– Простите! – крикнула мисс Говард, дойдя до угла дома. На этот звук мужчина обернулся и, мило улыбаясь, порысил туда, где она стояла, – как раз на расстоянии слышимости от нас.
– Здравствуйте, – сказал он, отставляя в сторону ведро и вытирая руки об одежду. – Могу вам чем-нибудь помочь?
Заглянув за мисс Говард, он заметил и наш экипаж, и хотя, на мой взгляд, вид двух черных мужчин не особо его вдохновил, он, похоже, не особо и занервничал на этот счет.
– Надеюсь, – ответила ему мисс Говард. – Меня зовут Сара Говард. Я следователь, работаю в конторе окружного прокурора Саратоги. Я ищу мистера и миссис Фрэнклин.
Упоминание окружного прокурора Саратоги тоже, кажется, не смутило этого человека так, как должно было бы, – и уж, конечно, не так, как действовало на других людей, которых мы встречали прежде.
Глаза у него стали озадаченными, но улыбка с лица до конца не исчезла.
– Это мои старики, – сказал он. – Точнее, были. Отец умер пять лет назад.
– О, простите меня. А ваша мать?
– Уехала в Хусик-Фоллс, навестить моего брата с женой. У них там лавка. Боюсь, она вернется только завтра днем. А что такое?
Столь же любезным, как и он, тоном, мисс Говард осведомилась:
– А вы, должно быть, Джордж Фрэнклин, да? Или Элайджа?
Мужчина в изумлении вздернул голову:
– Да вы, похоже, все о нас знаете, мисс. Я Эли – так меня зовут. Что-то случилось?
– Я… – мисс Говард оглянулась на нас, будто не совсем понимала, как продолжить. – Мистер Фрэнклин… позвольте спросить, вы не получали в последнее время никаких вестей от сестры?
– Либби? – Впервые черты Эли Фрэнклина как будто затуманились, и он тревожно уставился в землю. – Нет. Нет, никто из нас, ни один не получал ничего от Либби вот уже… да, вот уже несколько лет. – Он вновь поднял взгляд и больше не улыбался. – Она попала в беду?
– Я бы… пожалуй, обсудила этот вопрос, когда прибудет ваша мать.
– Ну вот что, – сказал Фрэнклин, – если моей матери нужно что-то услышать, думаю, лучше будет, если сообщу ей об этом я. Что натворила Либби?
– Вы полагаете, это она что-то натворила? – удивленно спросила мисс Говард. – А почему не с ней что-то стряслось?
Глаза Фрэнклина расширились от удивления, когда он прикинул эту возможность.
– С ней и впрямь что-то стряслось? У нее все хорошо?
– Мистер Фрэнклин… – Мисс Говард скрестила руки, ее зеленые глаза вперились в его карие. – Боюсь, мне придется сказать вам, что ваша сестра сейчас находится под судом в Боллстон-Спа. По очень серьезному обвинению.
Фрэнклин воспринял эту, по идее довольно ошеломительную, новость с намного меньшим смятением, чем мне казалось возможным.
– Значит, – произнес он спустя несколько безмолвных минут, – значит, вот оно. – Голос его не был ни гневным, ни даже потрясенным, только… ну, как бы печальным, только так это и можно было назвать. – Что случилось? Полагаю, в это замешан мужчина. Он ведь женат, вроде того, да?
– Вроде того, – хладнокровно солгала мисс Говард, решив, что сможет вытянуть побольше сведений у фермера, если продолжит в соответствии с его подозрениями, не выдавая правды. – Но почему? У нее уже были такие неприятности?
– Либби? – проворчал Фрэнклин. – Когда доходило до мужчин, у Либби всегда были неприятности. – Отвернувшись и раздосадованно прошипев, он проговорил: – Так зачем вы здесь? Нас вызывают в суд? Не понимаю, зачем…
– Нет, – быстро отозвалась мисс Говард. – Ничего такого. Я просто подумала, что вы и ваша семья могли бы поделиться с нами информацией о прошлом сестры. Она довольно неохотно говорит об этом сама.
Фрэнклин покачал головой:
– Боюсь, в этом нет ничего удивительного. Что ж… вам, видимо, действительно стоит дождаться матери, если таково ваше желание. Она знает больше, чем помню я. Вы могли бы вернуться завтра…
– О да, мы вернемся, – быстро подтвердила мисс Говард. – Но не расскажете ли мне хоть какие-то основные факты? – Она двинулась через лужайку к двери домика. – Вы всегда здесь жили?
– Да, – ответил Фрэнклин, потом осекся. – Простите – могу я вам что-нибудь предложить? Может, что-нибудь попить или…
– Да, это будет очень мило с вашей стороны. Дорога была долгой и пыльной.
– А ваши… ваши люди там? – уточнил Фрэнклин, указывая на экипаж.
– Хм-м? – протянула мисс Говард. – О… Нет, о них переживать не стоит. Я все равно долго не задержусь. Приберегу вопросы на завтра, когда вернется ваша мать.
– Что ж, тогда – пожалуйста, входите.
Быстро глянув на нас и кивнув, что означало приказ оставаться на месте, мисс Говард исчезла в маленьком доме, а хозяин счистил с башмаков грязь и навоз о старую решетку для обуви, прикрученную к каменным ступеням за дверью.
– Не понимаю, – выпалил я, когда они вошли. – Это вот здесь и выросла Либби Хатч?
