Как и обещал Лосев, жениха ей подобрали отменного — известного хоккеиста, любимца нации, международную знаменитость на взлете. В Москве Настин кавалер появлялся не более двух раз в год, будучи проездом из Канады. По приезде «влюбленные» сразу отправились в ресторан, стараясь попасть под вспышки нелюбопытных папарацци (времени на public relations у спортсмена было в обрез — его день оказался расписан по минутам). Во время свидания говорить им было не о чем — хоккеист не блистал интеллектом, речь у него была куцая, междометная. Настя боялась, что Владислав будет претендовать на нечто большее, чем ужин под прицелами приглашенных репортеров, но кавалер, сославшись на спортивный режим, через пару часов уехал на своем «БМВ» свежей выпечки, даже не удосужившись проводить «суженую» домой.
Предэфирная подготовка продолжалась. Ведущие работали с Леной-имиджмейкером, подбирая макияж, прическу, репетировали манеру речи, поворот головы, улыбку… Юра проверял выученную «легенду», требуя от девушек плавности рассказа и его естественной органичности. Меняли строение кадра, свет, переделывали компоновку новостей, но неизменно Гагузян оставался недоволен полученным результатом.
— Что я покажу Цыбалину? — орал он раздосадован-но. — Блеяние Ларионовой во время прямого включения? Засыпающую от скуки Плотникову? Ельцову, которая не может связать двух слов, если только это не волшебная фраза «надень презерватив»?
— Может, Плотникову заменить? — трусливо предлагал Шумский. — Кажется, она не тянет…
Ночью Настя просыпалась в холодном поту: кто-то страшный, со стертым лицом, облеченный властью и всесилием ночного кошмара, с костоломным равнодушием швырял ей в лицо, морща губы: «Плотникова не тянет!»
Ей казалось, когда она входит в студию, члены съемочной группы глухо перешептываются, обмениваясь палаческими репликами: «Она не тянет!» Ей казалось, что подавальщицы в останкинском буфете бросают ей вслед: «Она не тянет», а уборщицы неодобрительно качают головой, завидев ее: «Нет, не тянет»…
Только Антон Протасов во время быстрого перекура шептал ей с сожалительной интонацией, как будто хотел, но не мог помочь:
— По-моему, ты лучше, чем… Ну, ты понимаешь, кого я имею в виду… Чем остальные две. Но мое мнение здесь совершенно не играет.
— Не надо меня утешать! — недоверчиво вспыхивала Настя.
— Да нет, я же не слепой, — продолжал врать Антон. — Знаешь, те две — общее место, особенно рыжая… А ты…
— Тогда почему именно Ельцову назначили вести первый выпуск? — смахивая навернувшиеся слезы, обижалась девушка.
— Потому что… потому что программу делают под нее!
— Почему «под нее»?
— Ну, под ее мужа… Он же обещал утрясти проблемы с министерством при условии, что из его жены сделают звезду…
Настя задохнулась от возмущения. Зачем тогда стараться, выбиваться из сил, рвать себе жилы, если заранее решено, кто из них лучший, кто из них самый талантливый?
— Знаешь, ты не переживай, — успокоительно твердил Антон. — Случайные люди приходят на ТВ и уходят, а профессионалы остаются… Ну, ты ведь сама знаешь!
Она знала.
«Все мы помним старинную басню о лягушке, которая, попав в кувшин с молоком, так часто сучила лапками, что, взбив масло, избежала гибели… — напишет Настя позже, сочиняя тест для передачи «Мысли и чувства». — Проще всего отказаться от борьбы, отдавшись течению. Но героиня нашего следующего сюжета поступила иначе — и в итоге добилась признания. Мы должны бороться — только тогда у нас появится шанс на победу!»
Вот она, например, боролась…
Глава 6
— Я тебе больше скажу… — лениво усмехнулась Ира Ларионова, когда девушки вошли в туалет — чуть ли не единственное место, свободное от суеты ежесекундности, от которой потряхивало бесконечные останкинские коридоры. — Отбирать будут не среди нас троих, а между мной и тобой… Ельцова, так сказать, вне конкурса. Кто из нас лучше себя проявит, с тем подпишут годовой контракт… Ну, конечно, надеюсь, что это буду именно я!
— По крайней мере, честно, — оценила Настя.
— На том стоим! — улыбнулась «холодная девственница». — Но даже если меня выкинут из новостей, я не больно-то расстроюсь. Пойду на дециметр, там у меня связи… А ты что будешь делать?
— Я… — Насте нечего было ответить. Никаких знакомств, кроме Шумского, у нее в телецентре не было. Но Шумский — это было знакомство со знаком минус. Девушка напустила на себя беззаботный вид: — О, я не пропаду! У меня куча идей…
— Каких, если не секрет?
— Секрет, но… Есть у меня идея детской передачи, идея ток-шоу… Любой канал ухватится двумя руками!
— Ток-шоу — это фигня, — заметила Ира. — Этих шоу навалом на любом канале.
— Такого еще нет, — возразила Настя. — Это будет шоу о людях, переживших экстрим в своей жизни.
— Экстремальный секс? — Ларионовой это было близко и понятно.
— Нет, не только… Я имею в виду спасение из безнадежных ситуаций… Например, космонавт, выйдя в открытый космос, обнаружил утечку кислорода, или машинист остановил поезд, когда у состава отказали тормоза… Или женщина голыми руками разоружила грабителя, ребенок задержал насильника… Плюс рекомендации психологов, комментарии специалистов, отзывы простых зрителей… Столько можно вокруг этой темы накрутить!
