Беда не приходит одна и он в одночасье потерял жену и работу. Его нормальная жизнь потеряла какой-либо смысл. Он не выдержал такого удара судьбы и запил на остатки денег.
— Представляешь, — грустно выговаривался Михалыч — мой чем-то симпатичный мне собеседник. — Казалось, мы с Лидой и ссорились, и ругались иногда. Но вот не стало ее, и будто жизнь кончилась. Все ее вот вспоминаю…
На окраине Москвы у них жила дочь с семьей, но он почти прекратил общение с ней из-за своего пьянства. Деньги закончились, и пить стало не на что. Тогда он решился «по совету друзей» перебраться жить к дочери, которая еще до его пьянки звала отца к себе. Но из какой-то глупой гордости тот не захотел идти к ней с пустыми руками и решил сперва втихаря продать квартиру.
— Ну и продал, да так, что остался и без квартиры и без денег, — усмехнулся дед. — Так вот теперь бывает. Сунулся правду искать, а у этих «друзей» все вокруг куплено и концы воду. Только угодил в сизо — хорошо еще ничего не повесили, а просто выкинули на улицу. Вот теперь и числюсь в полноценных бомжах. Из своего района не хочется никуда уходить, да больно жизнь стала злой, того и гляди мусора попрут за город…
— А что же ты, Михалыч, к дочке то не подашься? — удивился я бедственному положению старика. Хотя, какой он старик в шестьдесят два года? Если на внешний вид только, уличная жизнь не балует.
— А дочка переехала, номер ее телефонный потерял, да и зачем я ей теперь такой? — отвечал тем временем дед. — Эх, столько денег мимо носа увели! Думал, старость обеспечу, да дочери помогу…
Пока мы так беседовали, в его шапку стали сыпаться сначала железные кружочки, а потом бумажки, и цифры на этих бумажках становились все больше. Михалыч непонимающе смотрел на свою шапку, а я на людей, мысленно их благодаря за помощь человеку.
— Слушай, ты счастье приносишь! — наконец вымолвил дед, потом спохватился и вытряхнул деньги из картуза в карман, оставив только несколько небольших монеток. Шапка снова начала заполняться деньгами.
Я попытался продолжить беседу, но Михалыч как-то совсем напрягся и все с опаской посматривал на соседей. У тех дела шли негусто, но я чувствовал их неискренность и поэтому никак не мог проникнуться к ним сочувствием.
— Ну ладно. Пора уходить. Чует мое сердце, еще немного и нами заинтересуются, — сказал, вставая и покряхтывая, Михалыч.
— А кто заинтересуется? — мне было интересно, кого он так испугался, ведь мы ни у кого ничего не отнимали, не бузили и даже вина не пили.
Старик не успел мне ответить, так как разъяснение пожаловало само собой, представ в виде весьма плотного молодого человека с кирпичеобразным выражением лица и глазами, смотрящими из под полуопущенных век. «Бр-р! Печать инферно!» — промелькнула откуда-то у меня странная мыль при виде этого странного взгляда. Действительно, когда у человека при взгляде верхнее веко почти касается зрачка — обходите его стороной! Я не помню почему, но столько в нем сочетается подлости, тупой самовлюбленности и упоения властью над людьми, что это можно назвать печатью инферно. Только не спрашивайте, что такое инферно, я не могу вспомнить, а как пытаюсь вспоминать, мне плохо становится.
— Эй, дед! Ты чего это на чужой территории расселся? Или по кумполу захотел? И потом, делиться надо! А ну-ка показывай, что у тебя в карманах.
Видя, что Михалыч скуксился и готов все отдать, я вступил в беседу:
— Привет, парнишка! Логика у тебя какая-то женская. Сам говоришь делиться надо, а свои карманы не выворачиваешь? Давай мы все карманы вывернем, а потом поровну разделим!
— Как это? — оторопело просчитывал такую комбинацию в своем маленьком уме громила.
Надо заметить, что хоть и мою память тоже сильно сбоило, но у меня голова все-таки соображала раз в десять быстрее, чем у этого «вундеркинда».
— Ах ты, гад! Еще издеваться вздумал! — наконец мысль громилы, хромая, доползла до какого-то результата, и он, немного потоптавшись, начал реагировать на мое конструктивное предложение.
Надо сказать, я не был готов к такому развороту событий. Вернее я вообще ни к чему не был готов, сами понимаете почему. Поэтому не среагировал, когда его лапища сгребла заношенную гимнастерку на моей груди. Я только заметил, как все калики перехожие начали быстро испаряться от нас куда подальше, и только один Михалыч, осторожно пробурчал начальнику над сирыми и убогими:
— Да чего ты руками-то размахался? Я ж тебе должен, а не он!
— А с тобой, дед, я еще разберусь! — огрызнулся битюг.
Спасибо Михалычу — он подарил моему телу очень нужный момент, для того, чтобы оно, не советуясь с моей пустой головой, начало действовать. Я с удивлением наблюдал как мой организм каким-то хитрым образом мгновенно присел и крутанулся, так что рука нападавшего вывернулась самым невероятным образом. Увлекаемый завязшей в рубахе рукой, громила поехал куда-то вперед. Но моему телу было этого мало и оно решило отвесить полноценного пинка громиле, причем так ловко, что тот не успел выпростать свою руку вперед и со всего маху въехал кирпичной рожей в не менее кирпичную кладку стены перехода.
