— У нас гости, — сказал он, как бы призывая ее проявить такое же почтительное внимание к Анне Николаевне, какое проявлял и он сам.
Анна Николаевна смутилась и сделала вид, что забыла конец начатой фразы.
— Извините, я… одним словом… Вы собираетесь принять Володю в вашу семью?
Николай Николаевич растерянно посмотрел на дочь, как бы жалея о том, что невольно поставил ее перед таким вопросом. Анна Николаевна заметила этот взгляд.
— Прошу вас, — она доверительно коснулась его руки, — разрешите нам с Варенькой поговорить наедине.
Николай Николаевич в замешательстве приподнял крышечку чайника, словно она была единственным препятствием, мешавшим выполнить просьбу гостьи.
— …Пожалуйста… если моя дочь согласна…
— Я согласна, — сказала Варенька с ясной улыбкой, показывающей, что ей не страшны никакие препятствия.
Николай Николаевич огляделся, как бы вспоминая, какие у него остались дела, и озабоченно вышел из комнаты. Анна Николаевна тоже улыбнулась Вареньке, словно подчеркивая, что лишь присутствие Николая Николаевича мешало ей сделать это раньше.
— Вот мы и познакомились… Правда, ваше лицо я уже видела на фотографии. — Она делилась с Варенькой незначительными подробностями, связанными с предысторией их знакомства, которые теперь приобретали большое значение. — В жизни вы немножко другая, а может быть, и нет… не знаю… еще не успела присмотреться.
Варенька застенчиво отвернулась, как человек, стыдящийся, что его рассматривают.
— Я не хотела фотографироваться, но Володя так просил… — сказала она, готовая признать за собой любую вину, оправдывающую ее перед Володей.
Анна Николаевна оставила без внимания это объяснение.
— Значит, скоро мой сын придет в ваш дом, и вы будете жить в этих стенах… среди этих вещей, — произнесла она то, что могла много раз говорить себе Варенька, находясь в этой комнате.
— Я очень люблю Володю. — Варенька опустила голову, словно предвидя, что ее любовь не во всех вызовет одобрение.
— А его семья? — спросила Анна Николаевна, как бы напоминая Вареньке о ее же сомнениях.
— Да, у Володи семья, но ведь я же люблю его… Я понимаю Володю и сумею многое для него сделать, — от смущения Варенька пыталась спрятать руки в карманчики платья, но карманчики были маловаты, и руки в них не помещались. — Мне самой ничего не надо. Я счастлива только тогда, когда счастлив ваш сын.
— Все это очень хорошо, — Анна Николаевна слегка смягчилась. — Я верю, что вы добрая и преданная девушка. Вы готовы во всем подчиниться Володе, но ведь своей покорностью вы невольно толкаете его… в пропасть. Да, именно в пропасть. Вы поддерживаете Володю в том, что отрывает его от жизни, зачеркивает все его будущее. Вы знаете, что Володя собирается уйти из института?
Варенька вздохнула, словно бы лишний раз испытывая тяжесть своего знания.
— Знаю…
— И вас это не пугает?
Варенька пожала плечами, не находя в себе того испуга, о котором спрашивала гостья.
— А меня очень пугает, — Анна Николаевна с укором возразила Вареньке. — Пугает потому, что этот шаг…
— Володя не уйдет из института, — сказала Варенька, вынимая руки из карманчиков платья.
— Не уйдет? Вы так уверены? — Анна Николаевна немного иначе посмотрела на Вареньку, — А как же эти его идеи? Жить в деревне и все прочее?
— В деревне ему будет скучно, а в институте у него друзья и знакомые… Москва есть Москва.
— Вот как? Меня утешает, что вы так рассуждаете. Теперь я вижу, что вы действительно заботитесь о Володе, — Анна Николаевна поощрила Вареньку, еще не решившись окончательно встать на ее сторону. — Но учтите, Володя очень упрямый и сразу не откажется от того, что задумал.
— Наоборот, он очень мягкий и совсем не упрямый. В нем нет силы воли, — Варенька отвернулась, чтобы не смотреть на гостью в тот момент, когда приходилось ей возражать.
— Разве? А я всегда считала сына сильным человеком, — Анна Николаевна была слегка задета.
— Нет, что вы! Володя очень слабый… — с нежностью сказала Варенька.
— За что же вы его тогда любите?
— Он добрый и преданный.
— Как все перепуталось. Я только что назвала доброй и преданной вас, а теперь вы… — Анна Николаевна открыла сумочку и, ничего не достав из нее, снова закрыла. — Я слышала, вы работаете в столовой, — уточнила Анна Николаевна, улыбнувшись в знак того, что эти сведения лишь увеличивают ее расположение к Вареньке.
— Уборщицей. Мою котлы.
— Наверное, и дома забот хватает, — сочувственно произнесла Анна Николаевна, задерживая на Вареньке рассеянный взгляд, показывающий, что она думает совсем о другом.
— Хватает, — сухо подтвердила Варенька, расправляя складки передника и как бы стараясь этим занять себя на то время, пока гостья будет продолжать ненужные расспросы.
— Это хорошо, что вы воспитывались в такой обстановке. Трудности приучают бороться за свою судьбу. Я считаю трудовое воспитание… — Анна Николаевна вдруг замолчала, заметив слезы в глазах Вареньки. — Что с вами? Я вас чем-то обидела?