– Что-то не очень сходится, верно? – ответил Сайрус и вылез из экипажа размять ноги. – Но ведь никогда не узнаешь, как…
– Сеньорито Стиви, – позвал меня Эль Ниньо, убирая свой лук. – Этот человек – он не сделает вреда леди?
– Вряд ли, – ответил я, почесывая голову.
– Ага, – кивнул абориген и улегся на заднем сиденье. – Тогда Эль Ниньо будет спать. – Но прежде чем закрыть глаза, он поднял голову и посмотрел на меня еще раз. – Сеньорито Стиви… наша дорога к маленькой Ане странная, да? Или это только Эль Ниньо не понимает?
– Нет, ты все понимаешь правильно, – сообщил я, прикурив сигарету. – Странная дорога, это верно…
Глава 49
Мисс Говард возвратилась примерно через полчаса, но этого времени ей хватило, чтобы обнаружить кое-какие небезынтересные крупицы информации, коей она отказалась делиться с нами, пока мы не вернулись тем вечером в дом мистера Пиктона и не собрались вокруг грифельной доски вместе с доктором и всеми остальными.
Похоже, дом, который мы видели, был очень стар, и комнат в нем было всего ничего, причем только две из них – спальни. Братья Фрэнклин делили одну из них, а Либби все детство и ранние годы юности спала в кроватке в родительской. В этой каморке не было ни разделяющих штор, ни перегородок, так что большую часть жизни Либби вела в полном отсутствии уединения, каковой факт доктор счел весьма важным. Очевидно, и он, и доктор Майер провели немалую работу касательно детей, которые почти никогда не оказывались без родительского присмотра, и выяснили, что такие дети сталкивались с целой кучей проблем, когда дело доходило до взаимоотношений с внешним миром: они обычно оказывались раздражительными, чрезмерно чувствительными к любой критике и, согласно выражению доктора, «патологически боялись трудностей, вплоть до состояния, именуемого доктором Краффт-Эбингом “паранойей”». Однако при всем вышесказанном эти самые дети, уже будучи взрослыми, иногда оказывались странно подвержены сомнениям в способностях обрести свой путь в мире: они, как правило, вырастали с сильной потребностью в людском окружении, но в то же время питали обиду и даже ненависть к этому самому окружению.
– Мы, конечно, не говорим о чем-то, совершенно аналогичном физическому насилию или словесным оскорблениям, – объяснял доктор, впервые приступив к заполнению того раздела доски, что был оставлен под факты, касающиеся детства Либби. – Но подобное отсутствие уединения может повлечь за собой множество подобных исходов – и прежде всего неспособность психики развиться в действительно единую, комплексную и независимую сущность.
Я вновь вернулся мыслями к словам мисс Говард о том, что личность Либби в раннем возрасте разбилась на части, которые она так и не смогла собрать.
– Это трудно себе представить, – продолжал доктор. – Сдавленный ужас вынужденности проводить каждый час пробуждения и отхода ко сну в близкой, бдительной компании других людей, ужас редкого, если вообще известного одиночества. Подумайте о невероятной фрустрации и гневе, о чувстве полного – полного…
– Удушья, – закончил Сайрус за доктора, и я знал, что он подумал о детках, коих Либби погубила этим самым способом.
– Именно, Сайрус, – сказал доктор, записав это слово на доске большими буквами и подчеркнув его. – Здесь у нас на самом деле первый ключ, в равной степени подходящий и к загадке мышления Либби, и к очевидной головоломке ее поведения, – удушье. Но, Сара, что же в ее раннем детстве привело к нему? Ее брат навел вас хоть на какие-то мысли?
– Он готов был обсуждать со мной лишь одну тему. Прежде всего, думаю, потому, что не хотел, чтобы об этом услышала их мать. Похоже, Либби изрядно путалась с мальчиками, причем с очень раннего возраста. Она развилась не по годам рано – и в романтическом, и в сексуальном отношении.
– Ну да, вполне логично, – подумав, сообщил доктор. – Такое поведение неизбежно становится тайным, а значит, и приватным – к тому же оно отражает ее неспособность, самую досадную неспособность добиться для себя этой приватности и независимости. – Записав эти мысли, доктор добавил: – И потому, сдается мне, она была не особо добра к ничего не подозревающим молодым людям, кои увлекались ею.
– Да, – ответила мисс Говард. – Настоящая сердцеедка – так, пожалуй, будет снисходительнее всего выразиться.
– Хорошо, – кивнул доктор. – Очень хорошо.
Мистер Мур, сидевший в углу с большим стеклянным кувшином мартини, который смешал для себя, издал при этом громкий стон; ему, будто эхом, отозвался скорбный вопль паровозного свистка вдали. Услышав его, мистер Мур воздел палец:
– Вы слышали, Крайцлер? То звук этого проклятого дела, утекающего у нас сквозь пальцы. Оно растворяется в ночи, а чем же при этом заняты вы? Все еще просиживаете тут с вашей окаянной доской, ведете себя так, словно по-прежнему есть некий способ придумать какой-то выход из поражения. Все кончено – и кому, черт побери, какое сейчас дело до того, как Либби Хатч дошла до жизни такой?
– Наш вечный глас поддержки, – заметил мистер Пиктон, бросив быстрый взгляд на мистера Мура. – Давай, еще шесть или семь порций этой