Смущенная Анжелина позволяла любоваться собой. Неожиданно она открыла подлинную натуру Филиппа Коста. Он был великим романтиком, а также нежным мужчиной, который будет ее холить и лелеять. Он прижалась к нему в ожидании нового поцелуя.
— Моя славная Анжелина, — бормотал он. — Как приятно обнимать вас! Но я и так злоупотребил вашим доверием. Я уважаю вашу невинность, хотя это трудно.
Анжелина молчала, столкнувшись с проблемой: если она сделает первый шаг, Филипп Кост будет шокирован и начнет сомневаться относительно ее так называемой невинности.
— Филипп, мы проведем в разлуке несколько дней, возможно, несколько недель, — ласково сказала она. — Я охотно подарю вам поцелуй на прощание.
Анжелина потянулась к нему, и Филипп попал под огонь ее аметистовых глаз. Издав стон, похожий на хрип, он впился в ее губы. Несмотря на опыт зрелого мужчины, доктор испытал неведомое доселе чувство, проникнув языком в теплый, нежный рот, обещавший ему небывалое наслаждение во время другого действа, о котором он так часто мечтал. Охваченный любовной лихорадкой, близкой к бреду, он, закрыв глаза, ласкал руками изящное тело молодой женщины. Филипп явственно ощущал тугие груди и бедра, прикрытые платьем.
Фиакр неторопливо катил вперед. Порой колеса попадали в выбоину, и тогда карета подпрыгивала, но это не беспокоило ни Анжелину, ни Филиппа. Теперь Анжелине хотелось только подчиняться. Она была готова отдаться. В ее воображении возникали смелые образы, рожденные воспоминаниями о неистовых объятиях Гильема. Страстная любовница, Анжелина вынуждена была бороться с собой, чтобы не направлять лихорадочные движения доктора. Она сдерживала сладостные стоны, чтобы не выдать себя.
«Гильем поднимал мне юбки, опускал голову меж моих бедер и целовал там… долго целовал. Мне не было стыдно, я позволяла ему все. Это было так хорошо, так хорошо! Мне хотелось бы, чтобы доктор сделал то же самое, прямо сейчас», — думала Анжелина, опьяненная бесконечным поцелуем.
— Хватит! — взмолилась она, вырываясь из объятий доктора. — Филипп, прошу вас, перестаньте!
— Да, да, конечно! — с сожалением выдохнул он. — Простите меня, моя дорогая. Боже мой, что я наделал!
Смущенный Филипп увидел, что блузка Анжелины расстегнута и краешек кружева едва прикрывает округлую грудь с соском цвета граната. Анжелина быстро привела одежду в порядок. Лоб Филиппа был покрыт потом, внутри у него все горело. Он не осмеливался смотреть на Анжелину.
— Я грубиян, — вздохнул он. — Но вы такая красивая, такая нежная. Я больше не буду, клянусь вам!
— Тише! — улыбаясь, ответила она. — Не надо клясться в невозможном. Я сама виновата, что не оттолкнула вас сразу.
Волосы Анжелины немного растрепались, щеки покраснели, глаза горели. Она была неотразима. Филипп Кост обезумел от любви.
— Какая вы щедрая! Вы удостоили меня своей милостью! — сказал он. — Полагаю, надо возвращаться на вокзал.
Филипп, отодвинув занавеску, дважды ударил по стеклу перегородки, соседствующей с облучком:
— Поворачивайте назад!
Лошадь пошла шагом. Анжелина вытащила из сумочки часы.
— Половина десятого, — сказала она. — Мадемуазель де Беснак будет рада, что я вернусь в Арьеж вместе с ней.
— И что мы помирились, — добавил Филипп Кост. — Очаровательная старая дама!
— Я обязана ей своим воспитанием и образованием. Она моя благодетельница.
Успокоившись, они завели непринужденную беседу. Доктор затронул тему, которая больше всего его беспокоила.
— Анжелина, дорогая, я намерен приехать к вам в июле, чтобы познакомиться с вашим отцом и официально попросить у него вашей руки. Мы могли бы отметить помолвку в Сен-Лизье.
— О! Филипп, не знаю, готовы ли вы увидеть дом, в котором я выросла. Он покажется вам очень скромным, если не сказать бедным, мрачным и неудобным. Я вовсе не стыжусь его и никогда не отрекусь от своих родителей, но с трудом представляю вас в мастерской моего отца. Там настоящий хаос, пропахший кожами и жиром. Что касается его самого, то он весьма своеобразный человек. Хмурый, недоверчивый, строго придерживающийся традиций, всегда готовый выругаться на местном диалекте, особенно когда одет в поношенную рабочую одежду.
— Меня это ничуть не беспокоит. Ну-ка, скажите мне, как он ругается, — попросил Филипп, рассмеявшись.
— Черт бы тебя подрал! Разрази меня гром! — вызывающе ответила Анжелина. — К тому же, он презирает мадемуазель Жерсанду, потому что она исповедует протестантство. Нет, честное слово, мне неудобно принимать вас в жилище семьи Лубе — так в детстве я называла наш дом. У нас есть двор, огороженный стеной с двойными воротами и небольшой дверью, который мама называла садом. Там растут розы и бузина, а часть крепостных укреплений служит парапетом, оттуда открывается вид на реку и горы.
Анжелина говорила о родных краях мечтательным тоном. Доктор взял ее за руку.
— Я поступлю так, как вы скажете, Анжелина. Если угодно, я остановлюсь в гостинице и встречусь с вашим отцом в таверне.
