– Да, мисс. Во всяком случае, будет…
Я продолжал пялиться в пол, так что не могу поклясться, но я чувствовал, что мисс Говард пытается заглянуть мне в лицо.
– Я в тебе не ошиблась, – сказала она, от чего я поднял глаза и увидел, что она улыбается. – В дуру бы ты не влюбился.
– Нет, мисс, – отвечал я. – Хватит и того, что сам дурак.
– Не говори так, – быстро отозвалась мисс Говард, прикасаясь к моей руке. – Ее поведение дураком тебя не делает. Она умная девочка, твоя Кэт – умная и независимая, в мире, который хочет, чтобы она была тупой и покорной. Да еще и хорошенькая. Достаточно хорошенькая, чтобы всерьез рисковать, стараясь жить своей жизнью, – и достаточно умная, чтобы думать, будто может справиться с опасностями, сопутствующими этому риску. Но она не может. И никто не может. Так что планы ее в итоге причиняют больше всего страданий ей самой – почти так, как, возможно, задевают и тебя.
Я ударил кулаком по оконной раме и, совершенно отчаявшись, задал вопрос, ответ на который уже знал:
– Но… она же могла выбрать другой путь, если бы только захотела, разве нет?
– Теоретически – да, – кивнула мисс Говард. – Только спроси сам себя, Стиви: если бы доктор не предложил тебе другой путь, разве бы ты сам его выбрал?
Я отвел взгляд, не желая отвечать честно и не зная, что еще сказать. По счастью, детектив-сержант Люциус сделал дальнейшую беседу излишней:
– Да! – громко сообщил он всей комнате. – Да, это оно… это оно! Безупречное сходство!
Мы с мисс Говард обернулись: он оторвал взгляд от своего микроскопа, и потное лицо его сияло, как у ребенка:
– Она там – без вопросов, девочка там, в этом доме!
Маркус едва не выдрал брата из кресла, чтобы самому взглянуть в микроскоп, а Сайрус и доктор бросились пожимать Люциусу руки. Мисс Говард и я подбежали тоже и теперь дожидались своей очереди посмотреть в хитроумную штуковину на бильярдном столе. Когда я наконец уселся, чтобы ознакомиться, то оказался, признаться, в итоге несколько разочарован – ведь все, что я смог разглядеть, смотрелось как два смутных куска бечевки или веревки одинаковой длины; но, уверен, тренированному взгляду то, что я видел, представлялось во много раз увеличенными волосками с одной и той же детской головки – головки Аны Линарес.
Итак, наконец мы заполучили доказательство, а вместе с ним – и открытый путь к прямым действиям; и как ни пугала меня все предшествовавшие дни сия перспектива, сейчас же возможность отложить все несущественное в сторону и обратить, наконец, усилия на вторжение в дом вполне подняла мне настроение.
– Единственное, что нам пока неизвестно, – объявил доктор, направляясь к доске внести изменения в заметки и добавить новые, – время, когда этой женщины точно не будет дома.
– Вообще-то… оно нам известно. – Едва сообразив, что произнес эти слова вслух, я огляделся и увидел, как все уставились на меня. – Завтра вечером, – продолжил я, – день рожденья Гу-Гу Нокса – и она как пить дать будет у Пыльников.
Доктор бросил на меня, что называется, испытующий взгляд, потом медленно кивнул.
– Ну что ж, – проговорил он, – стало быть, завтра вечером. – И принялся подбрасывать на ладони кусочек мела. – Завтра вечером она обернется своим вторым «я» – и тем самым предоставит нам шанс взглянуть на первое. Две половины женщины с двумя именами, двумя лицами, двумя жизнями вступили – достаточно неосознанно – в борьбу, одна против другой. Нам стоит молиться, чтобы работа наша была окончена до того, как этот конфликт разрешится. – Взгляд черных глаз доктора остановился на доске. – Мы должны вмешаться в дела спасительницы, до того, как разрушительница вступит в свои права…
Глава 23
Двадцать четыре часа спустя вокруг была тьма.
Я лежал на дне коляски вместе с детектив-сержантом Маркусом и хорьком Майком, извивавшимся в мешке, который я подвесил к себе на шею и перекинул через плечо. Мы все накрылись брезентом, не впускавшим даже тот слабый свет, что просачивался через окна конюшни, располагавшейся рядом с домом № 39 по Бетьюн-стрит, – и не выпускавшим спертую июльскую духоту. Детектив-сержант Люциус уехал на экипаже минутами двадцатью ранее, сообщив служителю, что у него дела по соседству и что вернется он, пожалуй, еще до полуночи. Потом он подвесил на морду Фредерику торбу с овсом и укатил, а служащий вышел обратно на улицу, постоять на тротуаре и поглазеть на фейерверки, которые запускали над Гудзоном: мы все, увлекшись планированием, упустили одну-единственную вещь – на вечер, избранный нами для проникновения в дом, пришелся канун Четвертого июля, и город был полон пьяных гуляк, пускавших шутихи и устраивавших сущий ад. Все это, решили мы, когда наконец вспомнили про сие обстоятельство, лишь будет нам на руку, поскольку внимание полиции и всех остальных в городе – включая служителя конюшни – сосредоточится или на участии в шумном веселье, или на удержании его в рамках пристойности: в общем и целом, хороший вечерок, чтобы вломиться в дом.
