Ангелино танцует в воздухе, широко улыбается.
И тихонько пукает.
— А ещё давно пора сказать спасибо этим прекрасным детям! Они спасли вас от злодея и от вашей собственной глупости, — говорит Бетти.
— Спасибо, дети, — вяло говорят остолопы.
Берт сдвигает брови.
— Спасибо, — повторяют они гораздо искреннее. Похоже, они действительно благодарны.
— Вот и славно! — Бетти стоит, скрестив руки на груди. — Итак! Вы, два глупыша, остаётесь здесь, с нами. Сейчас примете ванну, выпьете какао — и в постель. Завтра расскажете, как дошли до такой жизни. А в понедельник я отведу вас в школу вместе с Ангелино. Ты не против, Берт?
— Конечно, не против, любимая, — говорит Берт.
Он тоже стоит скрестив руки. Лицо его принимает очень строгое выражение.
— Вздумаете шкодничать — пеняйте на себя. Понятно?
— Да, Берт, — говорят Кевин и Генри хором.
— Не врёте?
— Нет, Берт, — снова говорят они.
— Да, Берт! — хихикает Ангелино. — Нет, Берт! Да, Берт!
И он снова пукает, тихо, но весьма мелодично.
— Может, из вас однажды и выйдет толк, — говорит Бетти.
День был длинным. Он подходит к концу.
Джек кладёт в рот ещё одну желейку.
— Папа, наверно, гадает, где я… — говорит он.
Нэнси смотрит на часы.
— И моя мама тоже.
— И моя, — говорит Алиса. — Нам пора.
Они вздыхают. И не двигаются с места.
— Какой удивительный день, — говорит Нэнси.
— Один удивительный день в удивительной жизни, — говорит Бетти Браун и обнимает детей. — Ну, теперь бегите по домам.
Они медлят… Обнимают её в ответ.
Глава 42
Ну вот. Школа Святого Мунго, понедельник, утро. Советник департамента Корнелиус Фундук прибывает на большой чёрной блестящей машине. Он пробирается сквозь стайки играющих детей. На нём аккуратный серый костюм, блестящие чёрные туфли и впечатляющий полосатый галстук. В руках портфель, а на лице очень серьёзное и важное выражение.
У дверей школы его встречает взволнованная и озабоченная миссис Кротт. Рядом с ней профессор Тухлятти. На нём тоже серый костюм, блестящие чёрные туфли и аккуратно завязанный галстук. Волосы его расчёсаны аккуратнейшим образом.
— Доброе утро, сэр, — говорит миссис Кротт.
— Доброе утро, мадам, — говорит Фундук. — Надеюсь, вы хорошо выспались.
— Хорошо, спасибо, сэр, — отвечает она, хотя, судя по её виду, ночь она провела в комнате с привидениями.
— Отлично!
Профессор прокашливается. Подаёт знак миссис Кротт.
— Я должна сообщить вам, сэр, — говорит миссис Кротт, — что профессор повышен в должности. Он теперь заместитель директора.
— Отличная новость! — Советник пожимает профессору руку. — Поздравляю, Тухлятти. Назначение на руководящие должности таких людей, как вы, преобразит образование в нашей стране. Отлично, миссис Кротт.
— Спасибо, сэр, — лепечет миссис Кротт.
Она пытается улыбнуться, но внезапно вздрагивает: в дальнем конце двора летает ангел в джинсах и клетчатой рубашке — он следит за футболистами с воздуха.
Миссис Кротт пытается взять себя в руки. Так, надо быстро увести обоих мужчин внутрь, в кабинет. Её колени дрожат, голос тоже.
— Проходите, пожалуйста, — шепчет она. — Саманта Кладд подготовила для нас кабинет и…
Но сама она не может и шагу ступить. Потому что в дальнем конце двора в футбол играют не только дети. Там бегает Хокинс! Да, это, несомненно, он!
— Вас ждёт кофе, — говорит она. — И…
— Отлично! — говорит Фундук. — После вас, мадам.
Она не двигается.
