– Ну-ка, минуточку, – пробормотал я, подходя к полкам. – Консервы? Кого она пытается надуть?
Я схватил с полки одну из банок, отвернул жестяную крышку с резиновым ободком – и, заглянув внутрь, обнаружил толстый слой плесени поверх содержимого. Скривившись, я быстро закрутил крышку и проверил еще одну банку – лишь для того, чтобы наткнуться внутри ровным счетом на то же самое. Я осмотрел еще две жестянки с разных полок, а когда понял, что все они в одинаковом состоянии, отступил на секунду, обдумывая увиденное. Потом посмотрел на Майка – тот по-прежнему скребся под стеллажом, сначала впереди, затем по одну сторону, по другую, натыкаясь лишь на бетон, но не обращая внимания ни на что другое.
– Ага, – прошептал я, снова подходя ближе. – Ну что ж… – Глубоко вдохнул, навалился на угол стеллажа, напрягся, чтобы сдвинуть его от перегородки, и…
И ничего. Я попробовал снова, вложив в новую попытку весь свой вес, но результат вышел не лучше прежнего. С тем же успехом я бы мог пытаться сдвинуть дом. Оглядевшись, я остановился взглядом на ржавых садовых инструментах и схватил старую мотыгу. Попытался просунуть кромку ее лезвия в узкую щель между задней стенкой стеллажа и кирпичами – лезвие не вошло. Я постарался протолкнуть ладонью, и в итоге немного преуспел – но когда навалился на конец деревянной рукояти мотыги и потянул ее, чтобы лезвие отодвинуло полки от стены, инструмент разломился. И главное-то – сломалась не деревянная рукоять, а металлический черенок лезвия, полдюйма кованой стали.
– Что за чертовщина?.. – пробормотал я, уставившись на мотыгу.
Ну ладно, это было странно – но я-то за свою жизнь поучаствовал не в одном ограблении, чтобы понимать: когда перед тобой оказывается сейф, а инструментов, чтобы вскрыть его, при себе нет, ты не станешь ошиваться вокруг, ломая голову. Я сгреб в охапку все еще скребущегося Майка – тот, похоже, вообразил, что не справился с работой, на которую был нанят, и что было сил сражался со мной, пока я совал его обратно в мешок и как следует затягивал завязки. Вернувшись к лестнице, я успел подняться наполовину, как вдруг…
Выстрелы. Я похолодел, уже начав было прикидывать, как объясню свое присутствие в подвале. А потом понял: это не выстрелы, а шутихи, там, снаружи. Должно быть, прямо на улице, судя по громкости. С облегчением выдохнув и вновь обретя способность двигаться, я потянулся выключить подвальное освещение, потом осторожно прокрался наверх к двери и открыл ее – промасленные петли повернулись бесшумно.
Вновь оказавшись в гостиной, я расслышал смех кучки детей с улицы. Потом запустили еще шутих – звук их был резким и пугающим по сравнению с отдаленным глухим громом крупных фейерверков за рекой. Я быстро огляделся. Дитя мы этой ночью не получим, я это прекрасно понимал, но и уйти с пустыми руками я позволить себе не мог. Должно же найтись хоть что-то…
Я покосился на секретер и вспомнил, что́ говорил Маркус: если эта Хантер додумалась накрыть его, прежде чем пригласить их войти, ясно как день, что там для нас определенно кроется нечто полезное. Из кармана штанов я извлек коллекцию отмычек, кинулся к секретеру и отпер замок крышки раньше, чем даже мне самому казалось возможным.
Когда я откинул крышку, первой реакцией моей оказалось разочарование: там не было ничего, кроме писем в маленьких деревянных ячейках да стопки бумаги на обветшалом сукне столешницы перед ними. Прежде чем обратно все закрыть, я решился превозмочь свой воровской инстинкт, говоривший о бесполезности подобных вещей, и подхватил почитать кое-какие бумаги – поступив, как впоследствии выяснилось, мудро.
Сначала они не представляли для меня смысла. Те, что сверху, были написаны на почтовой бумаге больницы Святого Луки – адресованы Элспет Хатч и, похоже, являли собой кучку бюллетеней касательно состояния ребенка по имени Джонатан. Под ними располагалась стопка больничных приемных анкет, относившихся, по видимости, к тому же ребенку. И, наконец, обнаружилась пара сложенных старых газет, датированных двумя годами ранее. Я вернулся к документам о госпитализации, не понимая, что именно ищу и зачем: они сплошь были заполнены слишком непонятным почерком, казались слишком заумными…
Но потом я различил слова, заставившие меня похолодеть. В самом низу одной из анкет имелось заранее впечатанное слово «ДИАГНОЗ» – а рядом с ним кто-то небрежно набросал «ДЫХАТЕЛЬНАЯ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ, ЦИАНОЗ».
Мне этого хватило. Я схватил всю стопку бумаг, запихал их под рубашку и захлопнул секретер. Я не сомневался, что обнаружил нечто, не сомневался, что не упустил…
– Не двигайся, маленький ублюдок!
Я поступил ровно как мне и велели. Меня застукивали и раньше, а когда к тебе обращаются с таким приказанием, обычно лучше ему последовать, пока не будет возможности посмотреть, с кем и чем ты столкнулся. Приподняв руки, я медленно обернулся туда, откуда доносился хриплый, отчаянный и некоторым образом знакомый голос – к главной лестнице.
