алёных волос приводит меня в себя: космы на голове и борода стали заметно короче, обгоревшая одежда кое-где ещё тлеет…
Куда? Куда теперь обратить мне стопы мои?..
Назад пути нет: горящие балки, охваченные негасимым сверхъестественным огнём, рушились у меня за спиной… Прочь, прочь от пожарища! Кинжал, намертво зажатый в моей правой руке, по-прежнему пребывал в какой-то жутковатой эрекции, как будто этот огненный оргазм не имел к нему никакого отношения. Не удалось Исаис Понтийской оскопить моё Я, и наконечник значит теперь для меня больше, чем жизнь, не важно, где мне суждено отныне жить — в том или в этом мире… И вдруг застываю как вкопанный: передо мной высокая, величественная дама, та самая, чей ангельский образ я видел в парковом лабиринте Эльзбетштейна… Моя душа обмерла в ликующем порыве: это она — Елизавета, истинная королева моей крови, недосягаемая возлюбленная Джона Ди, благословенная в своём терпеливом ожидании!.. Я опускаюсь на колени, не обращая внимания на огонь тибетских дугпа, который едва не лижет ступни ног… И тут кинжал вздрагивает в моей руке как живой, словно пытаясь отвернуться от неземного видения, и в мой мозг проникает ледяная игла: да ведь это маска, личина, мираж, обманчивое отражение, украденное чёрной, обратной стороной зеркала и выставленное сейчас предо мной, дабы низвергнуть назад, в бездну «восьмого мира»…
Зажмурив глаза, я прошёл сквозь фантом, как недавно сквозь огненную стену… Потом мчался по улицам, словно затравленный зверь, которого преследуют по пятам кровожадные, тощие гончие; и вдруг совершенно отчетливо вспомнил, как в галлюцинозе, вызванном токсичными дымами монахов секты «Ян», за мной точно так же гнались чёрные инфернальные кошки и, лишь добежав до древа, с которого Елизавета подавала мне какие-то таинственные знаки, я спасся от погони. Значит, спасусь и сейчас, понял я и, словно притянутый мощным магнитом, уверенно повернул к Эльзбетштейну! Теперь я летел как на крыльях, почти не касаясь земли, в каком-то странном полузабытьи; а когда до меня наконец дошло, что ещё шаг — и мой пульс просто взорвется, чьи-то невидимые руки подхватили меня и я вдруг очнулся на вершине главной башни замка…
Небо позади меня было как кровь, казалось, весь город полыхал, охваченный огненным дыханием ада…
Вот так когда-то и мой уезжавший в Прагу предок Джон Ди, покинув Мортлейк, смотрел, обернувшись назад, как пылает прошлое со всеми его радостями и печалями, заблуждениями и открытиями, победами и поражениями…
Но он покидал, а я возвращаюсь, и у меня в руке то, что он потерял и что меня, подобно магнитной стрелке, привело в мой родной дом: наконечник копья! Слава тебе, Джон Ди, что ты восстал во мне из мертвых и стал отныне моим «Я»!
— Кинжал с тобой?
— Да.
— Хорошо.
Теодор Гертнер протягивает мне руки, и я, как утопающий, хватаюсь за них. Тёплый живительный ток проникает в мою душу, тугие пелены страха, которые стягивали меня словно мумию, начинают ослабевать.
Лицо моего друга озаряет улыбка:
— Ну и как, победил ты Исаис Чёрную? — Вопрос задан вскользь, как бы между прочим, естественным повседневным тоном, однако для меня он прогремел подобно трубам Страшного Суда. Я опускаю глаза:
— Нет.
— Значит, она придёт и сюда, в наш замок, ибо чёрная богиня всегда там, где может взыскать принадлежащее ей по праву.
Страх снова сжимает свои кольца:
— То, что я пытался сделать, превышает человеческие возможности!
— Мне известны твои попытки.
— Силы мои на исходе.
— И ты действительно полагал, что чёрная магия может осуществить трансмутацию?
— Вайроли-тантра?! — вскрикиваю я и впиваюсь глазами в Теодора Гертнера.
— Последний привет от дугпа должен был тебя испепелить! Если бы ты знал, какая сила потребна для того, чтобы манипулировать энергиями вайроли-тантра и не погибнуть! Такое по плечу только азиатам!.. Довольно и того, что ты дважды преодолел течение токсичных дымов. Воистину, достоин ты помощи, ибо самостоятельно, без проводника, сумел вернуться назад.
— Так помоги же мне!
Теодор Гертнер кивает, приглашая следовать за ним.
Только сейчас с глаз моих как будто спала пелена, и я начинаю различать окружающее.
Находимся мы явно в башне. В углу пылает внушительных размеров камин, рядом — алхимический горн. Полки, которые тянутся вдоль стен, сплошь заставлены всевозможными инструментами и утварью мастеров королевского искусства. Бросается в глаза безупречный порядок.
Лаборатория Джона Ди? Постепенно до моего сознания доходит, что я «по ту сторону», в царстве причин. Здесь всё такое, как «по сю сторону», и в то же время совершенно иное; обе эти половинки похожи друг на друга, как лицо одного и того же человека в детстве и в глубокой старости… Превозмогая себя, спрашиваю:
— Скажи мне честно, друг, я умер?
Помедлив мгновение, Теодор Гертнер усмехается не без некоторого лукавства:
— Напротив! Теперь ты стал живым, — и, открыв дверь, пропускает меня вперед.
