И слышит самый ненавистный голос из всех.
– Дражайший Родни, здравствуйте, здравствуйте! Сколько лет! Вы уж не обессудьте, что я вошел сам, все же у нас так много общих друзей. Так много! Не может быть, чтобы вы меня забыли, вспоминайте: я грозился вас засудить – ужасная грубость с моей стороны, покорнейше прошу прощения… Как я уже наверняка говорил, меня зовут Мерсер Крейдл, раньше я работал в старинной уважаемой адвокатской конторе «Ноблуайт и Крейдл», а теперь – в швейцарской «Эдельвейс Фельдбетт», совсем юной, хотя мы надеемся оставить след в истории как можно раньше, это часть нашей корпоративной культуры, которую я, хм, «культивирую» прямо сейчас – досадная тавтология, но что поделать? Право, Родни, что можете поделать вы? Нет, не трогайте телефон, эти господа могут возмутиться, они из народного объединения неравнодушных граждан, которое можно назвать теневой полицейской службой или, для пущей убедительности, мафией. Ах да, эта бумага, мистер Титвистл – вернее, эти бумаги, поскольку их много, – различные повестки, извещения и прочие неприятные предписания, которые я, увы, вынужден вручить вашему благородию в связи с тем, что намерен отправить вас под суд за соучастие в пытках и многом, многом другом. Посему прошу вас сдаться по доброй воле, и, пожалуй, мы переждем эту ночку здесь, в тепле и с бокальчиком хереса, а бумажной волокитой займемся поутру – если будем живы…
– Ибо, – холодно добавляет Мерсер, – ты чуть не угробил всех нас, ушлепок, поэтому сиди смирно и дай другим разгрести за тебя дерьмо, иначе, клянусь, я откручу тебе яйца. Родни.
На втором этаже симпатичного дома приходского священника в Кэмден-тауне Гарриет Спорк прислушивается к вою сирен за окном и слышит голос своего любимого покойного супруга. Радио у нее в комнате только что объявило, что золотых пчел видели над Ла-Маншем, и в лучшем случае через час они доберутся до Лондона – но у ее сына все под контролем. Он вырос неплохим человеком, правда? Несмотря ни на что. И теперь в этом убедятся все.
Впервые за много лет Гарриет засыпает безмятежным сном.
Эрвин Каммербанд смотрит в иллюминатор, как исчезает вдали аэропорт Станстед. На его огромном плече дремлет красавица Хелена. Ей снятся сны об Эрвине и родной Аргентине. Внизу – в городе, который всегда был его домом, но по которому он ни капли не будет скучать, – Джо Спорк делает то, что положено делать Споркам.
Эрвин улыбается, глубоко вдыхает и выдыхает. Очень скоро салон первого класса оглашает храп моржа, впавшего в спячку (если моржи вообще впадают в спячку – Эрвин первым оспорил бы данное утверждение). Он почти не слышит объявления пилота, который не без тревоги в голосе сообщает пассажирам, что их самолет вынужден слегка отклониться от курса, дабы не попасть в облако пчел.
В Милтон-Кинсе, пока Лондон купается в восторге и негодовании, дрожит земля. Спящий город ворочается в теплой постели и сонно гадает, что стряслось – уж не землетрясение ли? Несколько припозднившихся гуляк резко оборачиваются на звук, кутаются в пальто и, ежась от промозглого ветра, спешат домой.
Блетчли-парк содрогается целиком, от неоготических крепостных стен до пустых обветшалых ангаров из гофрированной стали. Ворота в продолговатом холме распахиваются. Деревянные шпалы ворчат и стонут.
Наружу вырывается, вагон за вагоном, нечто огромное и черное. Несколько мгновений оно тяжело громыхает по рельсам, затем понемногу набирает скорость. На длинных прямых отрезках Лондонской железной дороги оно превращается в стремительную тень: гигантскую, ревущую и изрыгающую клубы дыма.
Позади нее рельсы, натертые до блеска одним лишь сцеплением колес с металлом, сверкают серебром.
Дорогу титану!
Поездной диспетчер Сара Райс, вышедшая сегодня в ночную смену, следит за движением грузовых поездов на участке «Лондон – Центральные графства». Она работает в офисе с кондиционером и отоплением. На работу ездит на машине, потому что электрички от того единственного жилища, которое ей по карману, не ходят. Впрочем, машина ей тоже не карману.
Мужчина, который останавливается помочь, когда она обнаруживает, что ей порезали правое переднее колесо, невероятно вежлив и чрезвычайно привлекателен – на растрепанный, старомодный манер. Он так добр, что она не чувствует абсолютно никакого страха, когда он добавляет, что ей следует звать его Тэмом, и что он работает на самого несправедливо оговоренного, самого разыскиваемого преступника страны. Она должна сделать для него одну очень простую вещь, и он готов заплатить ей больше денег, чем она когда-либо видела в одной сумке, за помощь в спасении мира. Отчего-то ей и в голову не приходит, что он может причинить ей вред. Вероятно, дело в том, что он меняет колесо – то есть находится в крайне уязвимом положении. Или причина в его внешнем сходстве с ее братом Питером, скончавшимся от рака в прошлом году. Или она просто чувствует, как и все сегодня, что происходит нечто очень важное.
