ой Кларе. Когда мы подъехали ближе к съезду с основной дороги, ведущему к прямоугольному, обшитому досками сельскому дому Вестонов, мистер Пиктон заметил, что с мистером и миссис Вестон мы можем говорить свободно, но при детях со словами стоит быть поосторожнее: они не в курсе всех подозрений мистера Пиктона по делу Хатч, а зная, как распространяются слухи и новости в столь маленьком городке, нельзя позволить им ничего выяснить, пока мы сами не будем готовы предать все полной огласке.
Вслед за этим предупреждением мистер Пиктон нетерпеливо осведомился, почему доктор так настаивал на моем присутствии во время этого визита.
– Надеюсь, вы простите мне мой вопрос, доктор, – сказал он. – И вы тоже, Стиви. Я, конечно, понимаю, сколь важной может оказаться реакция Клары на мистера Монтроуза…
– Если, разумеется, – вмешался доктор, – Вестоны не вызвали у нее предубеждения на сей счет.
– О нет, вовсе нет, – быстро ответил мистер Пиктон. – Я довольно часто приезжаю навещать Клару. Говорю вам, Вестоны знают о моих подозрениях насчет Либби, и хотя вслух этого никогда не говорили, думаю, годы заботы о ее дочери заронили в их сердце сомнения в честности этой женщины. – Он прервался и покосился на меня. – Но Стиви – какова его роль?
Доктор посмотрел на меня с улыбкой:
– Стиви, хоть сам он этого признавать и не желает, обладает уникальным ободряющим влиянием на встревоженных детей. Я много раз наблюдал это у себя в Институте. К тому же, подозреваю, если с нами будет хотя бы один невзрослый, мы покажемся не столь пугающими.
– Понимаю… – проговорил мистер Пиктон.
– Скажите-ка мне вот что, – продолжал доктор, – она действительно не произнесла ни слова с момента нападения? Ни звука?
– Звуки временами были, – вздохнул мистер Пиктон. – Но слова – никогда.
– А что с письменным общением?
– Столь же безуспешно. Мы знаем, что она на это способна, – миссис Райт, домоправительница, выучила ее основам чтения и письма. Но после нападения Клара никак не проявляла свое умение. Доктор Лоуренс и его коллеги списали все на повреждение позвоночника. Вы, возможно, не поверите, доктор, но они действительно говорили мне, что подобное ранение, должно быть, косвенным образом сказалось на всей нервной системе!
Доктор чуть не сплюнул от возмущения:
– Идиоты!
– Да, – подтвердил мистер Пиктон. – Да, должен сказать, они никогда не проявляли особого рвения в этом вопросе. Да и сам я преуспел ненамного больше. Всеми мыслимыми способами старался добиться, чтобы она сказала мне что-нибудь, хоть что-то о происшедшем. Но тщетно. Надеюсь, у вас имеется опыт общения с людьми, страдающими подобными расстройствами, доктор, потому что эта девчушка – случай не из легких.
Мы с Сайрусом быстро покосились друг на друга, потом я развернулся и уставился прямо перед собой. Мистер Пиктон, конечно же, не мог понимать, что он только что сказал, – не мог знать, какую горькую радость доктор в самом деле испытывал, когда ему удавалось достучаться до людей – и, в частности, до одного особенного человека, – которых списали со всех счетов как неспособных общаться с миром. Потерянная любовь доктора, Мэри Палмер, страдала тем же самым расстройством, и его попытки найти способ общения с нею стали началом их связи, длившейся до самой ее смерти.
– Я… думается, знаю кое-какие методы, могущие сработать, – вот и все, что вымолвил доктор.
– Очень на это надеялся, – сказал мистер Пиктон. – В самом деле, очень надеялся. Да, и еще одна просьба, доктор: когда встретитесь с Кларой, обратите внимание на ее цвет.
– Ее цвет? – переспросил доктор.
– Глаза, волосы и кожу, – кивнул мистер Пиктон. – По дороге домой расскажу вам об этом весьма интересную штуку…
Пока экипаж катился по длинной подъездной дорожке к дому Вестонов, мы заметили мужчину средних лет, с мускулистыми руками, и мальчика на вид чуть постарше меня, стоящих на краю пастбища, что расположилось между домом и ручьем, бегущим от подножия высокого лесистого холма поодаль. Они сражались с участком колючей проволоки, пытаясь заделать в нем прореху. По другую сторону дома был большой огород, который пропалывали девушка лет семнадцати-восемнадцати и женщина постарше. Как и мужчина с мальчиком, одеты они были в изношенное фермерское платье и делу своему предавались с решимостью энергичной и одновременно чуть-чуть разочарованной. Подобное отношение я спустя несколько лет встречал у многих похожих фермеров: поведение людей, вынужденных бороться против всего, что насылают на них Природа и человеческое общество, лишь чтобы свести концы с концами, но при этом питающих странную любовь к жизни, столь близкой к земле.
Был там и пятый член этой маленькой семьи – девочка, которой, как я уже знал, еще не исполнилось девяти лет, и которая, казалось, не чувствовала себя в окружающей мирной сцене столь же уютно, что и остальные. Ее платье не предназначалось для работы: ребенок ее возраста, даже будь у него здоровы обе руки, не справился бы с физическим трудом, требующимся в подобном месте, и даже издалека было очевидно, что у этой девочки не действует одна из верхних конечностей. Она просто сидела на краю сада с куклой и чем-то вроде большой стопки бумаги на коленях, ее здоровая левая рука вновь и вновь водила по бумаге каким-то приспособлением не то для письма, не то для рисования.
