— Племянница, у меня нет слов! — наконец произнес он.
— Что это, Жан? — спросила Албани.
— «История альбигойцев» Наполеона Пейра[35] в пяти томах, — ответила Анжелина. — Этот труд вышел в свет девять лет назад, дядюшка. Луиджи просмотрел книги. Этот пастор, который был также поэтом, полагает, что исключительная женщина, Эсклармонда де Фуа, упокоилась в крипте, вырытой в скале под замком. Более того, автор родом из Арьежа. Он родился в начале века в Борд-сюр-Ариз.
— Эсклармонда! — воскликнул Жан Бонзон. — Благородная дама, истинная катарка, основавшая цитадель Монсегюра и защищавшая ее![36] Вот это роскошный подарок, дети мои! Как мне хочется, чтобы поскорее пошел снег! Мне не терпится почитать эти книги, сидя весь день у очага, теперь, после того как я купил очки у фармацевта из Масса. Дай я тебя поцелую, малышка!
И Анжелина получила в награду далеко не нежный поцелуй дядюшки. И тут Луиджи вытащил свой подарок — небольшую бутылку арманьяка.
— Этот подарок я тоже с радостью принимаю, парень. Выпьем, чтобы отпраздновать вашу помолвку! А теперь я хочу узнать вашу историю, да, вашу, мои голубки!
Племянница Жана Бонзона рассказала, не вдаваясь в подробности, о возвращении Луиджи в город и о его встрече с матерью, Жерсандой де Беснак. Она не стала описывать все их колебания, перемены настроения и ссоры. Несмотря на внешнюю веселость и юмор, с каким она описывала некоторые эпизоды, на душе у нее было неспокойно. Анжелика часто прислушивалась, не доносятся ли с улицы посторонние звуки. Иногда перед ее глазами появлялось багровое лицо Коралии, и ей казалось, что она слышит ее учащенное дыхание. А дядюшка и тетушка засыпали племянницу вопросами о Розетте, овчарке, Анри. И Анжелина пускалась в новые объяснения, все время ощущая глухую тревогу, не дававшую ей покоя.
— Думаю, пора спать, — сказал Жан Бонзон около одиннадцати часов. — Я не привык засиживаться допоздна! Луиджи, завтра я поведу тебя на хребет, возвышающийся над плато ведьм. Вид Пиренеев стоит того, чтобы вскарабкаться туда. А на обратном пути, готов спорить, мы наберем полные корзины каштанов и белых грибов.
— Буду очень рад, — заверил его акробат. — Жаль, что я не сыграю вам на скрипке.
— Вы будете играть завтра вечером, — робко пробормотала Албани. — А мы с Анжелиной с утра выгоним овец. На пастбище еще есть трава.
— С радостью, тетушка.
Чувствовалось, что супруги счастливы принимать у себя молодых людей в течение целых трех дней. Привязанные друг к другу, по-прежнему влюбленные, несмотря на столько прожитых вместе лет, они не сетовали на свое одиночество, однако ценили общество, особенно общество своей племянницы.
Луиджи и Анжелина поднялись на второй этаж и пожелали друг другу спокойной ночи на лестничной площадке. Там сушились связки лука, а также колбасы, посыпанные золой буковых поленьев.
— Ты чем-то озабочена, моя любимая… — вполголоса произнес акробат. — Ложись со мной на чердаке. Никто об этом не узнает, а я буду умником. Мы будем играть в Тристана и Изольду, разделенных мечом короля Артура.
— Мне очень жаль, но я вынуждена тебе отказать, любовь моя! Анжелина вздохнула. — Как мне отблагодарить тебя? Ты такой предупредительный, ты всегда знаешь, когда мне грустно. К тому же ты умаслил моего дядюшку, который порой бывает таким нетерпимым, таким раздражительным. Я уверена, что он приедет на нашу свадьбу только из-за тебя. Луиджи, обними меня. Мне действительно страшно. Я волнуюсь за нашу соседку, Коралию. Она молодая, ей лет тридцать, но я уверена, что у нее серьезные проблемы либо с сердцем, либо с легкими. Роды при такой патологии могут обернуться трагедией.
— Если хочешь, мы можем отвезти ее завтра утром к врачу в Масса или, по крайней мере, предупредить его.
— Это очень мило с твоей стороны, но в данном случае доктор не сможет ей помочь. Коралия должна была проконсультироваться с ним гораздо раньше. Я ей так и сказала. Я помню, как в Тулузе мадам Бертен, наша главная повитуха, потеряла пациентку, сердце которой перестало биться сразу после родов. И это произошло в больнице. Прибежали врачи, но они не сумели ее спасти.
— Так что, ты думаешь, что твоя пациентка обречена?
— Нет, нет и еще раз нет! Просто я опасаюсь. Это всего лишь опасение!
В порыве страсти Луиджи нежно обнял Анжелину. Он опьянел от сидра, белого вина и арманьяка. Добрые намерения куда-то улетучились вместе с трезвостью. Он требовательно поцеловал Анжелину, а его рука стала взбираться от бедер молодой женщины к ее груди.
— Моя красавица, моя прелестница, — выдыхал он ей в рот, — идем, прошу тебя! Я не могу больше просто желать тебя, мечтать о твоем теле. Я ничего с тобой не сделаю, я просто хочу видеть тебя голой с ног до головы и ласкать тебя.
— Луиджи, нет, не здесь! Умоляю тебя! Не сердись, но я не могу! Мой дядюшка может услышать шум. Я хорошо его знаю, сейчас он прислушивается к каждому звуку.
— А я думаю, ему плевать на нашу добродетель. И потом, мы не будем шуметь. Сними туфли и иди! Сжалься надо мной, я так люблю тебя!
Анжелина уступила мольбам Луиджи, уверенная, что их любовные игры помогут ей избавиться от внутреннего страха, угнетавшего ее. На чердаке было холодно. На деревянных полках лежали яблоки. В углу куча каштанов напоминала причудливое животное с колючками, которое наконец-то спряталось от всех. Кровать стояла около маленького окошка с двумя деревянными ставнями. На ней лежали подушка, простыня и одеяло.
— Смотри, нам светит луна, прошептал Луиджи, сгоравший от желания.
Он подхватил Анжелину на руки и усадил ее на матрас, от которого исходил стойкий запах овечьей шерсти.
— Доставь мне это счастье, моя невестушка, моя пастушка с глазами цвета колокольчиков!
— Тихо! Замолчи! — велела ему Анжелина.
Луиджи послушно кивнул, расстегивая ее платье, которое через мгновение стянул с нее с каким-то неистовством. Анжелина больше не носила корсет, а ее чулки держались благодаря подвязкам на бедрах, украшенным маленькими розовыми ленточками. Она так и предстала перед Луиджи — в нижней рубашке на бретельках, с обнаженными плечами и руками, в обтягивающих ноги черных шелковых чулках.
— Ты возбуждаешь меня, дорогая, сводишь с ума…
Задыхавшаяся Анжелина смотрела на Луиджи, черты которого делал неясными бледный свет луны. Луиджи наклонился и провел пальцем по ее коротким ситцевым штанишкам новой модели, которая была восхитительно бесстыдной.
— И откуда же у нас такое кокетливое белье? — прошептал он ей на ухо.
— Я заказала его по каталогу, который выписываю. Оно продается в одном магазинчике Тулузы. Длинные панталоны скоро выйдут из моды, мсье, который слишком много выпил. Ты дрожишь как осенний лист.
— Я Дрожу от желания, Анжелина.
Анжелина прижала Луиджи к себе. Он почувствовал, как ее соски скользят по его телу, и потерял над собой контроль. Луиджи, обычно столь уравновешенный и умеющий управлять своими чувствами, превратился в дерзкого распутника, прерывистое дыхание которого выдавало его возбуждение. Нижняя рубашка молодой женщины полетела на пол. Горячими губами Луиджи покрывал поцелуями соски. Потом он прижался лбом к золотистой шевелюре, той, что находится внизу живота, такой шелковистой. Анжелина хотела было отстраниться, поскольку Гильем обожал припадать к ее интимному цветку и порой доводил ее своим умелым языком до экстаза.
— Нет, только не это! — тихо простонала она.
Но Луиджи не слушал Анжелину, он осознавал свою власть над ее влажным и теплым телом. И тогда она забыла о своем первом любовнике, поскольку акробат использовал все сокровища премудрости и настойчивости, чтобы она почувствовала себя отдавшейся, погруженной в чувственный бред. Вдруг он, выпрямившись, отстранился от нее и застыл, прислушиваясь.
— Энджи, внизу кто-то стучит! — сказал он.
— Вероятно, это муж Коралии. Который час?
— Не знаю, около полуночи.
Анжелина надела платье, забыв о нательной рубашке, лежавшей на полу. Даже не взглянув на Луиджи, она на цыпочках спустилась по лестнице и как можно тише вошла в отведенную ей комнату. Во входную дверь продолжали стучать. Анжелина спрашивала себя, почему дядюшка и тетушка не открывают. Больше не притворяясь, что ее разбудили, Анжелина сбежала по ступенькам. Из своей комнаты вышел разъяренный Жан Бонзон в ночном колпаке на рыжей шевелюре. В руках он держал свечу.
— Разрази меня гром! — рявкнул он. — Что за базар?
— Надо идти к нам, черт возьми! — раздался грубый мужской голос с ярко выраженным акцентом.
— Иду, мсье! Возвращайтесь к своей жене, — крикнула Анжелина. — Дядюшка, да ты глухой, честное слово! Это не базар, а муж, который хочет, чтобы я помогла его супруге, это Ив Жаке. Посвети мне. Я должна взять халат и саквояж. Может, тетушка присоединится ко мне на рассвете и наведет порядок в доме несчастной Коралии? Мне становится больно при одной мысли, что младенец появится на свет в такой грязи!
— Вздор, племянница. В этом краю многие малыши рождались среди нечистот, и из них выросли крепкие, сильные люди. Грязь еще никого не убивала.
— Именно из-за грязи умерли многие роженицы! — запальчиво возразила Анжелина.
— В больницах, но не здесь, в горах.
Анжелина пожала плечами и, убедившись, что ничего не забыла, выбежала на улицу. В нескольких метрах от дома Жаке ее догнал Луиджи.
— Анжелина, любимая моя, крепись! Прости меня, ты права. Я был пьян.
— Мне не за что тебя прощать.
Они обменялись быстрым поцелуем, лишенным любовного пыла, который еще недавно сводил их с ума, но полным нежности.
— Я не знаю, как долго мне придется оставаться возле Коралии. Возвращайся домой и ложись спать. Тебе надо отдохнуть.
С этими словами Анжелина побежала к двери, за которой ее ждала роженица. В окне горел слабый огонек — около самого стекла стояла свеча. Ив Жаке сразу же открыл дверь, поскольку он ждал Анжелину. Повитуха оказалась лицом к лицу с коренастым мужчиной одного с ней роста. Очевидно, он был ровесником Луиджи, но жизнь на открытом воздухе, палящее летнее солнце и зимние холода обветрили его немного вытянуто