День прошел в последних наставлениях, моих – Майку и прочих – мне самому. В Майке я нисколько не сомневался: он уже достиг того состояния, когда полностью связывал кормление с запахом ночной рубашки Аны Линарес. (Тот факт, что я ослушался указаний Прыща и начал кормить животное отборными кусками мяса от местного мясника, окончательно довел его и без того немалый энтузиазм практически до мании.) Что же до меня, я был уверен в части плана касательно взлома и проникновения – беспокоила меня лишь надежда доктора на то, что я не просто смогу вынести дитя Линаресов, но к тому же тщательно отмечу про себя все, что увижу, – все, что сможет помочь ему глубочайшим образом проникнуть в поведение сестры Хантер. Я понимал его желание обладать подобной информацией и, как уже сказал, изо всех сил хотел не разочаровать его. Но он явно не знал – а я не думал, что выйдет объяснить ему, – на что это похоже: перешагнуть черту и вторгнуться на чужую территорию; умственная деятельность более интеллектуального свойства в сей ситуации на первом месте как-то не стоит.
Наконец спустилась ночь, и мы с детектив-сержантами погрузились в коляску. Когда мы отъезжали, лицо доктора по-прежнему выражало огромное опасение, и Сайрус от него мало чем отличался – но рядом были мисс Говард и мистер Мур, которые поддерживали их дух, и когда мы с грохотом покинули 17-ю улицу, они являли искреннюю поддержку. Наше прибытие в конюшню прошло без сучка и задоринки – или, по крайней мере, показалось таковым нам с Маркусом под брезентом, – что существенно облегчило на первое время укрытие и ожидание. Дальнейший план вплоть до проникновения возлагался на Люциуса – у которого был при себе револьвер «новый служебный» 32 калибра, последнее творение, вышедшее с оружейных заводов мистера Сэмюэла Кольта30 – наблюдать за домом Хантер из дверного проема фабрики напротив на Вашингтон-стрит и при уходе сестры Хантер вернуться в конюшню, объяснив, что кое-что позабыл. Тогда он даст нам знать, что все чисто и можно трогаться, а затем возвратится на свой пост. В 11:45 он появится снова, дав нам тем самым около полутора часов на завершение работы – время более чем достаточное, если все пройдет гладко.
Мы с Маркусом после первого ухода Люциуса пролежали в коляске, как я уже сказал, где-то двадцать неприятно жарких минут. До нас порой доносились звуки приезжающих и уезжающих карет и лошадей, но мы даже мускулом не пошевелили, пока наконец не услышали тихий стук по борту нашего экипажа. Не снимая с нас брезент, Люциус начал рыться на дне и извлек небольшой чемоданчик, который и оставил под сиденьем возницы. В чемоданчике находился двенадцатизарядный дробовик «Холланд-и-Холланд», а заодно и коробка патронов: дожидаясь нас, Люциус, похоже, оказался самым тяжеловооруженным человеком окрест – а в той округе в те дни это что-то да значило.
– Порядок, – прошептал он нам через брезент. – Она только что ушла. Свет на третьем этаже погашен, похоже, она уложила мужа в постель. Грима на ней чудовищно много, и…
Даже в темноте под брезентом я, казалось, смог различить жутко недовольную мину Маркуса.
– Люциус! – прошептал он в ответ.
– М-м? – отозвался брат.
– Заткнись и выметайся отсюда к чертям, будь так любезен!
– О, и верно. Смотритель до сих пор снаружи. Сдается мне, он выпил.
– Ты уйдешь или нет?
– Хорошо, хорошо…
Мы услышали шаги, потом настала тишина, не считая далекого треска шутих и грохота крупных фейерверков за рекой.
– Ну хорошо, Стиви, – через несколько минут шепотом проговорил Маркус, чуть-чуть сдвинув брезент. – Я просто хочу взглянуть… – Он высунул руку, приподнял ее, потом отдернул назад. – Все чисто – пора шевелиться!
Почти беззвучно мы выбрались из коляски. Ночь стояла жаркая, но самое невыносимое летнее пекло еще не наступило – отчего темная одежда наша казалась чуть меньшим бременем.
На ногах у меня была простая пара мокасин тонкой кожи, а Маркус в тот момент очутился попросту в одних носках. На шее у него имелся мешок, схожий с тем, в котором у меня вертелся Майк, но побольше: в нем он приволок пару шипастых ботинок для скалолазания, распорку для решетки, бухту крепкой веревки, фомку и здоровенный молоток. На бедре детектив-сержанта крепилась кобура, а в ней лежал револьвер, идентичный тому, что был у брата, но со стволом и патронником 38 калибра, дабы нанести дополнительный урон, если дела пойдут наперекосяк. У меня же в карманах располагались «дерринджер» мисс Говард, полдюжины пуль 41 калибра – и замечательный восьмидюймовый кусок свинцовой трубы.
Выбравшись из коляски, мы обнаружили, что Люциус сумел поставить ее аккурат рядом с одним из задних окон конюшни, как можно дальше от входа и смотрителя. Так что нам не составило большого труда открыть окно и выбраться в переулок за зданием – но по завершении нашего тихого побега вдоль задней стены мы уткнулись носом в десятифутовую кирпичную стену, окружавшую задний двор Хантеров. Выглядела она так, будто построена относительно недавно – уж точно не позже последних двух лет.