Сейчас, когда мы совсем рядом, меня при взгляде на него снова охватывает чувство чего-то давно и близко знакомого, словно я уже видел это лицо, не здесь, не в этой жизни, а много, много раньше… Мы идём через замковый двор. Погруженный в свои мысли, я вначале ничего не замечаю, но вдруг, случайно подняв глаза, в изумлении застываю: на месте развалин — величественный замок, нигде никаких следов запустения, горячие фонтаны куда-то исчезли, дощатых уродливых будок как не бывало, да и земляные работы здесь словно никогда не велись… Поняв моё замешательство, мой провожатый, усмехнувшись, кивнул и объяснил:
— Эльзбетштейн — древнейшая стигма Земли. В минувших зонах здесь шумели источники земной судьбы. Нет, это не те фонтаны, которые видел ты, они лишь знак того, что мы вернулись и вступили в свои законные права исконных владельцев замка. Горячие гейзеры — зрелище, конечно, прекрасное, но «люди дела», у которых сердце кровью обливалось при виде этого пропадающего даром добра, уже примеривались, как бы использовать подземное тепло «на благо человека». Да не тут-то было, источники снова иссякли. Истинного Эльзбетштейна людям видеть не дано — смотрят они и не видят…
Я никак не могу прийти в себя от изумления. Высокие вальмовые крыши и венчающие башни островерхие колпаки придали знакомому силуэту крепости законченность и выразительность: замок, казалось, устремился в небо. И при этом ни малейшего намека на какую-либо реставрацию или перестройку, на всём неподдельная патина естественного старения, благородной древности.
— Здесь ты и будешь вершить свое дело, если… если мы не расстанемся. — И Теодор Гертнер быстро отвернулся. И хотя вторая часть фразы была сказана подчеркнуто будничным, даже безразличным тоном, тёмная тень прошла через мою душу.
А мой друг увлек меня в старинный парк между замком и внешней крепостной стеной.
И снова как будто сама вечность взглянула на меня — панорама залитой солнечным светом плодоносной долины с серебряной лентой реки… Так уж создана человеческая память, и всем нам, конечно, знакомо это сиротливое ощущение, когда какой-нибудь ландшафт, мимолетный жест или случайно оброненная фраза вдруг отдаётся в нас оглушительным, многократно усиленным эхом: это мы уже однажды видели, слышали, переживали — и намного интенсивнее, ярче, полнее…
Невольно я сжимаю руку Теодора Гертнера и восклицаю:
— Это мортлейкский замок, такой, каким я его видел в угольном кристалле, и всё же — это он и не он! Ибо Мортлейк лишь просвечивает сквозь Эльзбетштейн, сквозь эти руины над рекой, хозяином которых являешься ты… Да и ты тоже не только Теодор Гертнер, но и…
Дружески улыбаясь, он прижимает палец к губам и ведёт меня назад.
Мы снова в башне, тут мой провожатый покидает меня. Как долго я оставался один? Нет, не знаю, даже представить себе не могу. Сейчас мне кажется, что именно тогда, в той странной временной каверне, моя нога каким-то непонятным образом ступила на сушу, на твёрдую землю родины, которой я не видел века.
Время скользило куда-то мимо, казалось, оно не имело ко мне никакого отношения. Незаметно вновь появился Гертнер. Смену суток я заметил позднее, когда магический круговорот нашего разговора проходил то под знаком Солнца, то под знаком Луны и восковые свечи бросали длинные тени на высокие, загадочно расплывающиеся в полумраке стены…
Должно быть, на Эльзбетштейн в третий раз сошли вечерние сумерки, когда Теодор Гертнер вдруг оборвал плавное, неторопливое течение нашей беседы и как бы между прочим, словно речь шла о каком-то пустяковом, совсем незначительном деле, обронил:
— Ну а теперь пора. Готовься.
Я вздрогнул. Неопределенный ужас гигантской тенью метнулся в моей душе.
—Ты хочешь сказать… это значит… — беспомощно залепетал я.
— Трёх таких дней даже Самсону было достаточно, чтобы отрастить свои отрезанные волосы. Загляни в себя! Твоя сила с тобой!
Под долгим, твёрдым взглядом Теодора Гертнера во мне быстро растет какое-то чудесное, уверенное спокойствие. Почти бессознательно следую я его призыву — закрываю глаза и сосредоточиваюсь… Надо мной парит Бафомет, и белое, холодное сиянье карбункула нисходит на меня…
Мое спокойствие мгновенно кристаллизуется в несокрушимый монолит; теперь, преисполнившись каким-то поистине неисчерпаемым смирением, я приемлю всё, что уготовано мне судьбой: буду ли вознесен к желанной победе или низвергнут пред взором бессмертных в бездну.
Невозмутимо, словно речь идет о ком-то постороннем, спрашиваю:
— Что я должен делать?
— Делать?.. Ты должен мочь! Вопросами или книжным знанием в магии могущества не обретешь. Твори, не ведая, что творишь.
— Даже примерно не представляя, что должен делать? Но это же…
— Это самое трудное. — Теодор Гертнер поднимается и подаёт мне руку… Как-то рассеянно говорит:
— Ущербная луна над горизонтом. Возьми обретенное тобой оружие. Сойди в парк. Там тебе встретится то, что постарается изгнать тебя из Эльзбетштейна. Но помни: если ты сделаешь хоть один-единственный шаг за пределы крепостной стены, то уже никогда не найдешь дороги назад в Эльзбетштейн, и мы больше не увидимся. Надеюсь, что этого не случится. А теперь ступай. Всё, что надо, я тебе сказал…