— Я восхищён вашим костюмом, Тухлятти, — говорит советник профессору. — Именно в таком виде и надо приходить к этим полудиким детям и их некомпетентным учителям. Пусть видят. Пусть смотрят. Пусть стремятся. Пусть ваш костюм вдохновит их вырваться из их пустой убогой жизни.
Профессор краснеет. Улыбается.
— Миссис Кротт, мы идём? — спрашивает Фундук.
Она смотрит в дальний конец двора. Там Хокинс. Стоит, отклячив задницу. А над ним парит ангел…
— Миссис Кротт! — снова окликает советник и прослеживает её взгляд. — Что это за юноша? Он, кажется, постарше других учеников.
— Кевин быстро вырос, — еле слышно отвечает и. о. директора.
— А что он делает? — недоумевает профессор.
— Наверно… — голос миссис Кротт почти не слышен, — он… исполняет «Трёх волхвов»…
И. о., профессор и советник смотрят через стеклянную дверь. Они видят, как ангел летает над парнем, склонившимся в странной позе. Они видят, как ангел принимает точно такую же позу — оттопыривает попу. Они слышат, как дети вокруг покатываются со смеху.
Миссис Кротт, профессор Тухлятти и Корнелиус Фундук молчат.
Они онемели.
Они долго смотрят вместе куда-то в пустоту, в бездну, где нет ни смеющихся детей, ни пукающего Хокинса, ни ангелов…
Их зовёт Саманта Кладд.
— Сюда, пожалуйста, — говорит она. — В кабинете вас ждут кофе, печенье и три прекрасных кожаных кресла.
Они послушно следуют за ней. На двери висит объявление:
Да, внутри хорошо. Тут нет школьного двора и бездны, куда они только что заглянули. Всё в кабинете чисто и комфортно: хороший большой стол и прекрасные мягкие кожаные кресла. Ручки, карандаши, бумага. На стене — фотография премьер-министра с женой. И отдельно королева. Ещё есть фотография министра просвещения, Нарцисса Сплина, человека приятной наружности. Советник косится на фото. Он восхищается Сплином. Он хочет брать с него пример. Корнелиус Фундук хочет быть следующим Нарциссом Сплином.
Министр просвещения. И это не предел! Бери выше! Он косится на фото самого премьер-министра…
— Располагайтесь, — говорит Саманта Кладд.
Они располагаются. Профессор Тухлятти и Корнелиус Фундук чувствуют себя как дома.
Бедная миссис Кротт дрожит, точно осиновый лист.
Саманта выходит и бесшумно закрывает дверь.
— Заседайте на здоровье, — говорит она напоследок.
Глава 43
— Вот и славно! — говорит мисс Монтеверди. — По-моему, они вас не заметили. А если заметили, то глазам своим не поверили. Нам сюда, друзья, в кабинет изящных искусств.
Путь им преграждает Саманта Кладд.
Она наставляет на Кевина указательный палец и выстреливает:
— Тот самый?
— Вы о ком? — удивляется мисс Монтеверди. — Вообще не понимаю, что за мысли роятся в вашей милой головке. Знакомьтесь: этого юного джентльмена зовут Кевин да Винчи. Он известнейший художник из далёких солнечных краев, с юга. Верно я говорю, синьор Винчи?
У Кевина от неожиданности едва не отваливается челюсть. Но Нэнси тычет его в бок и шипит:
— Ты мастер маскировки!
— Совейшенно вейно! — сам себе удивляясь, отвечает он с каким-то безумным акцентом. Слова прямо выпрыгивают у него изо рта. Он поворачивается к Генри. — А это мой койега, синьой Геньи Пикассо. Вы о нём навейняка слышали.
— Не слышали, — говорит Саманта Кладд. — Но…
— В этом ваше гойе. Несчастье, — обрывает её Кевин. — Нас послал Великий Союз Евьопейских художников. Запечатлеть пьелесного ангела в пьелесной школе.
— Запечатлеть? — удивляется Саманта Кладд. — Эту фитюльку с крылышками?
— О, синьойина, не пьинижайте достоинств этого кьяйне уникального создания. Вы, видимо, чего-то не понимаете?
— Я всё прекрасно понимаю. — Саманта Кладд стоит на своём.
Вперёд выступает Генри Пикассо.
— Синьорина, — нежно произносит он, — вам кто-нибудь говорил, что у вас профиль классической богини?
— У меня? — Саманта Кладд не верит своим ушам.
— Да. У вас. Так и вижу вас на полотнах Моцареллы и…
— Антипасты! — подсказывает Кевин да Винчи.
— Именно! — подхватывает Пикассо. — На полотнах великого Антипасты. Синьорина, окажите мне честь! Позвольте написать ваш портрет!
— Мой? — Саманта Кладд часто-часто моргает. — Мой портрет?
— Да, синьорина, ваш!!!
— Когда? — спрашивает она совсем другим, мягким голосом.
— Сегодня! Прямо сейчас! — восклицает Пикассо. — Разумеется, если это не отвлечёт вас от неотложных дел.
Саманта смотрит на дверь, за которой заседает Крайне Важный Педсовет.
— Ну… — неуверенно произносит она и глубоко задумывается. — Но мне же надо накраситься, сделать укладку…
— Нет-нет! — возражает Пикассо. — Вы же Саманта Кладд! Клад! Сокровище! Вы прекрасны от природы!
Она заливается румянцем.
— Хорошо, — соглашается она тихонько. — Рисуйте.
— Пьекьясно! — радуется Кевин да Винчи. — Мисс Монтевейди! Впейёд! К твойчеству!
И они дружно отправляются в залитый солнцем кабинет изящных искусств, а над головами у них порхает счастливый ангел.
Они ставят на мольберты натянутые холсты. Расстилают на длинных столах листы бумаги. Выжимают на палитры краску из тюбиков, достают угольные палочки и карандаши разной твёрдости, разминают глину и пластилин, надевают фартуки, садятся на высокие табуреты и старинные деревянные стулья, и большая квадратная комната мгновенно преображается — теперь тут властвует восхитительное буйство цвета и формы, и пылинки пляшут в сияющих столбах света. Тут творят прекрасные существа: одних называют детьми, других — взрослыми, а ещё одного, единственного из всех, называют ангелом. И он летает над ними, вокруг них и, кажется, даже внутри них, в самой сердцевине их душ.
Саманта Кладд постепенно смягчается: она вздыхает, улыбается и, похоже, превращается в совсем иную, новую Саманту Кладд. Она садится на высокий табурет, и Генри Пикассо просит её повернуться так и этак, и наконец её волосы, подсвеченные солнцем, образуют ореол вокруг лица. Взявшись писать портрет, Пикассо вглядывается в черты Саманты, пытается передать их красками и кистью и сам с каждой минутой меняется, делается лучше и краше. Со всеми, со всеми в этой комнате происходит это чудо: они творят и становятся всё прекраснее и прекраснее.
Кевин Хокинс глядит в зеркало. Когда-то, в первом классе у любимой мисс Грин, он уже изобразил самого себя. И теперь он берётся за краски и снова пишет автопортреты, целую серию, — себя в прошлом. Вот он с седой шевелюрой и бородой — в образе Злодея — и с чёрными волосами в чёрной одежде — в образе Главного инспектора. Вот он несчастный тихий мальчик в несчастном тихом доме с несчастными родителями. Вот он мечтательный мальчик с картонным космическим кораблем, а рядом — астронавт по имени Сид. Кевин изображает ангела: вот он пукает, вот расправляет крылья над хлевом, где происходит Рождество. Он изображает себя маленьким и милым, как все младенцы, на руках у улыбающейся мамы. Он пишет всё это очень быстро и откладывает в сторону, чтобы краска высохла, а сам в это время пишет портрет нынешнего Кевина Хокинса, то ли мальчика, то ли мужчины, но он ещё растёт, он ещё познаёт себя, всматривается в себя и видит, что там, внутри, он — и младенец, и ангел, и астронавт, и все те, чьи личины ему довелось носить в жизни. Он пишет автопортрет. Он очень доволен.