— Но вы приедете, правда? — вдруг за волновалась Анжелина. — Я так счастлива! Мне повезло, что я встретила вас, Филипп! Ужасная смерть Люсьены привела меня в отчаяние, сами понимаете. Я видела свое будущее в черном цвете. Спасибо, что вы приехали на вокзал. Теперь я могу вернуться домой с легким сердцем.
Признание Анжелины потрясло акушера. Он приготовился к самому трудному испытанию: не видеть Анжелину каждый день. Однако он не будет ждать несколько лет, чтобы жениться на ней. Доктор лихорадочно размышлял.
— Моя дорогая, мы могли бы пожениться сразу после того, как вы получите диплом. Ничего не бойтесь. Вы будете заниматься своим ремеслом в родном городе, выполняя обещание, которое дали матери. К сожалению, я не могу рассчитывать на должность вне стен больницы, но, если я буду работать в больнице Святого Иакова или в какой другой больнице, я найду возможность приезжать к вам на день или два. Это продлится столько месяцев, сколько будет нужно. А еще я куплю загородный дом, где мы будем проводить наши любовные каникулы. Анжелина, ради вас я готов на любые жертвы!
Лучшего нельзя было придумать. Анжелина поняла это и расплакалась, на этот раз от радости.
— Вы слишком великодушны! Я никогда не забуду то, что вы сейчас мне сказали, никогда. И вы не найдете более признательной и преданной супруги, чем я.
Фиакр остановился. По шуму они догадались, что приехали на вокзал Матабио.
— Я не могу вас проводить, Анжелина, — заявил Филипп. — Меня ждут в больнице. Мадам Бертен обрушит на меня весь свой гнев, узнав о моей неожиданной выходке. Вы не потеряли квитанцию о приеме багажа на хранение?
— Нет, не беспокойтесь. Боже мой, как бы мне хотелось вернуться с вами и надеть рабочий халат!
Филипп нежно поцеловал Анжелину в губы, затем помог выйти из фиакра, который тут же отъехал. Вздохнув, она направилась к вокзалу легким шагом, соответствующим ее радостному настроению.
«Если бы я могла работать с ним вместе! Всю жизнь, — думала Анжелина. — Впрочем, я могу поработать год в Сен-Лизье, а затем переехать к нему. Благодарю тебя, Господи, за твою доброту! Я вновь обрела надежду, вновь чувствую себя способной любить. Причем мужчину, более достойного, чем Гильем, который оказался жалким трусом, предавшим меня».
Войдя в просторный зал, полный суетящихся пассажиров, Анжелина стала искать глазами старую даму. Жерсанды де Беснак не было ни в буфете, ни на перроне. Анжелина отправилась в камеру хранения за чемоданом и холщевым мешком.
— Анжелина! — раздался рядом знакомый голос. — О, малышка, ты здесь! Какое счастье!
Жерсанда де Беснак, смеясь от радости, похлопала Анжелину по руке.
— Как я рада! Уже вечером мы будем ужинать с нашим малышом и Октавией.
— Да, я тоже рада. Давайте выйдем на перрон. Мне не терпится уехать скорее, увидеть мои родные горы.
Сен-Лизье, в тот же день
Через несколько часов Анжелина входила в свой дом, сияя от счастья. Ведь незадолго до этого она ласкала малыша Анри, который встретил ее и Жерсанду радостным криком. Ребенок подрос. Он говорил несколько слов, которые придумал сам, но подходящих случаю. Молодая мать нашла своего сына великолепным. Он был таким прелестным с каштановыми кудряшками, живым взглядом темных глаз и пухлыми розовыми щечками!
— Клестная! — закричал Анри, протягивая к ней руки. — Клестная!
Вспоминая эти счастливые мгновения, Анжелина с удивлением осматривала кухню. Огюстен Лубе чистил картошку, сидя около очага, в котором горели угли.
— Здравствуй, папа! — сказала Анжелина.
Огюстен Лубе открыл рот, увидев на пороге дочь с чемоданом в руке, будто свалившуюся с луны.
— Анжелина! Что такое? Черт бы тебя побрал! Я ждал тебя недели через две. Ты заболела? Нет, я знаю… Черт возьми! Тебя отчислили!
— Папа, может, ты меня обнимешь? — взмолилась Анжелина, у которой в горле стоял ком. — Я не сумела предупредить тебя о своем приезде. Все произошло так быстро, но я рада, что вернулась в родную обитель.
Сапожник отложил нож и картошку, вытер руки о голубой фартук и встал.
— Иди ко мне, малышка! — смущенно произнес он.
Анжелину не надо было просить дважды. Она прижалась к груди отца, готовясь вдохнуть знакомый запах кожи и металла, которыми обычно пахла одежда Огюстена. Однако до нее донесся аромат одеколона и свежего белья, так гармонировавший с чистотой на кухне, которая сейчас выглядела намного лучше, чем обычно. Занавеска, прикрывавшая колпак камина, была новой, ярко-желтой, на подоконнике стоял букет роз.
— А ты хорошо заботишься о жилище семьи Лубе! — пошутила Анжелина. — Вижу, с балок свисают соленые окорока и сало. Неужели в мое отсутствие ты охотился по всему краю?
— Нет-нет, — смущенно ответил отец. — Но все же, почему ты приехала так рано?
— Это долго объяснять, — сухо ответила Анжелина. — Я поднимусь в свою комнату и переоденусь. Потом мы поговорим.
— Ты собираешься ужинать у своей гугенотки? — спросил Огюстен с улыбкой. — Держу пари, что да!