По дороге в «Пушкинский», где должно было состояться вручение ежегодной телепремии, Настя бегло просматривала газеты, выискивая в них свое имя. Она хотела найти заметку, развенчивавшую ее связь с Земцевым: что-то в таком духе, мол, слухи о романе премьера и телезвезды оказались ложными, что видно из непримиримой позиции, которую занимает Плотникова по вопросам пенсионной реформы, как принципиальный журналист и честный человек…
В итоге ей удалось отыскать одно-единственное упоминание о себе: «Реформа правительства выглядит настолько глупой и непродуманной, что даже старинная любовница Земцева открыто критикует своего покровителя». И все, точка!
— Идиоты, — сердито выругалась Настя, отшвырнув газету. — Этим писакам надо делать лоботомию по медицинским показаниям…
Машина медленно тащилась к кинотеатру, паралитич-но дергаясь в пробке. Церемония, слизанная с заокеанского «Оскара», предусматривала проход звезд по ковровой дорожке, овации толпы, вспышки фоторепортеров и прочие прелести всенародного обожания.
Едва Настя появилась из наемного лимузина (вышколенный шофер предупредительно распахнул дверцу), как к ней подлетели какие-то сумасшедшие девицы с автографами.
— Плотникова! — завизжали они. — Анастасия!
— Это она! — пронеслось по толпе. — Плотникова! Она идет! Красивая какая… Как ангел!
Отделавшись от поклонниц, Настя проскользнула к дверям, рассылая в воздух ослепительные улыбки.
Фойе бурлило телевизионным и около того народом, взрывалось приветственными возгласами, прошивалось навылет свирепыми взглядами соперников. В сущности, Настя ничего особенного не ждала от сегодняшней церемонии, она знала, что звание лучшей ведущей достанется молоденькой Пурбель, которую старательно раскручивает второй канал, но посетить тусовку ей было полезно: где еще можно встретить столько телевизионного народа, поговорить, обменяться телефонами — глядишь, и предложение о работе воспоследует, хорошо бы на федеральную вторую кнопку вместо этой глупышки Пурбель, пластмассовой куклы с оловянным взглядом.
Она скользила в толпе, оглядываясь в поисках нужных людей, — и внезапно нос к носу столкнулась с Земцевым! После вчерашнего эфира Настя предпочла бы не встречаться с ним…
— А, Анастасия Андреевна! — улыбчиво расплылся премьер, протягивая руку (вокруг бурно защелкали фотоаппараты). — Здорово ты вчера по мне проехалась… Я уже решил, что ваш канал меня разлюбил!
— Скорее это я вас разлюбила, Михаил Борисович, — вынужденно улыбнулась Настя, щурясь от ярких вспышек.
— С чего это вдруг, ангел мой? За что такая немилость?
— Из-за бедных пенсионеров, которых вы лишаете куска хлеба! — заявила Настя, нарочно стараясь говорить громко и отчетливо.
— Это не я лично, — рассмеялся Земцев, оправдываясь, — это государство в моем лице…
— Ну, тогда это не я вас ругала в эфире, в моем лице вас бранила независимая пресса, — ответно рассмеялась девушка, увертываясь от целящих в нее объективов.
Встреча с Земцевым спутала ей все карты. Теперь светские хроникеры не преминут заявить, что милые бранятся — только тешатся, а критика премьера, звучавшая вчера в программе Плотниковой, — это лишь небольшая любовная размолвка, вынесенная на авансцену теленовостей!
Итак, планы были разрушены, и Насте оставалось лишь извлечь выгоду из своего неприятного положения. Поэтому, когда Земцев, все так же радостно улыбаясь, спросил: «Как поживаешь?» — она, понизив голос, ответила с серьезной честностью:
— Плохо, Миша… Я хочу уйти от мужа, а он грозится забрать у меня дочь… Если я уйду, то останусь без всего — без работы и без Алины. Голая и босая!
Она чуть не расплакалась. Земцев ласково тронул ее руку.
— Ладно, не грусти, Настя, все образуется… Скоро встретимся в президентском эфире. Может, я что-нибудь придумаю к тому времени…
Но, судя по своему холеному виду, вальяжный Земцев отнюдь не собирался ради своей приятельницы бросаться на амбразуру…
Они разбежались в разные стороны, сияя заученными улыбками.
Настина улыбка была еще и вымученной — слова премьера давали ей надежду, но надежду жидкую, призрачную, ненадежную…
В зале Плотникова заняла место ближе к выходу, чтобы иметь возможность незаметно удалиться. И едва Ирочка Ларионова, узколобая глупышка со смазливым личиком, вихляясь на каблуках, выползла на сцену для получения триумфальной статуэтки, Настя возмущенно вскочила со стула.
— Идея детских новостей пришла мне в голову совершенно неожиданно… — Ларионова заученно скалилась фарфоровой улыбкой, пока Настя пробиралась к выходу. — И хотя скептики утверждали, что после моего шоу о людях, переживших экстремальные события, эта идея выглядит мелкой, однако ее успех превзошел все ожидания! Потому что мы должны воспитывать наше подрастающее поколение, прививать ему вечные нравственные идеалы. Ради этого стоит работать и жить! Спасибо руководству первого канала, а особенно его главному продюсеру Араму Варамо-вичу Гагузяну, за поддержку и веру в меня!
