– Здравствуйте, – сказала мисс Говард, когда мы прошли. – Я понимаю, уже поздно, но не подскажете, дома ли мистер или миссис Мюленберг?
Черная старуха бросила на мою спутницу тяжелый и слегка потрясенный взгляд.
– Кто вы? – спросила она. Но прежде чем мисс Говард успела ответить, сама взяла на себя этот труд. – Должно быть, чужаки в наших краях – мистера Мюленберга нет. И нет все эти лет десять, а то и больше.
Мисс Говард несколько смущенно выслушала ее, потом сказала:
– Меня зовут Сара Говард, а это – и, указав на меня, постаралась подыскать достаточно убедительное в сложившихся обстоятельствах объяснение, – мой кучер. Я работаю у окружного прокурора Саратоги, расследую дело, касающееся женщины, некогда жившей в этом городе. Тогда ее имя было Либби Фрэзер. Нам сказали, что Мюленберги как-то общались с ней…
Старая негритянка выпучила глаза и подняла руку, пытаясь вытолкать нас скопом наружу.
– Нет, – быстро бормотала она, качая головой. – Не-а, нет-нет! С ума сошли? Явились сюда, задают вопросы… а ну выметайтесь живо!
Но до того, как ей удалось прогнать нас обратно в ночь, из гостиной донесся голос:
– Кто там, Эммелин? – спрашивала женщина, и голос ее звучал грубо. – Мне послышалось, что кто-то говорит… Эммелин! Кто там?
– Да просто какая-то леди с вопросами, мэм, – ответила старуха. – Но я отправлю ее прочь, не беспокойтесь!
– С какими вопросами? – отозвался голос – и тут я приметил в нем то, что доктор назвал бы парадоксальным качеством: сам по себе звук указывал на человека примерно одних лет с негритянкой, но тональность и темп слов были очень резкими и будто принадлежали кому-то намного моложе.
Вне себя от ужаса женщина у двери вздохнула и крикнула:
– О Либби Фрэзер, мэм.
Воцарилась долгая пауза, потом голос из гостиной зазвучал намного тише:
– Да. Так мне и послышалось… Она сказала, что из конторы окружного прокурора?
– Да, мэм.
– Тогда впусти ее, Эммелин. Впусти ее.
Негритянка неохотно отошла в сторону, давая нам с мисс Говард пройти через пещеру прихожей в гостиную.
Невозможно было различить цвета потрескавшихся стен той комнаты или кусков старинных обоев, все еще державшихся на них немногочисленными островками. Мебель, теснившаяся вокруг тяжелого стола с лампой, тоже пребывала в обветшалом состоянии. Слабый желтый свет маленького дымного огонька лампы доходил до углов комнаты, но не проникал в них – и как раз в одном из этих углов на жалком старом диване сидела наша «хозяйка»; ноги и большую часть тела ее скрывало вручную сшитое стеганое одеяло. Перед лицом она держала старый веер, медленно перемещая его, чтобы обдувало прохладой – по крайней мере, так я понял ее действия. И, насколько можно было судить, в комнате больше не было ни души.
– Миссис Мюленберг? – тихо обратилась мисс Говард, глядя в темный угол.
– Не знала, – ответил скрипучий голос, – что окружной прокурор начал брать на службу женщин. Кто вы?
– Меня зовут Сара Говард.
Голова за веером кивнула.
– А мальчик?
– Мой кучер, – сказала, улыбаясь мне, Сара. – И мой телохранитель. – И, вновь повернувшись к миссис Мюленберг, добавила: – Похоже, в этом городе мне без него не обойтись.
Затененная голова продолжала кивать.
– Вы спрашиваете про Либби Фрэзер. Она – опасная тема для бесед… – Внезапно и резко миссис Мюленберг глубоко вдохнула – со стоном, от которого волосы бы встали дыбом даже у покойника. – Прошу вас, – продолжила она через несколько секунд, – сядьте…
Мы нашли два стула с прямыми спинками, что казались чуток покрепче прочих предметов в комнате, и попробовали усесться.
– Миссис Мюленберг, – сказала мисс Говард, – признаюсь, я несколько озадачена. Мы – я – разумеется, приехали сюда не в поисках неприятностей. И без намерения кого-либо обидеть. Но, похоже, одно лишь упоминание имени Либби Фрэзер…
– Видели, что осталось от соседнего дома? – перебила миссис Мюленберг. – Это был мой дом. Точнее, моего мужа. Мы жили там с нашим сыном. Люди в этом городе не хотят, чтобы их дома превратились в обугленный кирпич и пепел.
Мисс Говард осмысливала это несколько секунд.
– Хотите сказать – это ее рук дело? Либби Фрэзер?
Голова вновь закивала.
– Только мне никогда этого не доказать. Как не доказать и того, что она убила моего ребенка. Она слишком умна…
От упоминания еще одного мертвого ребенка, да еще и в таком городе и в таком доме, как эти, я был готов броситься в окно гостиной, вскочить в бричку и настегивать нашего маленького моргана, пока мы снова не очутимся в Нью-Йорке. Но мисс Говард никогда не отступала.
– Понимаю, – тихо, но твердо сказала она. – Думаю, вам стоит знать, миссис Мюленберг, что помощник окружного прокурора Пиктон готовит женщине, известной вам как Либби Фрэзер, обвинение в убийстве – убийстве ее собственных детей.
Это вызвало очередной приступ одышки за веером, одна нога на краю дивана начала заметно дрожать.
– Своих собственных… – Нога внезапно замерла. – Когда? Где?
