И всем этим помимо прочего занимался Дмитрий Павлович Савинов.
Дела шли хорошо, но незнакомые люди, похожие на бандитов, выходившие время от времени из кабинета Кузина, ему не нравились. И он не скрывал этого, когда заводил о том речь с некоторыми из наиболее приближенных к нему коллег.
12
Роль мытаря была ему не по душе. Но куда деваться. Впрочем, он был готов к любой роли, только бы получить свое, принадлежащее ему по праву. И совесть его чиста. Закон тому порукой.
Истекал второй квартал. Он должен был приехать в дом Инокова и забрать партию товара. От первой их встречи после ссоры он был не в восторге. В Инокове неожиданно проснулся певец мертвой натуры. Натюрморты — какая обыденность! А потом — городские пейзажи. Еще смешнее! Да нет, не смешнее. Плакать хотелось, горькие слезы лить над истощавшимся талантом!
Но зародилось в душе Дмитрия Павловича Савинова еще и злорадство, когда он смотрел, как угасает художник, как он превращается в простого ремесленника. Не простил он ему того дня, когда солнечный луч, разрезав непогоду над станцией Барятинская, упал в окно юного гения, сполна озарив мальчишку!
И миновал его — находчивую бездарность.
Рита тоже диву давалась, рассматривая работы Ильи Инокова. И сокрушалась такому падению…
Но Дмитрий Павлович скоро разглядел особенность изображенных на полотнах Инокова горожан. Неприкаянные тени, бредущие по улицам. Это были все те же призраки! Стяни с них плащи и пальто, сорви шляпы — закружатся вихрем и улетят прочь!..
— Это протест? — едва увидев картины Ильи, спросила Рита. — Но если так, он выбрал не самый лучший способ бороться с тобой. С нами. Так скорее он борется с самим собой. Но он уродует себя… Зачем?
Савинов вспомнил о другом полотне — женщина и ее демоны. Едва различимые, но уже входящие в сердце Инокова, овладевающие им.
Эту картину он прятал от Риты, прятал надежно.
13
Приехав за второй партией в конце лета, Савинов Илью не застал. Открыла Зинаида Ивановна, что-то бойко залепетала. Глаза ее бегали, руки потряхивало, когда она открывала дверь в мастерскую сына. Точно боялась, что, едва зайдя туда, гость немедленно выскочит и даст ей звонкую оплеуху.
— Где Илья? — спросил он.
— За хлебом пошел, сейчас будет. Вы его подождете, или так… сразу все заберете?
Краем глаза он увидел гостиную. Итальянская мебель пришла взамен российской рухляди. Зинаида Ивановна матерела. Кучерявилась. В том же проеме двери Савинов неожиданно увидел пузо, рыхловатый торс и голову мужчины, с беспокойством выглядывавшего в коридор. Майка, подтяжки, зардевшиеся от алкоголя и страха щечки, седые бачки.
— Здрасьте, — прошептал пузатый мужчина и тяжело проглотил слюну.
Савинов не ответил. Зинаида Ивановна подбежала к дверям, захлопнула ее, едва не срубив ухажеру нос.
— Прошу вас, Дмитрий Павлович, проходите…
Савинов вошел в комнату, пропитанную запахом масляной краски, и, едва сделав пару шагов, остановился… Вот оно, свершилось: сверкнула молния и гром потряс небеса!
И его, Дмитрия Павловича Савинова, жизнь.
Сгинули натюрморты, как и положено всему мертвому, рассыпались, превратились в прах, и только пыль от них покрывала углы в мастерской Инокова. Ушли городские пейзажи, забрав с собой неприкаянных полулюдей, полупризраков. Промежуточный этап оказался недолог, как почти все оказалось недолгим на этом витке истории! Среди пустоты, прописанной художником с яростным отчаянием, поселились другие существа. Теперь его картины населяли не тени, но… демоны. У них появились лица, и лица эти были живыми, точными. У каждого можно было разглядеть его дух. И устрашиться. «Вот оно, вот, — хоть и с холодком в сердце, но с долей злорадства подумал Савинов. — Долгожданное поневоле, страшное…»
Оставалось упаковать картины и увезти.