Настя в бешенстве выскользнула из зала, глотая слезы обиды. Это был удар под дых. Ее идею бесстыдно украли, а она вынуждена терпеть и улыбаться, молчать и собираться с духом. «Мысли и чувства». Но у нее лично не осталось никаких чувств, один разум. Этот разум загнанно искал выхода из ситуации — и не находил.
Наружно в семье все оставалось по-прежнему — работа, дом, молчаливое противостояние. Но жизнь Насти точно замерла в неустойчивом равновесии, раздумывая, в какую сторону качнуться, и в Настиной воле было подтолкнуть ее в ту или иную сторону…
Как-то по старой памяти девушка заглянула в монтажную, надеясь повидаться с Валерой. Инженер просиял при виде залетной гостьи.
— А, Настюха! — воскликнул он, но сразу же поправил себя: — Анастасия Андреевна, простите…
— На «вы», да еще по имени-отчеству… Неужели я так древне выгляжу? — упрекнула Настя своего старинного поклонника.
— Ты выглядишь, как всегда, на миллион «бакинских»! — вздохнул Валера. — И мне еще больше, чем раньше, хочется с тобой переспать.
— Вот как! — кокетливо усмехнулась Настя. — Ну, еще не вечер, Валера, какие наши годы…
— Ага! — Инженер испуганно оглянулся в поисках нечаянных свидетелей разговора — впрочем, их не было.
— Тебе что, Земцева для полного счастья не хватает?
— Болван! — возмущенно фыркнула Настя. — Сплетни дурацкие слушаешь… Нет, представь, а вот если бы действительно… Если бы я вдруг оказалась свободной. Конечно, гипотетически… В предположительном смысле… То мы могли бы с тобой…
Валера внезапно перебил ее, испуганно блеснув стеклами очков:
— Ты что, Настюха, крейзанулась? Хочешь, чтобы мне яйца из-за тебя оторвали? Легкий пересып — это одно, а то, что ты мне предлагаешь…
— Я ничего тебе не предлагаю! — возмутилась Настя.
— Уже и пошутить нельзя…
— Ну, если только пошутить, — расслабился кавалер, — тогда конечно… Тогда я готов хоть сейчас расстегнуть штаны…
Он потянулся рукой к ширинке. Шутка зашла слишком далеко.
— Погоди, не торопись, — усмехнулась Настя. — Сначала объясни мне вот что… Всем известно, что служба безопасности на нашем канале работает на просмотр рабочих кабинетов… — Она указала пальцем на недреманное око камеры слежения, установленной в верхнем, труднодоступном углу. — Но кто изучает эти записи? И как часто?
— Хрен его знает! — грубо отозвался Валера, а потом догадался: — Ага, боишься, что твой муженек нас засечет? Законно! По-моему, если ничего особенного не происходит, то записи затирают…
— А если происходит? — спросила Настя.
— А что у нас может произойти? — ответил вопросом Валера.
Действительно, что?
Эти кассеты в бронированном сейфе у Шумского… Настя не раз видела, как начальник службы безопасности мирно попивает коньяк в кабинете директора дирекции детского вещания, и по простоте душевной полагала, что старого оперативника и ее покровителя связывает чистая мужская дружба. Но не старый ли милиционер поставляет кассеты серому кардиналу их телеканала, своему задушевному приятелю?
И что на них? Наверное, компромат. Клубничка. Шумский не преминет воспользоваться случаем, чтобы упрочить свое влияние на Цыбалина — пусть даже при помощи мелкого шантажа. Он из тех, кто считает, что в борьбе за место под телесолнцем любые средства хороши.
Ее мужа одно время называли в прессе главой голубой мафии… Сразу после свадьбы между ними бывали кое-какие отношения, кстати довольно вымученные, но после рождения Алины эти обременительные соединения прекратились, как отрезало.
Может быть, он вообще к связям с женщинами не приспособлен… Или ему уже по возрасту ничего не нужно? Вот и Валера утверждал…
Если на кассетах содержится компромат на ее мужа, то, завладев им, она получит прекрасный козырь в борьбе за дочь.
Именно на этот козырь она и рассчитывала.
— Дядя Захар, еще коньячку? — ласково спросила Настя, предлагающе наклонив бутылку.
— Н-не н-надо, я и так уже пьяный. — Хихиканье. Смешок. Совершенно осовелые глаза, под воздействием коньячных паров утратившие свой бдительный блеск.
Но, несмотря на возражения гостя, хозяйка наполняет бокал до краев. Подвигает его за хрустальную ножку ближе к своему визави. Терпеливо ждет, когда тот искупает слюнявые губы в пряной жидкости.
— М-мне еще домой ехать…
Игорь Ильич внимательно следит за женой. Под прицелом неприятного, прощупывающего взгляда она делает вид, что ей просто хочется угодить своему доброму дядюшке, она так любит его, так любит…
Хотя Шумский ей не дядюшка вовсе. И ей трудно спрятать ненависть в своем взоре — ведь актриса из Насти никудышная. Вообще, прямому и честному человеку трудно заниматься актерством — противно!
— Я отвезу вас домой, дядя Захар! — предлагает хозяйка.
— Для этого есть шофер, — жестко произносит Игорь Ильич, буравя жену неотпускающим взглядом. Кажется, он что-то подозревает.
И не напрасно!
Потому что Настя напряженно произносит в ответ: