— И ты гарантируешь, что моя одежда по тону будет гармонировать с цветом студии?
— Ну конечно, Настя, обязательно… Даю тебе слово! Не понимаю, чего ты взъелась…
— И что пиджаки не будут морщить, заламываться и вообще выглядеть на мне как на корове седло?
— Гарантирую, что нет…
— И что это будет элегантный Ямамото, а не экстремальный Готье?
— Ладно, проехали, я не буду больше заключать контракт с Готье… Во всяком случае, не для тебя.
Неспешно пройдясь вдоль вешалки, Настя коснулась вороха шуршащих костюмов и блузок.
— Пожалуй… — Она задержала руку на нежно-голубой двойке. — Вот что я надену! Как раз подходит к моим глазам…
Лена тревожно встрепенулась:
— К сожалению… Настеныш… Не обижайся, но… Этот костюм отобрала для себя Ельцова.
Сцепив челюсти, Настя молча ткнула пальцем в соседнюю блузку — наобум, для проверки.
— Это блузка Ларионовой… Она в ней вчера выходила в эфир…
— Ленок, но мне совершенно нечего выбрать, — нарочито сожалеюще произнесла Настя. — Придется все-таки «эфирить» в своем костюме… По бедности средств!
Мушка, едва высвободив одну лапку из лакомой медовой трясины, тут же увязила в ней остальные.
Лена просительно прижала ладони к груди:
— Настеныш, прошу тебя…
Плотникова круто обернулась к ней:
— Что, милый Ленок?
— Завтра придет новая коллекция… Ты отберешь для себя лучшие вещи! Ты будешь первой!
— Завтра? И это будет только завтра? — разочарованно вздохнула Настя, намекая на правильный ответ. — Или?..
— Нет, не только завтра… Как скажешь… Всегда, да, всегда!
Укрощенная, взнузданная, стреноженная Лена-Карлсон всем своим существом клялась ей в верности…
Настя, улыбнувшись, чмокнула девушку в щеку.
— Ты прелесть, Ленок! Я знала, что мы с тобой договоримся…
И, цокая каблуками, неторопливо направилась к выходу.
— А как же пиджак? — пролепетала вдогонку укрощенная «прелесть». — Продай его мне… За любую цену!
— Пусть пока повисит в моем шкафу! — улыбнулась Настя. — Он мне так нравится!
Выйдя из гардеробной, девушка прислонилась к стене, унимая сердцебиение. Все это хорошо, но только… Не слишком ли поздно? Успеет ли она воспользоваться плодами сегодняшних усилий? Как бы не пришлось ей уже завтра обивать пороги телеканалов в поисках работы.
Внезапно в конце коридора она приметила массивную фигуру с ежиком вздыбленных волос на макушке — и угадала в ней строевую выправку начальника службы безопасности.
Кажется, ее ищет… Что ж, ей не убежать от расправы. И, вымученно светясь лучезарной улыбкой, она смело двинулась навстречу своей судьбе, упреждая разительный по своей беспощадности удар.
— Вы не меня ищете? — спросила почти кокетливо, ожидая услышать все, кроме прозвучавшего ответа:
— Нет, пока не вас…
Да, она не ослышалась. Пока — нет.
Перед вечерним выпуском Плотникова волновалась, точно впервые оказалась перед камерой. Когда в микроскопическом ушном микрофоне зазвучал обратный отсчет и на суфлере поплыла заставка программы, Настя на миг опустила внезапно отяжелевшие веки, собираясь с духом. А потом, чуть заметно просияв глазами, сыграв лицом, — так, как она умела обозначить радость от встречи со зрителем, который сейчас всматривался в нее по ту сторону экрана, произнесла привычное:
— Добрый вечер! В эфире «Новости», и с вами я, Анастасия Плотникова… Сегодня в выпуске…
Чернел бдительный глаз камеры, ослепительно сияли софиты, создавая привычно удушливую атмосферу, а режиссер незаметно сипел в ухо: «Ирак придержи, пока еще не готов… Сначала про пенсии…»
Она на автопилоте следовала его указаниям, считывая текст с расположенного напротив монитора.
Против ожидания новости были вполне мирные, почти хорошие — она знала, это Антон постарался, смягчив ради нее текст. Зная о ее трудностях, он своей редакторской властью выбросил явно чернушный материал, пожертвовав скандальностью новости во имя… Во имя чего?
Вот имя их дружбы, выходит… Он делает это только ради нее, она знает это. И от этого ей становится немного теплее…
После эфира, как только звуковик отцепил микрофон, ведущая захотела посмотреть сегодняшнюю «картинку» — и осталась ею вполне довольна. И «воздуху» над головой вполне хватало, и пиджак не морщил, и свет был в самый раз, и вообще сама Настя на сей раз держалась с каким-то напряженным восторгом, что, верно, ощущалось зрителями как необъяснимый драйв, распространявшийся вокруг нее концентрическими, высоковольтными кругами.
Пока она любовалась собою, в сумке резко запел телефон.
— Плотникова, ты еще в студии? — проговорил знакомый кавказский голос. — Руководство хочет тебя видеть…
«Руководство» — это означало, что ее хочет видеть Главный.
— Через минуту поднимусь, — отозвалась она, стараясь держаться спокойно, что стоило ей немалых усилий.
— Не нужно, — возразил Гагузян. — Спускайся вниз, к машине.
— Хорошо, — коротко отозвалась девушка, на ватных ногах направляясь к выходу. Она шла, стараясь сохранить на лице остатки эфирного благожелательного спокойствия. Но внутренне она готовилась к худшему.
«Бывают такие минуты, когда нам кажется, что вся наша жизнь поставлена на карту… — задумчиво произнесет она во время съемок очередной программы «Мысли и чувства». — И главное в этот миг — не опускать руки. Героиня нашей следующей истории тоже сражалась до последнего… Верьте, друзья мои, в свою звезду — и вы обязательно победите!»
Она, например, всегда верила в нее…
Глава 8
Ресторан выглядел пустынно — в полночь волна посетителей, достигнув своего максимума, пошла на убыль, чтобы через пару часов за шахматно разбросанными столиками осталось лишь несколько человек, затерянных во времени и в пространстве.
— Заказывайте, прошу вас! — Цыбалин вручил девушке оплетенное в кожу меню.
Он, кажется, давно поджидал ее — перед ним на столе красовались останки порядком разоренного блюда, на которое официант не смел покуситься. Семафорное табу означала вилка с опущенными вниз зубчиками, что на сервировочном языке предупреждало обслугу: клиент еще не успел насладиться едой, тарелку убирать рано.
Настя наобум ткнула в офранцуженный текст, тревожась тем, что значила эта поздняя встреча. Но лицо шефа не отражало ничего, кроме привычной скуки, более относимой к ресторану, чем к его визави, и легкой озабоченности, которая, кстати, скорее относилась к визави, чем к ресторану.
Пока ждали заказанного блюда, Цыбалин спросил, как прошел эфир («Сегодня — сносно», — ответила Настя с нажимом на «сегодня»), посетовал, что погода ни к черту, совсем не летняя, а скорее раннеосенняя, грозящая простудой и гайморитом, потом перевел разговор на достоинства французской кухни… Официант, подлив в бокал вина, заученно испарился, — здесь, в этом ресторане со вздутыми ценами, персонал привык к знаменитостям как к неизбежному злу.
Разговор постепенно скатился к работе.
Цыбалин поинтересовался, какие отношения сложились у девушки с творческим коллективом.
— Прекрасные! — просияла Настя и защебетала что-то о недюжинных талантах, надежных плечах и дружеских руках…
— Лентяи и подонки! — брюзгливо фыркнул шеф. — Отъявленные «джинсовики»! Каждый заботится лишь о своем кармане, а на качество продукта всем наплевать… Тележурналистика, как ни крути, это творчество. Но о каком творчестве может идти речь, если все думают только о деньгах? Все, кроме меня… Просвещение людей, проповедь идеалов человечности — никого это не колышет, люди заботятся только о своих гонорарах.
— А вы? — спросила Настя.
— Я — нет, — мрачно ответил он. — Слава богу, я достаточно обеспечен, чтобы беспокоиться не о сиюминутном, а о вечном… Кстати, как вам нравится режиссер и вообще съемочная группа?
Но у Насти по адресу съемочной группы нашлись только комплименты в превосходной степени. Шеф прошелся по всем — от Гагузяна до Лены-Карлсона, — и обо всех Плотникова могла сказать лишь самое хорошее.
— А какие отношения у вас с Протасовым? — неожиданно спросил Главный — и Насте вдруг почудилось, что безобидный вопрос обнаружил опасную изнанку.
— Рабочие, — холодно ответила она. — Протасов — крепкий профессионал.
— А вот вы — не крепкий, — вдруг заявил Цыбалин, пристально вглядываясь в собеседницу.
Девушка вспыхнула. Так вот для чего ее пригласили сюда… Какая странная форма увольнения!
— Вы не тянете, — с сожалением произнес Цыбалин. — Такое мнение о вас сложилось у руководства.
Настя старательно ковыряла вилкой королевскую креветку, похожую на гигантский знак вопроса.
— Гагузян настаивает на вашем отстранении от эфира, — добавил он, не отводя проницательного взгляда, как будто ожидая признания.
— Я уважаю мнение директора информвещания, — обронила девушка, избегая волчьего, серого в крапинку взора, открыто целившегося в нее. — Наверное, он знает, о чем говорит…
— Так вот, его мнение — вас нужно уволить. И кажется, он прав… Трое ведущих для канала — это слишком разорительно. Трое плохих ведущих…
— Двое плохих, — возразила Настя, переходя к нападению.
— Двое? И кто же это?
Она вызывающе улыбнулась одними глазами. Ответ Цыбалин должен отыскать сам, без подсказки…
Официант подлил вина в опустевшие бокалы.
Шеф вздохнул:
— Между прочим, я с Гагузяном не согласен. Вы — сырой полуфабрикат, но в вас чувствуется некий потенциал.
— Мне больше нравится сравнение с неограненным алмазом, а не с полуфабрикатом, — дерзко заявила Настя.
— Порой хорошая огранка составляет значительную часть цены алмаза, — парировал Игорь Ильич.
— Однако далеко не всю!
После ужина Цыбалин предложил довезти девушку до дому.
— Кстати, должен же я посмотреть, как живут мои лучшие кадры, — шутливо произнес он, входя вслед за Настей в подъезд. — К тому же три часа ночи — самое подходящее время для инспекций!
Поднявшись в квартиру, он оглядел сваленные на столе музыкальные диски, обсиженные мухами репродукции на стенах, оставшиеся от прежних хозяев, ржавые потеки на раковине, стершуюся эмаль ванны — оглядел бегло, но внимательно, будто стараясь найти какую-то важную улику и не находя ее.