— Луиджи, иди обедать. Из-за этих волнений ты, должно быть, проголодался.
— Иду, — вздохнул он.
У Луиджи не было аппетита. Его снедало только одно желание: упасть на колени перед Анжелиной и вымолить прощение, обнять ее, осыпать поцелуями, доказать ей безумную страсть, которую она вызывает в нем, в чем он, наконец, признается ей. И все же его порыв, желание жениться на Розетте имело и положительную сторону: оно заставило молодого человека отринуть свои страхи, осознать тщетность сомнений. Теперь он не боялся, но, возможно, это уже ничего не могло изменить.
Грызя сухарик под ласковым взглядом матери, Луиджи мысленно упрекал себя: «Какой же я дурак! Я сердился на нее за то, что она до меня любила другого мужчину и обожает ребенка, родившегося от него. Я осуждал Гильема Лезажа, но сам вел себя так же, как он, как властный, себялюбивый самец. С Анжелиной всегда возникают проблемы, ведь она так отличается от других женщин. Она слишком красивая, слишком свободная в своих поступках, слишком гордая, чтобы подчиняться, и слишком мужественная, и поэтому преодолевает все испытания, не показывая, что страдает. Розетта права. Она ангел, но с мечом в руке, радеющая о справедливости и настолько умная, что бесполезно пытаться влиять на нее, направлять. Какая женщина! Я должен ей написать, объяснить, почему поступал неправильно. Если понадобится, я испишу десять страниц! Даже если она откажется встречаться со мной, я никогда не отступлюсь. Никогда!»
Анжелина тщательно задернула плотные льняные занавески бежевого цвета на окнах диспансера. Наступил момент, которого она страшилась всем своим естеством. Ее сердце было готово выскочить из груди. Она с тревогой взглянула на Розетту, мечтательно рассматривавшую потолок. Розетта поспала несколько часов после визита доктора Бюффардо, наложившего на ее сломанную ногу гипсовую повязку. Уходя, он посоветовал своей пациентке не двигаться.
— И не бойтесь чаще давать ей шафранно-опийную настойку, — добавил доктор, откланиваясь. — Боль утихнет, и она сможет поспать.
Было около полуночи. Анжелина сдержала вздох. Весь вечер она старалась взять в себя в руки и мысленно повторяла все, что ей было известно о строении человеческого тела. Она дважды простерилизовала инструменты: сначала прокипятила их, а затем протерла спиртом.
— Мадемуазель Энджи, я заставляю вас страдать! — вдруг сказала Розетта. — Я это чувствую по вашему голосу и вижу по лицу.
— В этом нет твоей вины. И ты знаешь единственного виновного. Это мужчина, который сделал тебя беременной.
— Как красиво вы все-таки говорите! Я никогда так не научусь. Черт возьми! Если бы вы слышали, как я ругала Луиджи! Я так разозлилась на него! Я наговорила много плохого, произносила слова, которые вы не любите. Но я обещаю: начиная с сегодняшнего вечера, я буду стараться.
Анжелина подошла к кровати.
— Почему ты разозлилась?
— Кольцо, это он! Я объяснила, что не хочу носить его кольцо. Видите ли, этот мсье решил на мне жениться!
Признание повергло в шок молодую женщину, хотя она была готова к этому.
— Да не дрожите вы так! Черт возьми, я должна вам об этом рассказать. Но это он просто утешал меня так. Понимаете? И я высказала ему в лицо все, что об этом думаю.
Розетта кратко пересказала, что говорила акробату, а потом серьезным тоном добавила:
— Мсье Луиджи решил, что я должна выйти замуж вся в белом. А поскольку я забеременела от своего чертова отца, он думал, что он — единственный мужчина на земле, который захочет взять меня в жены.
— Неважно, Розетта. Это только доказывает, что он меня не любит, что никогда не любил меня. Иначе он не посмел бы надеть на твой палец кольцо, которое, по его словам, предназначалось мне. Не волнуйся, я на тебя не сержусь. Ты не виновата в том, что у него возникли такие фантазии. Ладно. Я должна заняться тобой, и ты об этом знаешь. Если буду нервничать, я не смогу тебя прооперировать. Эта операция и так представляется мне сложной и рискованной, поскольку помощников у меня нет.
— Погодите, — остановила ее Розетта. — Я не закончила. По сути, мсье Луиджи очень похож на вас.
— Что? Конечно нет!
— О да! В тот день, когда с Гильемом случилось несчастье, я видела, как вы вся в слезах вбежали во двор. Вы были белая как мел. А потом вам стало нехорошо. Я знаю, что вы пишете его невестке, а она отвечает вам. И я готова спорить, что, если бы ваш Гильем остался один-одинешенек, да к тому же увечный, вы бы переехали к нему и стали ухаживать за ним, даже если бы любили другого мужчину. Вам всегда жалко болезных и несчастных. И мсье Луиджи тоже! Ему было так жаль меня, что он не нашел ничего умнее, чем сказать, что женится на мне.
— Розетта, я уже ничего не знаю наверняка. Ты, такая милая, попыталась утешить меня, но давай оставим этот разговор. Теперь послушай, что я тебе скажу. Тебе будет больно, когда я буду делать то, что намерена сделать. Очень больно. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ты вдохнула эфир. Я всегда держу его для пациенток, которые испытывают мучительные боли во время родов. Только когда ты впадешь в забытье, я не сумею держать твои ноги в нужном положении, тем более что одна нога у тебя в гипсе. Я боюсь, малышка, я очень боюсь поранить тебя, сделать неловкое движение.
