— Мы тронуты… нам это приятно, — пришивая оторвавшийся погончик к домашнему платью дочери, Нэда благосклонно кивнула в сторону брата.
Стасик уловил в этом извечное желание сестры быть похожей на жену Пушкина.
— Наталья Николаевна, — назвал он сестру полным именем, — осторожнее… пальчик уколете.
— Не уколем… Не беспокойтесь.
Стасик снова взял молоток и направился к буфету, как бы предпочитая заняться делом вместо того, чтобы пререкаться с сестрой.
— Между прочим, тебе сегодня звонили. Оттуда. Кажется, Лидия, — вслед ему сказала Нэда.
Когда Нэда выходила замуж, Стасик как бы радовался той радостью, которую испытывали мать, сестра и тетушка, а собственную держал в тайнике, под спудом, под тяжелым камнем. В этот тайник не заглядывал никто из домашних, и сам Стасик лишь изредка приоткрывал туда дверцу, чтобы тотчас захлопнуть ее: собственные чувства могли лишь помешать ему чувствовать то, что объединяло его со всеми в доме. Без этих — собственных — чувств Стасику было легче улыбаться Нэде и жать руку ее будущему мужу, удивляясь тому, что сестра выбрала именно этого человека и ее выбор совершенно не совпадал с ожиданиями самого Стасика. Еще со времен детства Стасик ждал, что будущий избранник Нэды, словно Ева из ребра Адама, возникнет из их молчаливого понимания и согласия друг с другом, ведь, по представлениям Стасика, мужчина для Нэды зарождался именно в нем, ее брате, и именно к нему опасливо и осторожно примеривалась ее женственность. Когда они играли на старом диване в разбойников и Стасик падал, сраженный саблей, он угадывал во взгляде Нэды желание узнать, как ведут себя в таких случаях мужчины и как им, женщинам, надо отвечать на их поведение. Поэтому, изображая мучения раненого, Стасик одновременно и как бы подсказывал сестре: заботливо перевяжи рану, подложи под голову подушку, накрой одеялом. И она, несмотря на старшинство, подчинялась брату, соглашаясь на роль младшей ради того, чтобы испробовать свою заботливость, словно бы адресованную не Стасику, а тому, кто в будущем займет его место. Ничего не подозревая о том, что он играет чужую роль, Стасик готов был и дальше подсказывать Нэде, но чем старше она становилась, тем неохотнее пользовалась его подсказками, считая их ребяческими, глупыми, ненастоящими, годными лишь для игр на старом диване, а не для взрослой жизни. Взрослую жизнь она узнавала теперь от других, и именно к ним — другим — примеривалась ее женственность. Стасик же оставался для Нэды младшим братом, и, хотя он взрослел вместе с нею, это еще больше превращало его в ребенка, словно бы донашивавшего ее платья и по наследству получавшего болезни, которыми давно переболела она.
Поэтому и будущий избранник Нэды как бы появился из-за той черты, за которую не было доступа Стасику, и он не только не узнал в нем себя, но и поразился полному несходству между собою и им. Тот, кого выбрала сестра, для брата был чужим и посторонним, и Стасик почувствовал себя преданным и обманутым, словно его исключили из игры, в которую приняли другого. Ему оставалось лишь уйти, наедине переживая свою обиду, но от него как бы требовалось, чтобы он еще и радовался игре другого, восхищался им, восторженно аплодировал, потому что этого хотела она, его сестра, и сам другой охотно помогал ему в этом. Он дружески протянул руку Стасику, своим великодушием как бы подставляя себя под ответную благодарность, и Стасик должен был униженно благодарить, изображая себя достойным предложенной дружбы, хотя на самом деле он мечтал о вражде и мести. Своим унижением Стасик словно бы наказывал себя за то, что когда-то слепо доверил сестре — ее молчаливому пониманию и согласию, но своей местью хотел вознаградить себя за это. Наказание казалось более заслуженным, чем награда, и поэтому, наказывая себя сейчас, награду он откладывал на будущее. Стасик ждал, что сестра разочаруется в избраннике и тогда наступит час его торжества, а пока этот час не наступил, Стасик как бы присутствовал при торжестве другого и вместе с ним праздновал его победу.
Когда он вернулся на левую сторону шоссе, сестра и ее муж уже ничем не напоминали счастливых влюбленных накануне свадьбы, и Стасик удивился, что за четыре года могла произойти такая перемена. Красивая Нэда стала за это время еще красивее: она одновременно и похудела и расцвела, хотя в детстве (Стасик-то это помнил!) была болезненной толстушкой, ее темные волосы приобрели матовый блеск, на узких запястьях по-цыгански болтались тяжелые браслеты, в движеньях появилась замедленная плавность, а в чертах лица отчетливее обозначилось сходство с женой Пушкина. Нэда гордилась этим сходством, ревниво следя за тем, чтобы все замечали: «Как вы похожи на Наталью Гончарову, вы ведь и по отчеству — Николавна!» Эти восклицания заставили ее поверить, что совпадение имен — признак особой участи, назначенной ей свыше, поэтому Нэде так хотелось, чтобы и муж кого-то напоминал, на кого-то был похожим, но его имя — Олег Васильевич — не совпадало ни с одним из великих имен, и сам он за эти годы лишь полюбил сидеть дома и делать то, к чему у Нэды не было никакой охоты, — выметать пыль из-под ножек буфета, протирать суконной тряпкой овальное зеркало и ухаживать за сморщенным кактусом в глиняном горшочке. Для Костылиных он из другого превратился в своего, и они быстро к нему привыкли, научились понимать и не требовать лишнего с человека, который был похож на самого себя. «Олег, взгляните на термометр, надевать ли шубу». «Олег, вы не спуститесь за газетой?» «Олег, вас не затруднит забежать в аптеку?» Эти мелкие одолжения, в которых так нуждались Костылины, вызывали в них пылкий энтузиазм благодарности, и лишь Нэда безнадежно разочаровалась в муже и вместо того, чтобы понять, стала требовать, не разбирая, где лишнее, а где необходимое.