Сзади он услышал шаги, обернулся. В дверях мастерской стоял Иноков. Сивая бородка, куда гуще, чем в предыдущий раз, пустые глаза.
— Больше не приходите к нам, — сказал он, — никогда. Я буду пересылать вам картины по почте. Или с кем-нибудь передавать. Я не хочу видеть вас у себя дома.
— Послушай, — точно не расслышав его, Савинов обернулся на полотна. — Скажи мне, что все это значит? Тени с горящими глазами, — откуда они?
— А чем не нравятся эти ангелы? — Иноков сделал ударение на последних словах. — Неужели плохи?
Не то, чтобы Дмитрий Павлович был против демонов. Они нравились ему даже больше — сильнее будоражили воображение. Вызывали особый страх. Беда крылась в другом: демоны — начало агонии Ильи Инокова. Им суждено было, крепко ухватив художника за шиворот, бросить его в колодец, из которого нет исхода.
— И все-таки, Илья, ты не ответил?
— А что тут отвечать? — язвительно вспыхнул художник. — Мы говорили с вами о пятидесяти картинах в год. Плюс — черновики, все эскизы. Так? Будут вам пятьдесят картин плюс черновики и эскизы. Но где в вашем документе написано, сколько на каждом полотне должно быть ангелов или подсолнухов? И где упоминание о них?
Соглашаясь, Савинов покачал головой:
— Верно, это упущение.
Но обращался он уже к спине художника. Подойдя к столу, Илья налил в стакан минералки, залпом выпил. Савинов следил за каждым его шагом.
— Подумать только, — вальяжно повалившись на диван, рассмеялся Иноков, ткнул в гостя пальцем. — Дмитрий Павлович Савинов — любитель ангелов и подсолнухов! Кажется, вы сами говорили, что они вам надоели? И зачем вам их столько? Что вы с ними делаете? Солите? Вы же все равно не понимаете смысла ни одного мазка, который я кладу на холст. (Бродивший по крохотной мастерской Савинов остановился.) Вы же — примитив! Вы же умеете только одно — топтать ногами тех, кто рядом с вами…
— Господи, Илюша, говори с Дмитрием Павловичем уважительно, — влетев в комнату, заикаясь, пролепетала Зинаида Ивановна, как и прежде подслушивавшая под дверями, — любишь ты его или нет, он же наш благодетель!
— Что?! — Согнувшись на диване, точно перед прыжком, почти закричал Илья. Подскочил. — Да он — наше проклятие! Вот что он такое! Хозяин, черт рогатый, с плетью… и красавицей женой. Ты многого не знаешь, мама. Женщины восторгаются ангелами, они могут на них смотреть часами, любоваться ими. Но спать они любят с чертями. Так велит им их существо! Мне об этом однажды рассказали. Почему же ты думаешь, мама, все происходит именно так? А потому что я, жалкий человек, похож на ангела. А вот он — на черта. Поэтому женщины будут восторгаться моей душой, а любить — Дмитрия Павловича Савинова. Но я решил исправиться, Дмитрий Павлович. В моей душе больше не осталось ангелов, увы, и подсолнухов тоже. Можете взять на кухне нож, распороть меня и посмотреть — что там и как. Нет больше ни сердца, ничего остального. — Собрав пальцы в кулачок, юноша постучал по груди. — Пусто. Но зато есть вот эти самые демоны, которые окружают вас. Спасибо вам и Маргарите Васильевне. — Илья отдышался, быстрым движением отер с лица пот, отошел к окну; повернулся к гостю и матери. — Если вы знаете, уважаемый Дмитрий Павлович, настоящий художник пишет на холсте не то, что видит, а свою душу. И поскольку вы не оговорили в документе, сколько должно быть ангелов на полотне и какого они должны быть цвета, получайте тех, которые нынче живут во мне. И пустые поля получайте тоже. Там когда-то росли подсолнухи, поверьте мне. Я бы, конечно, с удовольствием толкал вам всякую шнягу, но не умею. А потому берите то, что есть. И повторяю: не приходите в этот дом. Вам буквально все будет пересылаться. До свидания.