— В таком случае не давайте мне эфир. Плевать, что мне будет больно, клянусь!
— Розетта, я никогда не делала абортов. Помогать женщине рожать ребенка — да, в этом ремесле я преуспела. Но… Я собираюсь использовать медный зонд.
Анжелина не смогла больше ничего добавить. Прижав руку к сердцу, она расплакалась.
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты крепко спала, чтобы проснулась, когда все будет кончено, — всхлипывала Анжелина.
— Ну, мадемуазель Анжелина, вы потом усыпите меня своим эфиром, и я проведу прекрасную ночь. Мы обе должны быть сильными. Я готова страдать, если завтра стану такой, какой была прежде, Розеттой, которая поет, месит тесто для булочек и целует вашего малыша.
— Хорошо, я согласна.
Повитуха сделала глубокий вдох. Ценой невероятных усилий, собрав всю волю в кулак, она сумела обуздать страх и немного расслабилась. В безукоризненно чистом халате и в таком же чистом белом переднике, она сделала сильнее пламя двух больших керосиновых ламп и принялась молча молиться. «Прости меня, Господи Иисусе, и ты, Пресвятая Дева Мария! Я делаю это вполне осознанно, но прошу вас не судить меня слишком строго».
Однако, едва взяв в руки инструмент, Анжелина снова почувствовала страх, но на этот раз иного рода.
«А вдруг кто-то постучит в ворота, чтобы позвать меня на помощь рожающей женщине? Сейчас или через час… Боже, тогда я не смогу это закончить! К тому же нельзя оставлять Розетту одну. Господи, молю тебя, сделай так, чтобы сегодня вечером никто не пришел ко мне!»
Через тринадцать минут — это Анжелина знала наверняка, так как смотрела на настенные часы, — она закончила. И хотя молодая женщина чувствовала безмерное облегчение, ее тело сотрясала конвульсивная дрожь. «Сколько крови! Я убила живое существо, Божье создание! Но почему Бог допускает подобные ужасы? Отец, который вступает в кровосмесительные отношения, пьет, насилует своих дочерей…» — думала Анжелина.
А в это время Розетта пыталась восстановить дыхание. Живот буквально разрывался от мучительных спазмов, но девушка даже не стонала. Резкая боль пронзила все ее тело, когда Анжелина ввела зонд в матку, но и тогда Розетта не закричала.
— Мадемуазель Энджи, дайте мне вашего эфира, — простонала Розетта.
— Да, сейчас. Подожди минутку, мне что-то нехорошо.
С этими словами Анжелина побежала к небольшой раковине, стоящей в углу помещения. Через мгновение ее вырвало.
— Черт возьми! Вы заболели? — встревожилась Розетта.
— Нет, пустяки…
Анжелина выпила воды, которую всегда держала в большом фарфоровом кувшине, потом прополоскала рот и умылась. Сердце ее бешено билось, но ни за что на свете Анжелина не должна была показать Розетте свою скорбь, свое горе, свой стыд.
«Никто меня не побеспокоил, и это к лучшему, — говорила она себе. — Завтра я закрою диспансер, завтра я перестану быть повитухой с улицы Мобек. После того как я совершила это преступное деяние, я больше не могу заниматься своим ремеслом. Нет! Я нарушила закон и клятву, данную матери. Я предала Господа Бога и свою веру. Я с этого момента не буду повитухой. Ни за что!»
— Мадемуазель Энджи, вам лучше? — вновь спросила Розетта.
— Да, конечно. Сейчас ты выпьешь немного шафранноопийной настойки и приложишь к лицу салфетку, пропитанную эфиром. Этого будет достаточно. Я буду спать около тебя, в кресле. Все прошло хорошо. Тебе нечего опасаться.
Через несколько минут Анжелина потушила лампы и зажгла свечу. Закутавшись в шаль, она удобно расположилась в кожаном кресле, подаренном Луиджи. Лежавший посреди двора Спаситель охранял их покой. Судя по всему, Розетта заснула. Черты ее лица расслабились, а бледные губы сложились в легкую улыбку.
Спаситель лаял. Этот хриплый лай был отчетливо слышен в предрассветной тишине. Анжелина проснулась. Окинув взглядом диспансер, она сразу же вспомнила, что здесь произошло около полуночи.
Анжелина быстро встала и осмотрела еще крепко спящую Розетту.
«Так, кровотечение обильное, но не внушающее тревоги. Температура тоже в норме».
Теперь Спаситель, усевшись около двери, рычал. Анжелина отдернула занавеску, посмотрела в окно, потом вышла во двор, полагая, что кто-то звонит в колокольчик, висящий на воротах, которые накануне она заперла на ключ.
— Вероятно, сейчас шесть часов, — вполголоса сказала Анжелина, глядя на северо-западный горизонт.
Было свежо. По долине Сала плыл туман.
— Успокойся, моя собака! — велела она Спасителю. — Надеюсь, ты лаешь не на кошку.
Для очистки совести Анжелина решила проведать Бланку. Кобыла спокойно жевала сено.