— Нет, нет, — Варенька через силу улыбнулась, — просто я очень устала.
— Понимаю, — сказала Анна Николаевна с растерянным видом человека, не способного ничего понять.
— Устала от тележки с грязной посудой, от швабры, от половой тряпки. Разве я не имею права жить, как все люди! Разве это справедливо! — Варенька вытерла слезы.
Анна Николаевна резко встала со стула — как бы для того, чтобы изменить положение, в котором ее слишком одолевали неприятные мысли.
— Я приехала сюда для того, чтобы… узнать ваши намеренья. Хотите ли вы?..
— Да, хочу. Хочу быть вместе с Володей.
Анна Николаевна терпеливо улыбнулась, разрешая себя перебить ради того, чтобы еще раз убедиться в искренних чувствах Вареньки.
— Я не об этом. Я спрашиваю, хотите ли вы, чтобы Володя ради вас развелся с женой и бросил сына?
Словно споткнувшись об эту поправку в вопросе, Варенька долго боролась с собственным лицом, чтобы не выдать подступившей обиды.
— Да, хочу, — глухо произнесла она.
Анне Николаевне тоже стоило заметных усилий не измениться в лице при этом ответе.
— Что ж, по крайней мере честно и прямо, — она встала и выпрямилась. — До свидания.
От растерянности Анна Николаевна забыла, в какую дверь вошла, и остановилась посреди комнаты.
— До свидания, — ответила Варенька, показывая ей нужную дверь.
На пороге их встретил Николай Николаевич.
— Уже обо всем побеседовали?
Он обеспокоенно посмотрел на Анну Николаевну, чье лицо выдавало большую неудовлетворенность беседой, чем безмятежное личико Вареньки.
— Да, хотя это было не слишком приятно, но зато полезно для нас обеих.
— Ты вела себя гостеприимно? — обратился он к дочери.
— Что вы! Ваша дочь просто ангел! — сказала Анна Николаевна, обращаясь к Николаю Николаевичу, но как бы проверяя эти слова на Вареньке.
Николай Николаевич понял, что не ошибся в своих тревожных подозрениях.
— Я провожу вас, — сказал он гостье, первой пропуская ее в дверь.
Анна Николаевна ответила благодарной улыбкой, показывающей, что она умеет ценить вежливое обращение, которого ей так не хватало при беседе с Варенькой.
«…и не будет никакого Тбилиси, и они вернутся в Москву, и все пойдет по-старому». Эта странная неожиданная мысль возникла тогда, когда Нина и ее мать посмотрели на свободную полку купе и разом отвернулись друг от друга, словно люди, опасающиеся столкнуться из-за того, что каждый стремится первым уступить дорогу другому. Обе представили, что в конце вагонного коридора сейчас покажется Володя, порвет в клочки их билеты, подхватит чемоданы, и не будет никакого Тбилиси, и они вернутся… и все пойдет… Да, да, эта мысль возникла именно тогда, а чуть раньше, на низкой заснеженной платформе перрона, в толпе, ожидающей подачи поезда, Нина об этом совсем не думала. Не думала и в такси, не думала и дома, укладывая в чемодан вещи. А тут возникло, обозначилось в сознании болезненным бугорком, и она поймала себя на желании, часто дразнившем ее в детстве: сорвать присохший к ране бинт и удовлетворить запретное любопытство к боли. После безуспешных попыток справиться с этим желанием Нина не выдержала и все-таки выглянула из купе, но в коридоре толпились лишь опаздывающие пассажиры, и вскоре один из них — сухопарый военный с обтянутым ремнями баулом — занял свободную полку:
— Вы позволите?
— Да, да, пожалуйста, — поспешно отозвалась мать и с новым выражением лица посмотрела на Нину, как бы отвечая на прежний взгляд дочери, заставивший ее отвернуться в сторону. — Вы тоже едете в Тбилиси?
Этот вопрос мать задала с особой заинтересованностью, показывающей, что, разговаривая с попутчиком, она намеренно предоставляет Нине возможность сосредоточиться на своих мыслях. Военный ответил, что в Тбилиси он не едет, а сойдет на маленькой станции, где поезд стоит всего две-три минуты. Этот ответ почему-то разочаровал мать и заставил сочувствующе обернуться к дочери, как бы разделяя угаданное в ней разочарование.
— А вы до Тбилиси? — спросил попутчик, чтобы поддержать разговор, но мать лишь кивнула ему в ответ, теряя всякий интерес к беседе.
Военный посмотрел на часы и сказал, что до отхода поезда осталось десять минут.
— Скоро… скоро поедем, — отозвалась мать с довольным видом человека, уставшего дожидаться того, что неизбежно должно наступить.
— Скоро поедем! Скоро поедем! — обрадованно закричал Мишенька, но Нина одернула его:
— Замолчи!
— Ниночка, зачем так резко! — заметив напряженное состояние дочери, мать попыталась ее успокоить, а Мишенька притих, опасаясь привлекать к себе внимание рассерженных взрослых. Нина через силу улыбнулась, как бы уверяя окружающих, что их попытки на нее подействовали. Она вывела сынишку в коридор и стала показывать огоньки в окне.
— Маленький огонечек… большой.
Мишенька считал огоньки, а сам искоса смотрел на военного, как бы стараясь определить по его поведению, скоро ли тронется поезд.