— Будь по-твоему, Илья, — кивнул гость.
Зинаида Ивановна бросилась провожать его. Из коридора — в частично открывшейся гостиной — он вновь увидел пузатого, недавно опохмелившегося мужика.
— Да свиданья, — еще тише, чем в первый раз, пробормотал тот.
Но Савинов вновь не ответил ему. И когда дверь за ним закрылась, в квартире Иноковых не было ни звука, ни шепота. Точно дыхание жизни оборвалось за этой дверью.
14
В комнате эмоциональной разгрузки «Нового регионального банка» Юлиан Ганецкий и начальник охраны Вадим Трошин играли под пальмой в карты. Перед ними на столике лежал исчирканный карандашом машинописный листок. Катя Зойкина, бухгалтер, местная красотка, в короткой юбке и открытом жакете, чуть привалившись на один бок, сидела в кожаном кресле; глядя в телевизор, она оттачивала пилочкой ноготки.
— За такие карты убивать надо, — пробурчал Трошин.
Юлиан довольно гоготнул. Закуривая в дверях, Савинов вопросительно поднял брови:
— В очко?
— Обижаешь, начальник, — откликнулся Трошин. — В покер.
— Вчера в казино я его, дурня, надул, — увлеченный игрой, Юлиан мельком бросил взгляд на Савинова. — Хочет отыграться.
— За дурня ответишь.
Савинов выдохнул дым:
— Войдет кто-нибудь из важных клиентов — обалдеет. Еще бы бабки по столу разложили. (Кажется, его не услышали.) А ведь я серьезно, — добавил Савинов.
Его опять не услышали, игра была в разгаре. Савинову казалось, что в последнее время Юлиан стал ко всему безразличен. Что он готов уйти. Унести ноги. Не так давно Ганецкий сказал ему: «Я не верю, что все будет продолжаться так гладко, как раньше… Ты меня понимаешь?». Да, он его понимал. Юлиану тоже не давали покоя приходившие к Кузину крепыши, некоторые с подозрительно выбритыми головами, слитками золота на пальцах и шеях, со звериным оскалом. Савинов верил, что у Юлиана, точно у крысы, чувства обострены. И, возможно, ему, Дмитрию Савинову, самоуверенному и честолюбивому, стоило бы поучиться у сотрудника. Недалеко ушло время, когда он готов был приложить все усилия, чтобы под любым предлогом сместить Кузина. Он знал, что Павел Дынин, начальник валютного отдела, поддержал бы его. И Трошин тоже. Что до Зои Самоцветовой, главбуха банка, она, как мудрая женщина, побежала бы за победителем. Все дело было в Косте и Вале Рудаковых. И в их могучем отце. Если эта тройка не в курсе загадочных визитов незнакомцев к Кузину, и узнай она о них случайно, пухляк вылетел бы в два счета! А если Рудаковы в курсе? И все, что делается, с их соизволения? Тогда стоило помалкивать. Тем более, что сам Кузин его, Савинова, ни во что не посвящал. Оставлял за бортом своих дел. А у Рудаковых, как стало известно Дмитрию Павловичу, появились свои, «московские» трудности. Решать дела банка приходилось генеральному директору. И он решал. Решал и отдалялся. А как хотелось тряхнуть Кузина как следует! Надавить, заставить раскрыть карты! Но время, чувствовал Дмитрий Савинов, для этого было упущено. Он чересчур увлекся изобразительным искусством! Упустил что-то важ