– Мистер Пиктон немало помог в самое рискованное время, – объяснил мистер Кэнфилд, будто услышал мысль у меня в голове. – Во времена того скверного маленького приступа реформ он убедил округ, что Саратога может закрыть все мелкие дома, ежели пожелает, но «высокие заведения» класса «Казино» стоит оставить – если, конечно, не хочется вновь кормиться лишь с минеральных вод.
– Вряд ли я оказался настолько полезным, Кэнфилд, – отозвался мистер Пиктон. – Даже самые стойкие из реформаторов в конечном счете понимали, что режут глотку самим себе. А что нынче публика?
– О, все они в сборе, – отвечал Кэнфилд, провожая нас в обеденную залу. – Брэди, мисс Расселл, Джесси Льюисон – а Гейтс наверху, все еще намеревается поставить рекорд.
Этот список лишил меня дара речи: имена Брильянтового Джима Брэди45, магната в снабжении железных дорог, желудок коего был в шесть раз больше нормы, а аппетит к еде почти столь же велик, что и страсть к драгоценным камням, и мисс Лиллиан Расселл46, известной актрисы и постоянной спутницы Брэди, были, конечно, известны тогда почти всему миру, как и теперь, – тогда как в игорных кругах имена Джесси Льюисона – «спортивного банкира» – и мистера Джона Гейтса47 (который вскоре заработал прозвище «Поставь-Миллион» за проигрыш, а потом и отыгрыш почти всей этой суммы – и все в один день – в Саратоге) были столь же легендарны, а волнение вызывали даже посильней.
– Брэди в обеденной зале, разумеется, – продолжал мистер Кэнфилд. – Прикончил уже половину Колюмбэновых запасов и требует продолжения. Подыщу вам столик подальше от него – даже при всех своих брильянтах аппетиту прочих людей в такие моменты он способствует мало. – Махнув официанту на входе в зал, мистер Кэнфилд еще раз пожал руку мистеру Пиктону. – Альберт позаботится о вас – так что до встречи в игорном зале. Полагаю, наверх вы не собираетесь?
Мистер Пиктон с улыбкой покачал головой:
– С моим жалованьем? Никаких шансов, Кэнфилд. Мы и так нанесем себе немалый урон в общем зале, благодарю покорно.
Мистер Кэнфилд выразил свое почтение прочим из нас и чуть было не растворился в толпе, но потом словно вспомнил что-то и остановился:
– О, кстати, Пиктон. Прошел слух, будто вы собираетесь вновь открыть то дело – насчет застреленных деток?
Нам оставалось только скрыть свое изумление – но мистер Пиктон лишь улыбнулся и вновь покачал головой.
– Не переживайте, Кэнфилд, – сказал он. – Постараюсь держать вас в курсе.
– Сами же знаете, как оно, – ответил тот, вежливо пожав плечами. – В этом городе люди готовы ставить на что угодно, и ставят – похоже, будут ставки и на облаву и процесс. Мне бы просто хотелось прикинуть разумные шансы.
– Пока два к одному на облаву, – изрек мистер Пиктон. – А что до процесса, я дам вам знать.
Мистер Кэнфилд бросил на него, что называется, оценивающий взгляд:
– Два к одному? Уверены?
– Уверен, – подтвердил мистер Пиктон. – Хотя человек, которого мы арестуем, может стать для вас сюрпризом.
Мистер Кэнфилд кивнул, развернулся и с очередным прощальным жестом вернулся к своему занятию – делать глупцов счастливее.
– А вот это, друзья мои, – заметил мистер Пиктон, – я и имел в виду, когда говорил о скорости распространения слухов в здешних городках.
– Хотите сказать, они собираются заключать пари на это дело? – спросил доктор, с видом легкого отвращения окинув взглядом толпу богатеев.
– Без сомнения. А вот этот блеск в глазах, Мур, ни к чему, – сообщил мистер Пиктон, покосившись на друга. – Кэнфилд не обрел бы своего положения, позволь он людям с доступом к информации себя облапошивать. – Мистер Пиктон двинулся в дальний конец вестибюля. – Так что же – отобедаем, пожалуй?
Столик наш, может, и располагался подальше от Брильянтового Джима Брэди и мисс Лиллиан Расселл, как сказал мистер Кэнфилд, но по дороге к нему нам все равно пришлось миновать эту знаменитую парочку; и событие сие воодушевляющим назвать было нельзя. Не то чтобы нам довелось как-то пообщаться с ними или их окружением – но я быстро понял по одним их нелепым выходкам, что занимательная легенда иногда может обернуться довольно удручающей реальностью. Я все знал о прославленных ювелирных гарнитурах Брильянтового Джима, общее количество бриллиантов в которых было около двадцати тысяч. И, конечно, я знал о его аппетите. Но ни одна из этих историй не подготовила меня к зрелищу человека со свиноподобной физиономией – человека, чьи знаменитые габариты из тщеславия были втиснуты в одежду на два размера меньше – проделывающего свой обычный трюк за едой: есть он начинал, когда усыпанное бриллиантами брюхо было в футе от стола, и отказывался остановиться, пока оно не касалось его края. Как раз когда мы проходили мимо, он расправлялся с семейством омаров, а поверх дорогого белого костюма и драгоценностей у него был повязан слюнявчик. К тому же он был чересчур громок – громок, с набитым ртом и весьма волен в выражениях со своими леди, прекрасно понимая, что при его миллионах и отсутствии у дам иного дарования, кроме как быть хорошенькими, они не только вынуждены все терпеть, но еще и улыбнутся, и посмеются за компанию.
Рядом с Брильянтовым Джимом сидела мисс Лиллиан Расселл, чье лицо я, разумеется, видал на рекламных щитах в Нью-Йорке – несмотря на это, впервые узрев ее во плоти, я подумал: то были чертовски льстивые плакаты. Она тоже лакала громогласные пошлости Брэди, точно кошка молоко из миски. Я вовсе не хочу сейчас показаться ханжой: бог свидетель, мой рот и тогда, и теперь способен на неподобающие вещи. Но есть все же разница между некими непристойностями в лексиконе и совершенно оскорбительным поведением, а Брэди представлял собой, как говорится, эту разницу во плоти. Все мы были наслышаны о том, что мисс Расселл на самом деле не оказывает Брэди сексуальных услуг (казалось невозможным, что кто-то в действительности способен на физический акт с этой махиной), а вместо того предается утехам с приятелем Брэди Джесси Льюисоном. Однако тем вечером, как мне показалось, мистер Льюисон к подобного рода делишкам был не расположен: может, мисс Расселл и являлась прекрасной актрисой, но фигура ее демонстрировала ущерб, нанесенный ей за множеством обеденных столов. Каких бы ухищрений несчастной команде горничных ни стоило затянуть ее в платье с узкой талией, жалованье свое они отработали не хуже любого горняка, это уж точно.
Прочая активность в том обеденном зале – представлявшем собою красивый длинный холл с маленькими витражными окошками в потолке и полированными дубовыми полами – схожа была с происходившим за столом у Брэди: посетители набивали себе животы, пили как сапожники, слишком громко болтали и «флиртовали» таким манером, что обеспечил бы обычной нью-йоркской проститутке ночь в ближайшей каталажке. Притом в обычной жизни все это были уважаемые люди: у себя на Гудзоне они заправляли большим капиталом и государственными решениями, да еще и жизнями миллионов простых людей заодно. И хорошо, что мы приехали сюда играть, начал подумывать я: ведь если бы нам пришлось хоть с кем-то общаться, вряд ли бы я это вынес.
Впрочем, тут я был не одинок: к окончанию трапезы общее настроение за нашим столом было близко к отвращению – и, когда мы выходили, я сообразил наконец, что именно за этим хитрый мистер Пиктон и привел нас сюда.
– Как следует взгляните на все это напоследок, – сказал он. – Если нам удастся привлечь Либби Хатч к суду, дело придется иметь не просто с возмущением тихих граждан из городков наподобие Боллстон-Спа. Нет-нет – на головы наши сверх того обрушится все могущество власти сего сиятельного общества. Ведь сама суть лицемерия требует масок, за которыми можно скрыться, не так ли, доктор? А маски идиллического дома и святости материнства – первые и самые неприкосновенные из их числа. Да, если я прав, в ближайшие недели вам предстоит увидеть некоторые из этих самых лиц на галереях зала суда в Боллстоне.
В тот момент, когда некоторые из нас пытались сосредоточиться на развлечениях, мысль эта была определенно не самой подходящей. Мисс Говард, в свою очередь, уже достаточно насмотрелась в обеденном зале и решила немедля возвращаться в дом мистера Пиктона на трамвае. Доктор, Сайрус и детектив-сержанты – никто из которых не отличался особой азартностью – согласились составить ей компанию, оставив место подлинным энтузиастам.
Мистер Мур с мистером Пиктоном пропустили по паре рюмок на скорую руку, пока я давал им краткие наставления по своей рулеточной стратегии; когда же они направились в общий зал, из их вида и разговора можно было заключить, что им все же удалось подавить свое отвращение к толпе. Мне же, ввиду запрета наблюдать за игрой, осталось выбирать между залом для дам и детей и перекуром снаружи – выбор, что называется, не из трудных.
Забредя в долгие ветви плакучей ивы, свисавшие над одним из прудиков парка за «Казино», я с раздосадованным стоном подергал за крахмальный воротничок и галстук, жалея, что не могу немедля снять все эти штуки. Потом прикурил сигарету и начал думать – но не о том, сколько мне выгорит, если дела внутри пойдут на лад, а о словах мистера Пиктона в обеденном зале. Вряд ли можно было назвать умиротворяющими мысли о том, что, обвинив Либби Хатч, мы рассердим всех этих богатых могущественных лицемеров и волокит – а может, даже станем для них угрозой; и поначалу я решил было, что виной моему отчетливо нервозному ощущению стали именно неприятные представления о грядущем. Но вскоре я понял, что волнение у меня в желудке вызвано какой-то непосредственной причиной, чем-то связанным с окружающим меня прямо сейчас. Сначала я не мог сообразить, в чем источник беспокойства, но через пару минут до меня дошло:
За мной наблюдали.
Оборачиваясь, я поглубже забрался в ивовые ветви и оглядел темноту вокруг – но нигде в этой части парка не было видно ни души. Но с каждой секундой я все больше убеждался в том, что кто-то откуда-то следит за каждым моим движением. Покрывшись холодным потом, я снова подергал галстук и воротничок и начал фут за футом перемещаться, очень быстро дыша. Наконец я выкрикнул в, казалось, совершенно пустую тьму: