– Да и потом, Мур, – согласился доктор, – взгляните на свежеобретенные зацепки. Теперь мы знаем, откуда эта женщина. Это крайне важно и подлежит анализу – поскольку все подобные убийцы проявляют то или иное аномальное поведение еще с младых ногтей. А мы почти не сомневаемся в преступлении, совершенном ею до похищения девочки Линаресов. На тот момент всё списали на естественное происшествие, но если мы опросим связанных с ним врачей и рассмотрим все в свете нашего теперешнего знания, у нас будет весьма неплохой шанс изменить сложившееся мнение.
Мистер Мур внимательно все это выслушивал, и я видел, что ему хотелось продолжить спор – но внезапно его посетила некая мысль:
– Сара – ты, кажется, сказала, что ее родной город недалеко от Саратоги?
Лицо мисс Говард скривилось от такого отвлеченного вопроса:
– Стиллуотер? Да, это примерно в пятнадцати милях к югу от Источников33, около того. Прямо на реке. А что, Джон?
Мистер Мур на мгновение задумался, потом воздел вверх палец:
– У меня есть друг. Работал в конторе окружного прокурора Манхэттена – но вырос в окрестностях Саратоги. Несколько лет назад вынужден был покинуть Нью-Йорк, и теперь служит у тамошнего окружного прокурора. Боллстон-Спа ведь по-прежнему окружной центр?
– Да, верно, – кивнула Сара.
– Так вот, Крайцлер, – продолжил мистер Мур, – если эта Хатч хоть как-то преступала там закон, то с Рупертом Пиктоном нам и стоит поговорить. Прирожденный обвинитель, обожает покопаться в грязи.
– Ну, что я говорил, Джон? – Доктор поднял бокал. – И насколько это было сложно? Не стоит забывать – мы установили связь этой женщины и Вандербилтов во времена последнего убийства. Ее необходимо расследовать.
При упоминании сей великой фамилии лицо мистера Мура озарилось злобным ликованием, будто у мальчишки, заполучившего коробок спичек.
– Да, и я хочу принять в этом участие, – заявил он. – Корнель Вандербилт, этот набожный напыщенный старый… нет, я определенно хочу присутствовать, когда мы расскажем ему, что его приходящая горничная проводила свободное время за похищением младенцев и их удушением!
– Давайте-ка не будем перескакивать к заключениям, джентльмены, – вмешался Люциус. – У нас пока всего одно вероятное убийство – наряду с двумя однозначными похищениями.
– О, я-то это знаю, и знаете вы, Люциус, – не унимался мистер Мур. – А Вандербилт – нет. Я хочу дернуть за нос этого…
– Мы вас поняли, Джон, – перебил доктор, – и вы будете присутствовать при беседе с Вандербилтом. Остается один последний вопрос. – Вернувшись к своей обычной походке – так или иначе служившей знаком того, что мы справились с моментом сомнений и собираемся приступить к работе, – доктор принялся подбрасывать мел свободной рукой. – Мы знаем, что Либби Хатч – как, полагаю, нам и следует ее именовать – почти несомненно придет к роковому кризису с Аной Линарес. А после рассказа Стиви и Маркуса о состоянии ее мужа я убежден, что она медленно убивает его морфием – таким образом, что смерть его будет выглядеть результатом его же собственного вырождения, – добиваясь тем самым определенного сочувствия и восхищения, которых она, судя по всему, страстно жаждет. К тому же сия кончина обладает сопутствующими преимуществами – наследованием его пенсии, а заодно и, полагаю, его дома, не говоря уже о снятии любых преград для ее делишек с Ноксом. Насущный вопрос – как можем мы предотвратить эти события? Если продолжим скрываться от нее, она поверит, что мы повержены. Если же, с другой стороны, мы дадим ей понять, что исследуем ее прошлое…
– Она не будет чувствовать себя в достаточной безопасности для нового убийства, – закончила мисс Говард. – По крайней мере, пока мы не оставим ее в покое.
– Вы имеете в виду прямое заявление, доктор? – уточнил Люциус. – Вынужден напомнить вам слова Джона о Пыльниках: если она узнает, что мы ее преследуем, немедля сообщит Ноксу, дабы тот спустил на нас свою свору.
– И потому заявление это предстоит сделать вам, детектив-сержант. Вам с Маркусом. И не от нашего имени – от имени вашего управления. В действительности мы, может, и не допущены к ведению подобного официального следствия, но откуда бы ей об этом знать? Вам не нужно предъявлять никаких ордеров и обвинительных актов – просто объявить, что управление осведомлено насчет ее былых деяний и будет следить за ее дальнейшими шагами. Если сможете произвести впечатление официальных лиц при исполнении, она в точности передаст все Ноксу. Гудзонские Пыльники, несмотря на всю неистовость, не склонны ни к честолюбию, ни к самоубийству. Как-то уж очень сомнительно, что они готовы подвергнуть опасности свою свободу, доступ к кокаину или положение романтических богемных идолов ради кого бы то ни было – включая и Ноксову paramour du jour34.
Маркус взглянул на брата:
– Похоже, он прав.
