тавии, сидевших за столом под навесом и ожидавших ее. Анри, удобно устроившись на стуле, ел кусок хлеба.
— Мой малыш! — сказала Анжелина. — Сегодня я тебя еще ни разу не поцеловала. О! Ты протягиваешь ко мне ручки…
Анжелина приподняла ребенка и посадила себе на колени. Прижав малыша к груди, она почувствовала глубокое облегчение.
— Мы заказали обед, — заявила Жерсанда. — Мой кучер приедет за нами около четырех часов. Итак, виновный арестован благодаря тебе. Об этом говорят все посетители таверны. Поведай нам, что именно произошло.
— Не сейчас, позже. Вечером, — взмолилась Анжелина. — Это ужасно! У меня кусок в горло не лезет, уверяю вас. Но вы ешьте, а я покормлю Анри.
— Ты могла бы рассказать нам хотя бы в двух словах, — возразила Октавия. — Кстати, тебе надо было пригласить своего дядюшку перекусить с нами, ведь ему предстоит долгая дорога.
Едва Октавия произнесла последнюю фразу, как ее щеки зарделись. Анжелина заметила это, но не стала задумываться о причине столь внезапного румянца. Несмотря на успокаивающее присутствие сына, она думала о трагической судьбе Луиджи. «Виновный или невиновный… — повторяла она про себя, устремив взгляд куда-то вдаль. — Невиновный? Нет, виновный. Он убийца. Я права. Но как искренне он все отрицал!»
Через несколько минут появился Спаситель. Он шел медленно и спокойно. Дойдя до столов, собака легла, устремив взгляд своих темных глаз на Анжелину. И тут молодая женщина вспомнила одну подробность. «Спаситель! Тогда я не обратила на это внимание, но во время нашей ссоры он не проявлял никакой враждебности по отношению к Луиджи. Кажется, он даже обнюхал его руку и брюки почти дружелюбно. Обычно Спаситель не позволяет себе такой фамильярности. К тому же вчера утром дядюшка Жан уверял меня, что собаки доверяют своим инстинктам больше, чем люди».
Они об этом разговорились во время казавшейся бесконечной поездки из Бьера на хутор Ансену, после того как Анжелина поведала о неожиданном появлении овчарки ночью на улице Пра-Безиаль. По словам Анжелины, собака как будто примчалась ей на помощь.
— О, да тебя что-то беспокоит, малышка! — вдруг воскликнула Жерсанда. — У тебя странный вид, ты вся напряжена. И я вижу, что ты плакала. Будет лучше, если ты доверишься мне. Ну, о чем ты думаешь?
— Я кое о чем размышляю, — ответила Анжелина, уверенная, что вспомнила очень важную деталь.
В эту минуту хозяйка таверны принесла две дымящиеся тарелки. Ее муж поставил на стол графин с водой и кувшинчик с вином. У супругов было много дел, но, самое главное, нужно было срочно найти другую служанку. Тем не менее, все эти заботы не помешали им поздравить Анжелину.
— О, мы вам крайне обязаны, мадемуазель! — воскликнула хозяйка таверны. — Теперь местные жители могу спать спокойно. Но я никогда, понимаете, никогда не подумала бы, что убийца — этот парень, скрипач! За те три дня, что он бродил по нашей деревне, Марта успела влюбиться в него.
— Черт возьми, он только строил из себя любезного мужчину, а на самом деле готовился к преступлению, — возразил ее муж.
— Боже мой! Я никак не могу поверить, что этот мужчина так ловко скрывал свое извращенное нутро, свои отвратительные наклонности! — подхватила Жерсанда. — Боже, я до сих пор дрожу от ужаса!
Разговор продолжался, но Анжелина едва слушала. Ее задели за живое слова старой дамы. «Если бы она знала, что я нашла медальон в футляре скрипки, если бы она знала о родимом пятне, о котором мне говорила Одетта в Тулузе! Теперь все должно решить правосудие. Впрочем, этот акробат порой странно себя вел, да и делал двусмысленные намеки. Он опасен, я уверена».
В конце концов Анжелине удалось убедить себя. После обеда она поднялась в комнату, чтобы собрать вещи. Ей помогала Октавия. Они не видели, как по дороге, связывающей Масса и Бьер, проехал черный фургон жандармерии, который везли две низкорослые, но коренастые вороные лошади. Это были арьежские пони, превосходные тягловые животные.
Чуть позже три женщины покинули Бьер в коляске мадемуазель Жерсанды. Ее кучер приехал к назначенному сроку. В коляске не хватало еще одного пассажира, поскольку Спаситель предпочел добираться самостоятельно. Они сделали остановку в деревне Касте-д’Алю, чтобы дать кобыле отдохнуть. Наконец на бледно-голубом горизонте показался прекрасный город Сен-Лизье со своими крышами и фасадами, золотящимися в лучах заходящего солнца.
Сен-Лизье, около полуночи
Октавия легла рано, устав за эти два дня, выбившими ее из привычной колеи. Вот уже много лет ее жизнь текла без потрясении и сюрпризов, подчиняясь лишь желаниям, капризам и переменчивому настроению мадемуазель Жерсанды. В комнате было жарко, и Октавия приоткрыла окно. Легкий ветерок играл с льняной занавеской, защищавший комнату от мошкары. После беспокойного недолгого сна Октавия проснулась. Она лежала на довольно узкой кровати с медными спинками рядом с кроваткой Анри. Ребенок спал.
«Наш херувим измучился, — подумала женщина. — Дети не любят резких перемен. Да и я тоже, надо полагать».