— Ерунда! — авторитетно заявила Ирочка. — Рейтинг будет низким, только для дневного эфира. А вот если экстремальный секс…
Вдруг Ларионова понизила голос до полной интимности.
— Слушай, подруга, давай с тобой договоримся, — предложила она. — Пусть между нами все будет по-честному, а?
— В смысле?
— Ты не работаешь против меня, я не работаю против тебя… А кто из нас двоих достоин остаться в эфире, пусть решают там… — Блондинка подняла глаза к потолочному светильнику, обливавшему туалет мутной световой сметаной.
Настя гордо усмехнулась.
— Лично я… я не собираюсь подличать’ Кроме того, на экране и так видно, кто из себя что-то представляет, а кто — пустое место. И вообще, знаешь, я не привыкла к разборкам в туалете!
— Так я не поняла: ты согласна или нет? — настаивала Ларионова. — Мы договорились?
— Ну, договорились…
— Ну и чудненько! — «Девственница» упорхнула, на прощание клюнув подругу в щеку. — Я так и думала, что ты согласишься!
Едва за Ларионовой закрылась дверь, в одной из кабинок послышался звук спускаемой воды, картонная дверь распахнулась, и рыжее облако выплыло на кафельный простор останкинской преисподней.
— По-моему, ты просто дура! — презрительно констатировала Ельцова, открывая кран на полную мощность. — За Ирку замолвит словечко Гагузян, а тебе в этой ситуации рассчитывать нечего, можешь уже укладывать вещи.
Самое ужасное, что она была совершенно права.
— Ну, мы еще посмотрим! — заносчиво возразила Настя, уязвленная тем, что их разговор стал достоянием чужих ушей. — А тебя не учили в детстве, что подслушивать некрасиво?
— Меня вообще в детстве ничему не учили, — улыбнулась Ельцова, откровенно качнув бюстом. — Поэтому я буду вести первый выпуск «Новостей», а не ты, милая!
Она опять была абсолютно права.
В эфир Настя вышла только на третьей неделе работы программы. И хотя, по общему мнению, он прошел очень даже неплохо, она ощущала себя хронической неудачницей.
Как и в первый раз, они столкнулись в буфете… В броуновской толчее она не столько увидела, сколько угадала его долговязую фигуру, неожиданно, как с того света, прыгнувшую ей в глаза — и миг узнавания отозвался в Насте неожиданно сильным сердцебиением, желанием по-детски броситься ему на шею и, одновременно, сбежать. Она выбрала последнее — из благоразумия, по рациональному головному выбору. «Жив!» — радостно щелкнуло в голове. Но она отвернулась, вдруг ощутив странное желание — прижаться, припасть, приникнуть, причалить и еще какие-то «при», означающие конечный отрезок временного действия, его совершенный, в смысле свершившийся, вид…
Она тасовала внутри себя обрывки куцых фраз: «Не заметил… хорошо… не увидел… прекрасно…» — и эти мысли противоречили той жалости о неслучившемся, которая на самом деле захлестывала ее всю, до самых кончиков пальцев, как вдруг круто, с разворотом на сто восемьдесят градусов, ее остановила много позволявшая себе (по какому такому праву?) рука, которую она не успела отбросить. Это был Вадим.
— Я тебя искал, — вместо отдающих фальшью приветствий произнес он, по важности происходящего сразу переходя к главному.
— А я тебя — нет! — объявила она, стараясь смотреть на него прямо и жестко — как на плохо дрессированного, слабой выучки пса. Но Вадим, увы, совершенно не поддавался дрессировке…
— Сегодня вечером, — приказал он, не веря в возможность отказа.
— Нет, — покачала она головой, находясь в перекрестье все подмечающих любопытных глаз.
Однако ее «нет» звучало как «да».
Перед очередным эфиром Настя, как обычно, просмотрела список сюжетов, пробежала глазами текст, несколько раз проговорила про себя иностранные фамилии и географические названия — чтобы не споткнуться об иноязычный нераспутываемый клубок, читая с монитора текучие строки. Речь шла о днях индийской культуры в Москве — репортаж скучный, но необходимый, потому что «джинса» «джинсой», политика политикой, а культуру тоже надо давать в эфир, дабы оправдать высокое звание общественно-политического канала.
Ломая язык, Настя несколько раз произнесла имя индийского застрельщика фестиваля Сампурнананда, о котором в репортаже упоминалось как о непревзойденном йоге, мастере экзистенциального танца и великом гуру, ведавшем о том, что материалисты-европейцы знать не могут, а догадываться им Бог запретил… Эфир обещал пройти гладко, по накатанной; в стране наступило летнее предотпускное затишье, даже террористы как будто поуспокоились.
Не обладая скорострельной репортерской реакцией, Настя недолюбливала материалы, в последний момент попадавшие в эфир, и опасалась прямых включений. Зная этот свой недостаток, она старалась максимально микшировать его, — тщательно готовилась к выпуску, многократно перечитывала текст, в экстремальных случаях пользовалась загодя подготовленными, стандартными фразами. Несмотря на это, ей редко удавалось скрашивать удачной импровизацией подлую в смысле внеплановости телеоперативность.