрроу схватил свою левую руку, точно копируя действия доктора; потом он отпустил ее, дав понять, что знает, знает откуда-то тайну прошлого доктора.
– Да – трагедии без ответов, доктор, о чем вы прекрасно осведомлены! И попытка подвести итоги и закрыть счета ничего не изменит! Затягивание петли вины на шее моей клиентки не вернет силы парализованной руке Клары Хатч и не оживит Пола Макферсона. Все совсем не так просто, доктор, не так объяснимо. Сумасшедший совершил преступление и исчез. Мальчик зашел в умывальную и повесился. Ужасные, необъяснимые события – но я не позволю ни вам, ни обвинению растерзать мою клиентку лишь потому, что вам жизнь не мила без объяснений! Нет, сэр, – не позволю! – Обернувшись к присяжным, мистер Дэрроу воздел толстый палец к небесам, потом уронил руку, словно внезапно почувствовав полное изнеможение. – И я надеюсь – и, может, даже молюсь, – что вы, джентльмены, тоже этого не позволите. – Тут он вздохнул и проследовал к своему месту со словами: – У меня больше нет вопросов.
Казалось, что с тех пор, как мистер Дэрроу начал говорить, прошло немало времени, и я вроде бы никогда раньше не испытывал к доктору такого сочувствия, как в тот момент – когда его отпустили со свидетельского места, и он медленно пошел обратно, туда, где сидели мы. Я знал, каково ему, как глубоко ранили его слова мистера Дэрроу – и потому, когда он не остановился у своего кресла, а побрел дальше, к выходу, я вовсе не удивился. И ни шагу не сделал вслед за ним, понимая, что несколько минут ему лучше побыть одному – но едва судья объявил перерыв до десяти утра следующего дня, я метнулся к выходу, Сайрус и мистер Мур – за мной по пятам.
Доктора мы увидели на другой стороне улицы: он стоял под деревом и курил. Когда мы приблизились, он даже не шевельнулся – просто продолжал искоса смотреть на здание суда, сузив глаза. Мы с Сайрусом встали рядом с ним, каждый со своего боку, а мистер Мур подошел и посмотрел на доктора в упор.
– Что ж, Ласло, – осторожно, но с улыбкой, проговорил он. – Думаю, вам у него еще учиться и учиться.
Доктор лишь выдохнул клуб дыма и еле заметно улыбнулся другу детства:
– Да, Джон. Похоже на то…
Потом до нас донесся голос мистера Пиктона, и мы увидели, что сам он появился на ступенях перед залом суда в сопровождении мисс Говард, Айзексонов и Эль Ниньо. Узрев нас, они заспешили в нашу сторону, причем мистер Пиктон пыхтел своей трубкой и будто лупил кулаком по чему-то невидимому.
– Да будь он проклят! – провозгласил он, убедившись, что доктор в порядке. – Нет, ну до чего наглый паршивец, а! Простите, доктор. Он был не прав – чудовищно не прав.
Доктор, не шелохнувшись, перевел взгляд на мистера Пиктона.
– Не прав? – тихо произнес он. – Да, он был не прав – насчет Либби Хатч. И этого дела. Но вот насчет меня?..
Пожав плечами, доктор выкинул сигарету в канаву и в одиночестве зашагал вниз по Хай-стрит.
Глава 48
К полуночи того вторника ставки в «Казино» у Кэнфилда против того, что мы засудим Либби Хатч, поднялись до сотни к одному, и нетрудно было понять, почему: мистеру Дэрроу удалось-таки посеять в сознании присяжных сомнения в баллистических показаниях Люциуса еще до выступления его собственного «эксперта», Алберта Гамилтона, тогда как соображения миссис Луизы Райт о возможном романтическом мотиве убийства обратились в недоказуемые