Одинокая в своем разочаровании, Нэда стремилась обрести союзника в брате. Она встретила Стасика с той восторженной радостью, которая раньше предназначалась другому, и, подолгу разговаривая с братом на кухне, словно искала в нем то, что могло их вновь сблизить, создать меж ними то общее, чем они дорожили когда-то. «А ты вспоминаешь наш старый диван, игры в разбойников, беготню, драки? — спрашивала Нэда, жадно закуривая и разгоняя облачко табачного дыма. — Я бы сейчас все отдала, чтобы туда вернуться. Иногда какой-нибудь угол буфета, ножка от зеркала или подушка дивана вызывают во мне такие острые воспоминания… Жаль, что старый диван отвезли на дачу!» «А помнишь, у нас еще был круглый раздвижной стол, за которым собирались гости?» — спрашивал Стасик. «Помню. А ты помнишь оранжевый абажур с бахромой и стеклянную линзу перед телевизором, которую заполняли дистиллированной водой? А дурацкие фразы из фильмов, повторяемые на разные лады?» — «Конечно, помню. Я все время твердил: «Если ты обманешь Джагу…» А дистиллированную воду мы покупали в угловой аптеке». Стасик охотно отзывался на попытки сближения, хотя сам уже ничего не искал в сестре, сдерживая ее откровенность и не позволяя Нэде видеть в нем собрата по несчастью с такой же незадавшейся семейной жизнью, как и у нее. Со своим несчастьем Стасик предпочитал оставаться наедине, а несчастью сестры сочувствовал как чужому, спрятанному за закрытой дверью, не допускающему праздного вмешательства. Нэда с готовностью распахивала дверь — пожалуйста, любопытствуйте, но Стасик избегал осведомленности, обязывающей его перед сестрой. Былая жажда торжества над другими бесследно исчезла, и Нэда впустую билась над тем, чтобы возродить ее вновь. Больше всего ее ранило то, что брат был одинаково дружелюбен с нею и с Олегом вместо того, чтобы отомстить другому за свои детские обиды, а заодно и за ее взрослые ошибки. Отказавшись от мести, Стасик протянул руку обидчику, и теперь уже Нэда сочла себя преданной, обманутой, исключенной из игры и, не желая отсиживаться среди зрителей, гордо покинула поле.
— …Хорошо, я тебя подниму, а ты сама опустишь. Только сейчас же вытри слезы. Если ты будешь реветь, я с тобой никуда не поеду. Что за плакса такая! Чуть что не по ней, и в слезы! Позор! Вон милиционер на тебя смотрит… — Стасик протянул Кате пятачок и приготовился приподнять ее, чтобы она сама опустила монету в щель автомата.
— А почему он смотрит? — спросила Катя, не столько нуждаясь в подробном объяснении, сколько уклоняясь от неизбежного послушания.
— Говорит, какая непослушная девочка! Вот я ее сейчас заберу… — Стасик слегка разжал руку, как бы отпуская на волю свою подопечную, но девочка, напротив, еще сильнее сжала его ладонь.
— Я буду…
— Что ты будешь?
— Я буду слушаться, — Катя бочком проскользнула мимо милиционера, а когда он остался далеко позади, запрыгала на одном месте и захлопала в ладоши. — Не забрал! Не забрал!
Стасик обернулся назад, как бы возобновляя утраченный контакт с милиционером.
— Смотри, ты обещала…
Девочка тяжело вздохнула, словно набираясь терпения на оставшуюся часть поездки.
— А куда мы едем?
— Я же сказал, в Старый городок.
В очередной раз отвечая на один и тот же вопрос, Стасик словно испытывал границы собственного терпения.
— А зачем мы едем в Старый городок? — Катя сталкивала свое терпение с терпением Стасика, словно игрушечные вагончики на рельсах железной дороги.
— Чтобы показать тебе, где мы раньше жили, где родилась твоя мама…
— А папа?
— Папа родился в другом месте.
— И мы тоже туда поедем?
Стасик почувствовал, что его вагончик не слишком устойчиво стоит на рельсах.
— Нет, туда мы не поедем.
— Почему?
— Потому что это очень далеко, в другом городе. Туда надо ехать на поезде или лететь на самолете.
— На Ту-104? — она словно бы с гордостью сравнивала свое умение спрашивать с его умением отвечать.
— Да, — коротко ответил Стасик.
— А папа мне говорил, что Ту-104 уже не летают. Их отправили на отдых, — сказала девочка, настойчиво желая, чтобы ее отец был третьим в этом разговоре.