– Три года назад – в Боллстон-Спа.
До нас донесся еще один судорожный вдох.
– Стрелявший… по их словам, случайно – не негр?
– Да, – подтвердила мисс Говард. – Вы знаете об этом?
– До нас доходили слухи, – проговорила миссис Мюленберг. – А город прочесывал поисковый отряд. То были дети Либби?
– Именно. И мы считаем, что это она убила их. А заодно – и еще нескольких малышей в Нью-Йорке.
Теперь из-за веера раздался другой звук – и через несколько секунд я разобрал в нем хриплые рыдания.
– Но чему я так поражаюсь? – наконец тихо проговорила миссис Мюленберг. – Если какая женщина и могла сотворить такое, то – одна Либби.
Наклонившись, мисс Говард вложила все сочувствие, на которое была способна – и которое было способно на многое, особенно в обращении с лицом одного с нею пола – в следующий вопрос:
– Миссис Мюленберг, вы не расскажете мне, что здесь произошло? Это может помочь нам приговорить ее.
Последовала новая пауза, тихие всхлипывания прекратились – зато вновь начала подергиваться нога.
– Ее казнят?
Мисс Говард кивнула:
– Вполне вероятно.
Теперь в голосе миссис Мюленберг звучало какое-то облегчение, а может, даже восторг:
– Если она умрет… если вы сможете это устроить, – тогда да, мисс Говард. Я расскажу вам, что случилось.
Крайне тихо и осторожно мисс Говард достала блокнот и карандаш, приготовившись записывать. Когда же миссис Мюленберг приступила к рассказу, старая негритянка покинула комнату, качая головой, словно слушать это было выше ее сил.
– Это было давно, – начала миссис Мюленберг. – Или не было, согласно представлениям большинства. Поздним летом 1886-го. Тогда она к нам и явилась. Семья моего мужа владела одной из фабрик здесь, в городе. Мы переехали в соседний дом сразу после свадьбы. Он принадлежал его бабушке. О, это было прекрасное место, с чудесными садами, спускавшимися к реке… А в этом доме тогда жил смотритель поместья. Тем летом родился наш первый ребенок. Наш единственный ребенок. Я не смогла сама кормить его, и мы дали объявление о поиске кормилицы. Либби Фрэзер откликнулась первой, и мы оба сочли ее очаровательной. – Точкой во фразе стал полупридушенный безжизненный смешок. – Очаровательной… Мне всегда казалось, если уж начистоту, что муж мой находил ее, пожалуй, чуточку слишком очаровательной. Но она отчаянно стремилась работать, стремилась угодить – стремилась всеми способами. А я этому сочувствовала. Я сочувствовала…
Выдержав долгую паузу, мисс Говард рискнула спросить:
– И как скоро у вашего сына начались нелады со здоровьем?
Миссис Мюленберг вновь медленно кивнула ей.
– Что ж. Вы и в самом деле осведомлены о Либби… Да, он заболел. Сначала мы подумали – колики, только и всего. Я могла его успокоить и успокаивала, насколько возможно – но я не могла кормить его, а от пребывания с Либби ему всегда будто бы становилось хуже. Плакал час за часом, дни напролет… Но мы не хотели увольнять девушку – она ведь и вправду так стремилась работать и так старалась… Но вскоре у нас не осталось выбора. Майкл – мой сын – не отзывался на ее заботу. Мы решили, что нужно найти кого-то другого.
– Как Либби приняла эту новость? – спросила мисс Говард.
– Если бы ей только пришлось принять эту новость! – проговорила миссис Мюленберг; голос по-прежнему был тихим, но в то же время – страстным и скорбным. – Если бы мы только заставили ее принять это и вынудили уйти… Но когда мы сказали ей, она была так подавлена и так убедительно умоляла дать ей еще один шанс, что мы не смогли отказать. И после этого все действительно изменилось. Все действительно изменилось… Самочувствие Майкла стало меняться – к лучшему, как мы подумали поначалу. Его приступы плача и колик утихли, и он вроде бы начал принимать уход Либби. Но то было дурное затишье – признак не счастья, а болезни. Медленной, изнурительной болезни. Он терял румянец и вес, а молоко Либби проходило через него будто вода. Но это была не вода. Это была не вода…
Молчание длилось так долго, что я решил было: миссис Мюленберг заснула. Наконец мисс Говард вопросительно взглянула на меня, но я мог лишь пожать плечами, надеясь, что она поймет, как мне хочется смотаться из этого дома к чертовой матери. Но мисс Говард чего-то ждала, и я знал, что мы никуда не уйдем, пока она не добьется своего.
– Миссис Мюленберг? – тихонько прошептала она.
– М-м? Да? – пробормотала женщина.
– Вы говорили…
– Я говорила?
– Вы говорили, что это была не вода – молоко Либби…
– Нет. Не вода. – Мы услышали новый вздох. – Яд…
При этом слове я нервно заерзал на стуле, но мисс Говард продолжала настаивать:
– Яд?
Темная голова приподнялась и опустилась.
– Мы много раз вызывали доктора, но он не мог объяснить, что происходит. Майкл был болен – ужасно болен. А потом начало страдать и здоровье Либби. И доктор решил, что это, должно быть, лихорадка, какая-то разновидность инфекционного заболевания, которую мой сын передал ей. Откуда нам было догадаться… – Ее нога вновь начала нервно дергаться. – А я сомневалась. Назовите это хоть материнским инстинктом – я просто не могла поверить, что мой сын заразил Либби. Нет – я просто не сомневалась, что это