Лишь только Сайрус произнес это, доктор жадно схватил газеты и начал их просматривать.
– А последняя? – осведомился он.
– «Таймс», – ответствовал Сайрус. – Двумя месяцами позже. Содержит краткий некролог – мальчика Джонатана Хатча, полутора лет от роду, которого пережила его любящая мать…
– Либби, – закончил доктор. И помахал Люциусу. – Детектив-сержант, в этих анкетах должно быть словесное описание ребенка…
Люциус подскочил и забрал больничные анкеты.
– Описание, описание… – бормотал он, вороша бумаги. – А вот и описание!
– Что говорится про цвет глаз и волос? – спросил доктор.
– Ну-ка, дайте-ка… рост… вес… а! вот. Глаза: голубые. Волосы: светлые.
– Типично скандинавские, – прошептал доктор. – Не то чтобы все было окончательно, в таком-то возрасте, но… – Он резко хлопнул рукой. – Зачем она это хранит? Как трофеи? Или как сувениры?
Я подсунул Майку под нос еще немного сырой говядины, посмотрел, как он схватил ее и вгрызся в кусок, а потом тихо сказал:
– У нее есть его фотография…
Доктор обернулся ко мне:
– Правда, Стиви?
Я посмотрел на него и кивнул:
– В секретере. Маленький белобрысый мальчик. Светлые глаза. Фото смотрятся как совсем недавние. В смысле, по сравнению с…
Я осекся, внезапно осознав, что называется, выводы из того, что чуть было не сказал.
– Да, Стиви? – тихо переспросил Доктор.
– По сравнению с остальными, – ответил я, глядя в окно на темный церковный погост внизу и чувствуя внезапный озноб. – У нее есть и другие. Пара снимков детишек отдельно – малышей, как девочка Линаресов и этот мальчик. А еще снимок трех других детей, вместе. Они постарше.
Вновь на секунду воцарилась тишина; потом мистер Мур пробормотал:
– Но вы же не думаете, что… ну не все же они…
– Я ничего не думаю, – отрезал доктор, подходя к доске.
– Но ведь… – Мистер Мур отошел налить себе еще. – Я имею в виду, вся эта идея, это…
– Неестественно, – констатировал Маркус, и я обернулся и обнаружил, что смотрит он прямо на меня. Он, не сомневаюсь, вспоминал момент, когда мы впервые оказались на мертвом, мрачном дворе дома № 39 по Бетьюн-стрит.
– Я настоятельно рекомендую вам оставить это слово, – быстро перебил доктор. – Вам всем. Оно не стоит и вдоха, необходимого, чтобы его произнести, и отвлекает нас от более важного результата. Мы открыли дверь лишь для того, чтобы столкнуться за ней со множеством новых. – Взяв кусочек мела, доктор приступил к работе у доски. – У нас для рассмотрения масса новых ключей – и, вполне вероятно, новых преступлений. Боюсь, худшее в этом деле ждет нас впереди.
Похоже, аппетит у всех несколько ослаб от понимания сказанного доктором – у всех, кроме Майка. Медленно осознавая его шумное чавканье, я взглянул вниз и увидел, что он сидит у меня на колене и гложет мясо, счастливый, как, вероятно, никогда в жизни. Я положил палец ему между ушей и почесал мягкую шерстку.
– Вот когда в следующий раз начнешь жалеть, что ты хорек, а не человек, Майк, – пробормотал я, – попомни все это…
Доктор обернулся, узрел пустые, подавленные лица и, понимая, что мотивации вот-вот простынет и след, прошагал обратно к своему вину и тарелке с едой.
– Ну же, ну, – объявил он, пожалуй, несколько жизнерадостнее, чем на деле себя чувствовал. – Эта пища определенно слишком хороша, чтобы уйти впустую, к тому же никто из вас не сможет работать на голодный желудок.
Мистер Мур поднял взгляд с неясным смущением:
– Работать?
– Разумеется, Мур, – отозвался доктор, откусывая фуагра на кончике тоста и пригубив вина. – Мы уже обобщили и зафиксировали информацию, полученную во время нашей маленькой эскапады. Теперь ее следует истолковать. Когда наша противница вернется домой, она, без сомнения, поймет, что нам было нужно, и соответствующим образом пересмотрит свои ходы и действия. Следовательно, время поджимает, и теперь – более, чем прежде.
– Но, Крайцлер, – проговорил мистер Мур без убеждения, – что тут истолковывать? Мы не в состоянии вызволить дитя Линаресов без того, чтобы вывернуть весь дом наизнанку. К фараонам мы по-прежнему обратиться не можем. А стоит этой женщине, как бы она там, черт подери, ни называлась, сообщить Гу-Гу Ноксу, что случилось, всем нам придется ночи напролет уклоняться от атак проклятых Гудзонских Пыльников! И что же теперь, к дьяволу, по-вашему, нам делать, дабы изменить здесь хоть что-нибудь?
Люциус обхватил лицо руками, оно почти исчезло между ними:
– Эта женщина и впрямь отлично прикрыла себе тылы, доктор. Как Сара и говорила на днях. – Он поднял голову и вытащил платок, начав вытирать пот со лба, но вскоре бросил это занятие. – Я понимаю, что об этом уже говорили, но… дело Бичема было намного более – последовательным. Он провоцировал нас, и нам было за что зацепиться, с чего начать и чем продолжить, с определенной долей логики. Но это… всякий раз как думаешь, будто чего-то достиг, – и обнаруживаешь нечто, меняющее всю картину.
– Знаю, детектив-сержант, знаю, – быстро ответил доктор. – Но не забывайте об одном важном различии между нынешним делом и прошлым: некоторая потайная сущность Бичема отчаянно желала, чтобы его остановили.
– Вменяемая его сущность, – сказал Мур. – Выходит, вы считаете, что эта Либби Хатч невменяема. Потому что если она…
– Не невменяема, Джон. – Доктор подошел к доске, написал под именами женщины слово ВМЕНЯЕМА и подчеркнул его. – Но характеризуется настолько глубоким отсутствием самопознания или самоосмысления, что ее поведение выглядит достаточно непоследовательным, чтобы подчас казаться невменяемым. С другой стороны, иногда она может быть вполне последовательна – как вы все только что отметили, на сей раз она смогла обеспечить весьма неплохое прикрытие своих действий.
Маркус поднял взгляд.
– На сей раз? – эхом повторил он.
– М-м, да, – кивнул доктор, отпив вина. – На сей раз. – Он нарисовал большой прямоугольник в разделе ЖЕНЩИНА В ПОЕЗДЕ и затем подписал его ПРОШЛЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. Под заголовком он обозначил цифры от 1 до 6. Напротив цифры 1 вывел ПИТЕР ЙОХАНСЕН, 1895: ПОХИЩЕН, ВОЗМОЖНО, СТАЛ ДЖОНАТАНОМ ХАТЧЕМ; УМЕР В БОЛЬНИЦЕ СВ. ЛУКИ, ИЮЛЬ, УДУШЬЕ. – И действительно, – продолжил доктор, отступив на шаг, – почему бы ей в самом деле на сей раз не подготовиться? Практики ей определенно хватает. Если мы верно интерпретируем представленные нам элементы, то, полагаю, можем заключить, что всех детей, которых Стиви видел на фотографиях, – по меньшей мере шестерых, согласно моему подсчету, – эта Хатч считала своими собственными. Или потому, что они на самом деле таковыми были, или же в силу того, что она их похищала. И мы в той же степени можем быть уверены в том, что все они становились ее жертвами.
– Она хранит у себя дома портреты детей, которых убила? – прошептал мистер Мур.
– А что вас так поражает, Мур? В конце концов, мы уже постулировали, что она не считает себя виновной в их смертях – этого не позволяет ее рассудок. По ее мнению, они умирают вопреки ей, а не из-за нее – необузданные, дефективные дети, сопротивляющиеся ее неустанным материнским стараниям воспитать их.
– Мы допустили все это, доктор, – вмешалась мисс Говард, и голос ее звучал несколько подавленно; а ведь она всегда оказывалась последней, кто готов был сдаться. – Но что нам от того за прок? Я имею в виду, с практической точки зрения. Как нам воспользоваться этим для спасения девочки, отца которой ее спасение не интересует, – и который сам фактически посылает жуткого слугу своей семьи предостеречь нас от ее спасения?
Доктор резко развернулся к ней:
– И как же нам тогда поступить, Сара? Бросить дело? Когда мы понимаем, что девочка умрет – и очень скоро? И когда мы не представляем, каковы могут оказаться политические последствия этой смерти?
– Нет. – Мисс Говард говорила быстро, сопротивляясь почти как сам доктор. – Но я больше не вижу никаких подходов к этому делу.
Подойдя и нагнувшись над ней, доктор обхватил ее лицо руками:
– Это потому что вы думаете, как вы, Сара, – последовательно, в прямолинейной манере. Думайте, как она. Будьте непоследовательны. Уклончивы. Даже нечестны. – Он подхватил ее тарелку и вручил ей. – Но прежде всего поешьте.
– Доктор… – Маркус, умудрившийся уже покончить с ужином, встал, указывая на доску горлышком пивной бутылки. – Кажется, я понял. Мы – Стиви и я – когда были там, в их доме, кое-что видели. И мы начали понимать это кое-что. Касательно нее, я хочу сказать. Может, она и спланировала как следует сие преступление, но – это не меняет того факта, что она не самая достойная представительница женского пола, во многих прочих смыслах.
– А я так скажу, – вмешался я, – вы б видали ее кухню – я б там есть не стал ни за какие коврижки. Да и двор – что твое кладбище.
– Продолжайте, – произнес доктор, приободрившись.
– Ну, – Маркус сделал большой глоток из бутылки, – кажется непостижимым, что такая женщина могла провернуть шесть разных преступлений так же умело, как это. К тому же всем нам не стоит забывать, что часть сходящего сейчас за ее «мастерство» было лишь простой удачей. Не знай она, кто такая Ана Линарес, ей бы в жизни не сообразить, что отец девочки откажется от ее поисков и обращения в полицию. Так что на самом деле она совершала ошибки – мы просто ничего не можем здесь предпринять. Но это не удерживает нас от преследования ее в другом месте – в прошлом, я подразумеваю.
– О, просто превосходно, – простонал мистер Мур. – Дело разлетелось вдребезги, а Маркус возомнил себя Г. Дж. Уэллсом32. Что ж, когда построите свою маленькую машинку времени, Маркус, – мы все как один набьемся туда и…
– Нет. Постой, Джон. – Зеленые глаза мисс Говард вновь обрели обычный блеск, она выпрямилась. – Он прав. Где-то в прошлом она ошиблась – просто никто этого тогда не выяснял. Если мы сейчас отвлечемся от дела Линаресов и покопаемся в прочих смертях – сможем нащупать ее слабое место и зайти с тыла.