Я с ужасом наблюдал эту картину и начал внутри уже оплакивать несчастного рэкетира, но теперь уже Михалыч не дал мне расслабиться, крикнув: «Бежим!» — и потащив меня в темноту перехода.
При этом народ вокруг изрядно всполошился, вернее разбежался. Я только успел удивиться, насколько здесь люди просекают ситуацию и «спешат» на выручку, а ноги уже сами несли меня за Михалычем. Внезапно тот стал тормозить и опять схватив меня за руку, крикнул:
— Легавые!
По его голосу я сразу понял, что это гораздо хуже, чем этот неудачливый рэкетир, и дракой тут не обойдешься. Я на секунду замер на пересечении коридоров. Гормоны молотом долбили в висках пульсирующей кровью. Спросите: откуда я про гормоны с кровью знаю? Так я вам отвечу: не знаю! Зато я нутром почуял, куда идти.
— Туда! — крикнул я Михалычу, и мы шмыгнули в один из переходов.
Я бы удрал от любых патрулей играючи, но вот Михалыч… поэтому я старался предугадывать обстановку на счет препятствий из стражей порядка. Пришлось еще свернуть и даже заскочить разок в зал с зубами и клещами (который совсем запыхавшийся Михалыч назвал подземкой), чтобы выскочить со стороны другого выхода на улицу. Только там мы заскочили за угол дома и расслабились. Я видел, как было тяжело деду — не в его годы устраивать забеги с препятствиями. И все же надо отдать ему должное, он быстро восстановил силы и сам повел меня куда-то дворами. По дороге он спросил:
— Как ты так ловко сумел пройти мимо них всех?
— Повезло! — ответил я почти честно.
— А ночевать-то где собираешься? — догадался Михалыч о моем бездомном положении. Когда выяснилось, что я не то что не знаю, где я буду ночевать, а даже не очень представляю себе что это такое, дед окончательно взял меня под свою опеку, только удивляясь. — И что же с тобой такого приключилось, что ты ничего не помнишь?
— Если бы я сам знал! — откликнулся я беззаботно. — Зато не о чем беспокоиться! Гуляй хоть налево, хоть направо, и настроение всегда хорошее. Посмотри на прохожих — большинство постоянно чем-то озабочены. Их мысли, как белка в колесе, крутятся в головах и не дают им увидеть окружающего мира. А у меня ничего не крутиться — звонко и пусто!
Михалыч не стал жалеть богатой выручки, и мы затарились на «заработанные» деньги простой едой в небольшом магазинчике и даже взяли бутылку «народного сорокаградусного напитка». Дальше мой поводырь повел меня лабиринтами улочек и дворов, и спустя какое-то время мы проникли в полуподвальное помещение, открыв железную дверь, которая снаружи выглядела надежно запертой.
— Сейчас свечку зажгу, — подсуетился мой проводник, и вскоре я, подслеповато озираясь, увидел темный, низкий коридор, ведущий непонятно куда. Михалыч хвастал своими владениями. — Там дальше теплотрасса, но сейчас у нее жарко, так что мы тут будем, у меня даже лишний лежак есть. За углом отводка от водопровода и канализация есть. Считай, со всеми удобствами устроился, лишь бы никто не выгнал.
А дальше мы продолжили разговор за жизнь, начатый еще в переходе, но сейчас он плавно тек под хорошую закуску и даже выпивку. Оказалось, что мой организм, как впрочем, и я сам, весьма неплохо отнесся к алкоголю, и мы уже чуть не породнились с этим дедом. И все-таки было у нас кроме водки и одиночества еще что-то общее — наверное, отношение к жизни. Вот только пришли мы к нему с противоположных концов: он, имея все и потеряв, а я вообще никуда не приходил, не имея за пазухой ломаного гроша. Мы оба не строили никаких планов и не жалели себя. Но вот в отличие от меня у Михалыча была длинная и интересная жизнь за плечами, и поэтому нам было о чем поговорить.
Где-то между вечером и утром, будущим и прошлым, неизвестно в какой протяженности и пространстве наш разговор незаметно перешел в сон. Мне снились странные вещи. Будто я — это не я, а какой-то ангел, витающий в небесах и лечащий Землю. Почему-то при этом я покрывал ее огромными горчичниками, пластырями, и все пытался воткнуть большущий градусник. Но никакой подмышки у нее, естественно, не находилось и я в конце концов, сунул термометр прямо в Тихий океан. Вода при этом стала кипеть, а земной шар зачихал вулканами. Потом я удирал от какой-то комиссии, которая обвинила меня в неправильном лечении, потеплении климата, цунами и землетрясениях. Я на ходу оправдывался, что я это из самых лучших побуждений… в общем, чушь какая-то. Проснулся я от скрипучего бренчания старенького будильника.
— Ага! Пора вставать! — раздался в темноте голос Михалыча. — А то тут без света весь день проспишь!
Вскоре последовало чирканье спичек, и темнота рассеялась от огонька очередной свечки.
— Давай перекусим, а потом на дело надо идти. Не в переходе же позориться! — при этих словах дед помрачнел. — Хотя и курьерство это мне ой как не по душе. Не лезу я в то, что ношу, но то, что там ничего хорошего, это любому понятно. Ты-то как, тут сидеть будешь или пойдешь куда?