На ступенях стоял, надо полагать, Михей Хантер. Выглядел он вроде лет на пятьдесят с небольшим и облачен был в весьма линялую ночную рубаху. Из-под нее виднелись две костлявые белые ноги, а его серое, обрамленное сединой лицо с точно того же оттенка неряшливыми усами явно имело безумное, затуманенное выражение как следует употребившего недавно заядлого морфиниста. В руках он нетвердо держал, похоже, нарезной мушкет, и когда я обернулся к нему, уставился на меня с диким недоверием.
– Ты! – объявил он. Потом принялся нервно озираться, издавая слабое похныкивание. – Ты?.. – повторил он, на этот раз с меньшим энтузиазмом. – Где… где Либби? Либби! – Он вновь посмотрел на меня, крайне испуганно. – Только… только не ты… Это не тот дом… и я ведь уже убил тебя!
Глава 24
Мне за всю мою жизнь говорили массу странных вещей, но ничто не могло сравниться вот с этим. К тому же бедный старый дурачина искренне считал, будто убил меня, что вполне явственно следовало из отчаянного страха, разлившегося по его истрепанному наркотиком лицу. Но вот почему он так считал, я не имел ни малейшего представления.
Но тут на улице взорвалась новая порция шутих, и Михей Хантер развернулся, направляя свой мушкет на входную дверь.
– Вот как! – заявил он с решительностью, отчасти вытеснившей страх. – Да ты не один, мятежник! – Он прижал мушкет к плечу, готовый, похоже, сражаться с любым, кто бы ни ворвался в дверь. – Ну давайте же, вы, ублюдки…
– Хантер!
И Хантер, и я дернули головами к коридору, из которого донесся голос детектив-сержанта Маркуса.
– Хантер! – вновь воззвал Маркус через кухонное окно, заставляя старика по новой перепугаться. – Вольно, солдат! Это приказ!
– Капитан? – пробормотал Хантер. – Капитан Григгс?
– Я же приказал тебе – вольно! Ты ранен – и негоден к строевой! Ты нам не нужен, солдат, – марш назад в госпиталь!
– Я… не понимаю… – Хантер снова покосился на меня, потом быстро оглядел дом. – Где Либби? Мне нехорошо!
– Вперед! – настаивал Маркус. – Брось оружие и возвращайся в госпиталь!
– Но я… – Хантер медленно опустил ружье…
И только это мне и было нужно. Я пулей метнулся обратно по коридору, к кухонному окну. Старик Хантер что-то кричал мне вслед, я не мог разобрать, но ничто не могло помешать мне просочиться обратно через прутья, что твоя вода. Маркус помог мне выбраться, потом сложил руки чашечкой, чтобы подсадить меня на кирпичную стену: профессиональная гордость в таких случаях меня нисколько не волновала. С помощью веревки я мгновенно спрыгнул в переулок, потом ухватил конец, все еще свисавший сверху. Быстро оглядевшись, заметил проходящую поблизости водопроводную трубу с краном, обвязал вокруг нее веревку и шепнул:
– Давайте!
Маркус начал взбираться наверх, ботинки царапали стену, а потом он скорее рухнул, чем приземлился с моей стороны, и шипы ботинок резко – и, судя по лицу детектив-сержанта, болезненно – ударили по бетону переулка.
– Вытягивай давай! – торопил он, из чего я понял, что он отвязал другой конец. Я дернул, и веревка вернулась с тихим свистящим звуком. Пока мы бежали к открытым задним окнам конюшни, я намотал ее на руку, а потом отдал Маркусу, который запихнул моток обратно в мешок. Мы пролезли в окно, закрыли его и запрыгнули обратно в коляску под брезент, оба дыша, как маленький Майк.
– Что делать будем? – спросил я. Тяжело вздымавшаяся грудь мешала говорить шепотом.
– Ш-ш! – отозвался Маркус.
Долгие секунды мы просто прислушивались. Во дворах за конюшней лаяли собаки, а издалека доносились вопли Михея Хантера, хотя слов было по-прежнему не разобрать.
– Думаю, все будет в порядке, – наконец сказал Маркус. – Люди в округе, должно быть, привыкли к таким его выкрутасам. Нам нельзя паниковать. – Он извлек часы и посмотрел на них. – Люциус должен прибыть в ближайшие полчаса. Просто отдышись и не двигайся.
Я последовал приказу, глубоко вдыхая воздух и поглаживая сбитого с толку Майка через кожу мешка.
– Вот дерьмо, – произнес я, когда смог говорить тише. – Похоже, старый маньяк действительно мог меня пристрелить.
– Это все фейерверки, – сказал Маркус. – И морфий. Она дает ему лошадиную дозу, прежде чем уйти на ночь из дому. Если человека разбудить в первые два часа после такой мощной инъекции, бредить он будет изрядно. Похоже, Хантер решил, что снова оказался на войне, – а тебя принял за какого-то мальчишку из конфедератов, которого по ходу дела когда-то застрелил. – Маркус умолк, чтобы отдышаться. – Что с ребенком?
– Долгая история, – отвечал я. – Она там, внизу, это точно – вряд ли мы тут ошиблись. Но вот пробраться к ней будет трудновато. Может, и вовсе невозможно. Полки с консервами – вроде как механическая дверь, и она не поддалась. Впрочем, я кое-что другое нашел…
Я немедля замолчал, услышав тихое постукивание по борту коляски.
– Стиви? Маркус? – Это был детектив-сержант Люциус. – Вы здесь?