Запах навоза шибанул нам в нос за пятьдесят ярдов от дома, расположенного бок о бок с большим коровником из красного кирпича. Завидев нашу приближающуюся упряжку, все пятеро обитателей легким шагом двинулись к нам, оторвавшись от своей работы; маленькая девочка шла медленнее и осторожнее остальных, и женщина была вынуждена слегка ее подталкивать. Когда они подошли ближе, я увидел, что самим Вестонам на вид лет сорок-пятьдесят – глубокие морщины на их будто выдубленной коже и седина в волосах исключали более точные догадки. У них были широкие добродушные лица, но мне это ни о чем не говорило: некоторые из самых худших людей, коих мне доводилось встречать в жизни, были приятного вида приемными родителями – немало среди них было и фермеров, что брали в семью несчастных детей из города и обращались с ними как с рабами или даже похуже. Но двое подростков казались вполне счастливыми и здоровыми, так что я поумерил свою подозрительность.
Мистер Вестон – как мы узнали, его звали Иосия, – подошел к мистеру Пиктону и бросил обеспокоенный взгляд на нас с Сайрусом, отчего мы двое слегка попятились.
– Мне показалось, что было понятно – только один посетитель, мистер Пиктон, – буркнул он.
– Да, Иосия, – согласился мистер Пиктон. – Вот это доктор Крайцлер. – Мистер Вестон вытер руку и пожал руку доктора. – Но второй джентльмен и мальчик – его коллеги, и он считает, что для точной оценки ситуации может потребоваться их помощь.
Иосия Вестон кивнул с не совсем довольным видом, но при этом и не враждебно. Потом заговорила его жена:
– Я Руфь Вестон, доктор, а это наши дети, Питер и Кейт. А где-то тут поблизости… – продолжила она, притворяясь, что осматривает окрестности за своей юбкой, где пряталась Клара, – есть еще одна юная леди.
Клара пока ни единым движением не выдала себя, и, видя это, Питер улыбнулся и заметил:
– Глянем пока, что можно закончить до темноты, папа. Идем, Кэти, давай мне руку.
И парочка вернулась к нелегкому делу починки проволочной ограды. Они казались и вправду вполне веселыми, из чего я сделал вывод, что за годы, проведенные у Иосии и Руфи Вестонов, обращались с ними действительно неплохо. Когда они ушли, маленькая Клара начала тихонько выглядывать из-за миссис Вестон, пачку бумаги и куклу она прижимала левой рукой, в кулачке которой крепко держала несколько карандашей.
– Ага! – весело, но мягко провозгласил мистер Пиктон. Он увидел Клару, но оглядывался вокруг так, будто не заметил ее. – Где же моя малышка? Страшно подумать, приехал в такую даль, а она исчезла… и след простыл? Ну ладно, что ж – спасибо за все, Руфь, но, похоже, нам придется отправляться обратно в город.
Мистер Пиктон пошел было к коляске, но тут Клара выскочила из своего укрытия и потянула за полы его сюртука теми частями большого и указательного пальца, что не удерживали карандаши. Тогда я впервые смог как следует рассмотреть ее (хотя на самом деле это был второй раз – ведь я видел ее портрет на групповой фотографии, спрятанной в секретере дома № 39 по Бетьюн-стрит): она была невысокой и худенькой, светло-каштановые волосы собраны в большую широкую косу на затылке, глаза того же цвета, что и волосы (хотя, как я с тревогой отметил, чуточку позолотистее), кожа бледная с очень румяными щеками. Как и у большинства детей, видевших в раннем возрасте такое, чего никому видеть не стоит, осторожные движения Клары отражались достойной жалости нервозностью на ее тихом личике.
Обернувшись в притворном удивлении, мистер Пиктон широко улыбнулся:
– Надо же, вот она где! Появляется откуда ни возьмись, представляете, доктор, а трюку своему меня так и не учит! Поди сюда, познакомься с моим другом, Клара. – Все еще сжимая полу мистера Пиктона, девчушка подошла за ним к доктору. – Доктор Крайцлер, это Клара. Клара, доктор Крайцлер работает с многими сотнями детей в Нью-Йорке, городе, в котором, как я уже рассказывал, я когда-то жил. И он приехал из такой дали…
– Из такой дали, – перебил доктор, многозначительно улыбнувшись мистеру Пиктону, что означало: с этого момента настал его черед, – посмотреть твои рисунки. – Он опустился на колени и заглянул ей в лицо. – Ты же очень любишь рисовать, правда, Клара?
Девочка кивнула – но то был не просто кивок, мы все это заметили. То была словно бы просьба: желание, можно сказать, чтобы доктор спрашивал еще. И вот забавная штука – хоть Сайрус и я по-прежнему стояли поодаль, мы поняли этот момент лучше, чем Вестоны или мистер Пиктон: ведь мы видели, как доктор пользовался таким приемом со множеством других детей у себя в Институте. Рисование, живопись, лепка из глины – все это быстрейшие способы начать общаться с мальчиком или девочкой, пережившими нечто такое, о чем они попросту не могли говорить. Потому-то в кабинете доктора в Институте и было столько разных художественных материалов.