Октавия с трудом сдержала вздох. Непонятная тревога мешала ей войти в привычный ритм существования, который она так ценила до поездки в долину Масса.
«Вероятно, мне не подходит горный воздух, — сказала она себе. — К тому же было совершено ужасное преступление. Голова кругом идет. О! Старая карга, напрасно ищешь себе оправдание. Ты лукавишь, моя бедная Октавия! Ты прекрасно знаешь свое больное место!»
Перед глазами Октавии возникло лицо Жана Бонзона, такое яркое в полумраке комнаты. Она будто слышала его суровый голос. «Теперь, когда я обратилась в католичество, я должна исповедаться. Но вот незадача! Прежде о своих чувствах я могла поведать одному Господу и никто ничего не узнал бы. Но как рассказать обо всем этом кюре?!»
На лбу Октавии выступили крупные капли пота. Она стала на колени и принялась читать «Аве Мария», представляя, как завтра войдет в исповедальню. «Святой отец, мне кажется, я согрешила… Нет, по сути, я ничего плохого не сделала. Святой отец, грешно ли думать о женатом мужчине? Знаете, я не открыла ему своих чувств и теперь нескоро его увижу. Мне не приходили в голову безнравственные мысли, нет. Это было, скорее, восхищение, уважение. О! Он образованный человек, и, когда говорит, я хочу только одного: слушать его».
Октавия поднялась с колен и тихо села на кровать.
«Нет, я не смогу рассказать об этом!» — подумала она.
Волосы прилипли к влажной спине. Вечером Октавия долго их расчесывала, и эти привычные движения перенесли ее в прошлое, когда она была молодой женщиной с темными косами, округлыми грудями и гибким станом. В день свадьбы ее муж открыл для себя ее сильное теплое тело с золотистой кожей.
«Три года счастья так мало, — вздохнула Октавия. — Я любила его, моего мужа. Мы дарили друг другу наслаждение, даже когда я вынашивала малышку. Но вспыхнула эпидемия холеры… Постепенно моя красота увяла, я словно не живу. Стираю, глажу, чиню белье, пришиваю или отпарываю кружева. А эти одинокие вечера! Только мадемуазель и я. Господи, мы прочитали все книги, наши языки устали жаловаться. Она оплакивала своего Вильяма и малыша Жозефа, я вторила ей. Возможно, мне надо было посмотреть вокруг и снова выйти замуж. Сейчас неожиданно появился рыжеволосый великан с такими глазами и таким голосом, и я пожалела, что осталась вдовой. Жан, Жан Бонзон…»
Анри во сне вздохнул. Потом повернулся на другой бок и заплакал. Октавия бросилась к малышу и пощупала его лобик.
— Что такое, мое сокровище? О, ты тоже весь в поту. Иди к Октавии. Иди ко мне, малыш.
Она взяла Анри на руки, уложила в свою кровать и легла рядом. Ребенок прижался к ее плечу.
— Спи, мой ангел, спи, — шептала Октавия. — Какое счастье, что ты есть! Завтра я испеку печенье, и мы пойдем гулять вдоль крепостных стен. Завтра я все забуду, да, да…
Октавия вытерла слезу. Ей было за пятьдесят, и она не строила иллюзий. «У Жана Бонзона прекрасная жена, моложе меня. И даже если бы он был вдовцом или холостяком, он все равно не женился бы на такой дылде, как я! Нет!»
В соседней комнате Жерсанда де Беснак заканчивала читать роман Золя, который немного развлек ее в таверне. Она читала при свете керосиновой лампы; пламя постепенно уменьшалось. В раздражении Жерсанда отложила книгу и погасила лампу. Она с радостью вернулась домой, дав себе слово, что не будет выходить на улицу в течение нескольких дней. Здесь все — безделушки, мебель, обои — придавало ей сил. Эта любимая обстановка была своего рода прибежищем, где Жерсанда спасалась от меланхолии, преследовавшей ее.
— Боже, как мне было скучно в таверне! — прошептала старая дама.
Ей досаждала муха, летавшая около лица. Жерсанда попыталась убить насекомое, хлопая наугад руками. Но она быстро отказалась от своей затеи, смирившись с неизбежным. «Пусть кусает. Есть кое-что похуже, чем прыщ, который чешется утром после сна, — сказала себе Жерсанда, вспоминая об ужасной смерти служанки. — Я впервые согласилась поехать с Анжелиной в Бьер и оказалась непосредственным свидетелем жуткой трагедии. Мне вообще было там неуютно. Эти люди, говорящие на местном диалекте, да еще шершавые простыни… Наконец-то я дома».
Но в глубине души старая дама не испытывала ни малейшего облегчения. Она пыталась скрыть досаду, цепляясь за материальные вещи, однако ни безделушки, ни шелка, ни богатые туалеты не могли прогнать образ удрученной Анжелины, молчавшей всю дорогу. Молодая женщина отказалась поужинать в ее обществе. Сейчас она спала у себя дома. У старой дамы был еще один повод для беспокойства: скрипач-убийца. Так она мысленно называла его, и от сочетания этих слов у нее кружилась голова.
«Кто может постичь тайны больной души? — спрашивала себя Жерсанда. — После смерти Люсьены я сказала Анжелине, что самые худшие преступники — это те, кого природа наделила живым умом и искусством перевоплощаться. Они способны обвести вокруг пальца большинство смертных, прибегая к хитрости, расточая улыбки и придавая лицу приветливое выражение. И этот скрипач служит тому убедительным примером».