– Более чем, – отозвался доктор, собирая с пола газеты и больничные документы. – Теперь у нас есть ее прошлое – или, по крайней мере, его части. Этого-то нам и не хватало – хоть какой-то подсказки насчет первопричин нынешнего поведения, какого-то «подхода», как определяет его Сара. До сегодняшнего дня мы были калеками, прежде всего – из-за отсутствия направляющей в моей собственной профессии, которая, как и прочее наше общество, страдает слепотой, не позволяющей нам узреть, что женщина, мать, может отважиться на подобные преступления. Но вдруг мы пошли – хромая, нетвердо, пытаясь выяснить об этой конкретной женщине такое, о чем каждый из нас каким-то потайным уголком своего рассудка желал бы вовсе не знать и не верить в это. О, конечно, мы располагали информацией о ее физическом облике и свидетельством последнего случая ее деструктивного поведения – но насколько верно тогда мы могли все это истолковать? Сейчас же у нас имеются точные сведения о ее прошлом – ключи. И мы должны без колебаний ими воспользоваться.
– Быть может, доктор, но прежде, – мисс Говард внезапно встала и посмотрела в мою сторону, – уделить минутку и выразить благодарность тому, чья храбрость привела нас к этому.
И она подняла свой бокал вина – за меня. Повернулись и остальные, и я беспокойно заерзал. Разочарование покинуло их лица, взамен пришли уверенность, готовность – и улыбки. Один за другим они поднимали бокалы и бутылки – и, не буду скрывать, я чертовски занервничал.
Но тоже чуть-чуть да улыбался.
– За Стиви, – продолжала мисс Говард. – Который сделал то, чего не мог никто из нас, потому что испытал он такое, чего никто из нас не испытывал.
Все остальные хором провозгласили:
– За Стиви! – изрядно отхлебнули своих напитков и разом окружили меня.
А я лишь смотрел на Майка и в окно, чувствуя себя так неудобно и польщенно, как никогда в жизни.
– Ну ладно, ладно, – пробормотал я, заслоняясь руками от проявлений их любви и признательности. – Работать же вроде как надо…
Глава 25
В воскресенье хорек Майк отправился с Прыщом домой, и у меня больше не осталось товарища, с которым можно было бы забыть, как по-дурацки все вышло с Кэт. Но к утру понедельника наше расследование возобновилось, и вскоре я уже был слишком занят, возя доктора и прочих по городу, чтобы всерьез предаваться мыслям о том, где она может находиться и что делать. Я знал, что она написала своей тетке и дожидается ответа, прежде чем отправиться в Калифорнию, – и оставалось лишь надеяться, что она сможет все же увидеться со мной до отъезда. Однако надежда была получше беспокойства, а поскольку у Кэт сейчас имелись и деньги, и билет, я решил, что вполне благоразумно будет оставить мои тревоги о ней, независимо от того, получу я от нее весточку или нет.
В понедельник утром доктор, мистер Мур и я отправились в долгое путешествие в больницу Святого Луки, которая годом раньше переехала из старого здания на 54-й улице в пять новых корпусов между Амстердам-авеню и Морнингсайд-драйв, по 114-й. Я проводил доктора и мистера Мура до входа в один из них – по совпадению, носивший имя Вандербилта, – где медсестры в длинных небесно-голубых платьях и белых фартуках пытались удержать на головах свои маленькие белые шапочки, резво снуя туда-сюда по стальной спиральной лестнице, окружавшей маленький лифт. Доктор и мистер Мур загрузились в него и направились на верхний этаж, а я проследовал обратно к коляске и поехал вниз к Морнингсайд-хайтс, чтобы провести следующие несколько часов за выкуриванием пачки сигарет и разглядыванием с крутых утесов расстилавшегося под ними Гарлема.
Визит прошел не так хорошо, как надеялся доктор: те хирурги, терапевты и сестры, что два года назад занимались миссис Либби Хатч и ее «сыном», пришли в ужас от предположения, что она сама могла погубить мальчика, и доктор, дабы получить доступ к официальным документам, был вынужден обратиться в высшие инстанции. Но и эти документы не открыли ничего нового относительно приходов миссис Хатч в больницу: как и те бумаги, кои я выкрал из ее дома, они сообщали, что действовала она быстро и мужественно, и держала себя в руках в течение всего этого сурового испытания таким образом, что заслужила лишь восхищение и сочувствие персонала.
Этот последний факт особо заинтересовал доктора, как он сообщил нам с мистером Муром на обратном пути. В Германии, по его словам, образовалась группа алиенистов, психологов и специалистов по нервам (их называли «неврологами»), которые, изучая женскую истерию, обнаружили, что их пациентки подчас начинают страдать тем же пристрастием к вниманию медицинского персонала, какое иной морфинист или кокаинист питает к своему наркотику. Если Либби Хатч разделяла подобную страсть, сказал доктор, она могла использовать болезни детей, за которыми ухаживала (или не способна была ухаживать), для ее удовлетворения. Убивала, что называется, двух зайцев: могла скрыть свою материнскую несостоятельность