Словом, Сара Райс соглашается ему помочь и ровно в час пополуночи нажимает несколько кнопок в совершенно новой и незнакомой для нее последовательности. Табло тут же озаряется красными огнями остановившихся составов, везущих железные сваи из Хоува в Кармартен через Клапхем-Джанкшн, и во тьме вспыхивает ярко-зеленая линия: совершенно свободный путь к центру Лондона и дальше, к зеленым лугам Ричмонда и Барнса.
Несколькими мгновениями позже что-то проносится мимо ее станции на скорости более ста пятидесяти миль в час; старые заржавленные рельсы возмущенно дрожат, но терпят. Сара Райс прячет улыбку: она только что совершила что-то важное.
Зеленые поля со стадами коров и овец; пустые церквушки и пабы с закрытыми ставнями; широкие дороги; поезд проносится мимо них и исчезает, оставляя за собой вонь раскаленного металла и черный угольный дым.
Мимо складов и школ, магазинов, ресторанов и заправок, вперед, вперед – в Лондон! Кирпичные дома трясутся, стаканы падают с полок. Воют сигнализации, лопаются стекла. Пустая кровать Полли Крейдл в подвале ее дома слетает с кронштейнов и с грохотом падает на пол.
Во мраке ночи хаоса «Ада Лавлейс» несется, подобно копью, прямо к Шэрроу-хаусу.
Дорогу титану!
Территорию вокруг крепости Сим Сим Цяня патрулируют рескианцы. Среди них есть машины и люди, но они почти ничем не отличаются друг от друга. Хладноокие фрагменты Опиумного Хана с одинаковыми матерчатыми лицами ходят и дышат, однако воли у них не больше, чем у акул. Они едят, сражаются, спят, и так по кругу. Они служат. Они – части целого.
И сейчас все они что-то слышат. Чувствуют стопами, ощущают в наэлектризованном воздухе. Что-то большое, нет, громадное.
У подножия крепости они собираются вместе и ждут. Они не ведают страха. Они лишены чувства собственного «я», их сознание – коллективное. Каждый смутно ощущает свою неполноту и неполноценность, свой долг перед эталоном. Они передвигаются, как рой. Они – сплав ужасов, бесконечных часов жизни Сим Сим Цяня, расцвеченный узором из пыток и смерти, богословия, ненависти и гнева.
Тревога нарастает. Звук становится либо громче, либо намного, намного ближе. Земля дрожит. Из Шэрроу-хауса выливается еще одна кипучая толпа рескианцев. Хотя каждым из них движет лишь частичка разума Сим Сим Цяня, один-единственный срез его сознания, всех их объединяет непомерная прародителева кровожадность.
И тут, ровно в назначенный час, Госпожа Тош бурливо выражает свое недовольство: крепостной ров взлетает на воздух.
Зеленая вода белеет и поднимается к небу. Она кипит, рассыпается пузырями и поднимается все выше, выше, как гриб, а потом обрушивается вниз водяными глыбами. Отдельных рескианцев, мертвых или сломанных, прибивает к земле. Безобразные рыбы с острыми треугольными зубами, оглушенные и наполовину выпотрошенные, дождем сыплются с неба. На миг весь мир превращается в туман и пену. Затем напор спадает, гейзер исчезает, а оставшаяся вода уходит в канализацию.
Рой рескианцев тупо смотрит на пустой ров. Неожиданный поворот. Неожиданности – это плохо. Очень плохо. Впрочем, сражаться не с кем, поэтому они просто смотрят на взорванный ров и дальше, в направлении звука, и ждут.
До столкновения остается двадцать секунд. Джо Спорк, вцепившись в ручку управления обеими руками, видит, как впереди растет, приближаясь, стена Шэрроу-хауса, и сознает, что впервые в своей взрослой жизни не пытается уйти от открытого противостояния. Еще один удар сердца – пол-удара – и поезд врежется в крепостную стену. Последнее испытание на прочность. Мастерство рескианцев – прежних рескианцев Теда Шольта, а не этих тварей, – против незыблемых законов физики. Путеочиститель либо выдержит, либо нет. Если гигантский паровой котел в голове поезда не переживет столкновения и рванет, взрыв будет мощнейший – впрочем, человеку, стоящему прямо над ним, будет абсолютно неважно, какой он мощности. Любой взрыв убьет его моментально.
В груди Джо бурлит золотой котел радостного волнения – словно он принял на грудь стаканчик виски. Он улыбается Полли Крейдл и видит такую же улыбку, полную предвкушения и восторга.
О да!
Стена уже закрывает собой небо и, кажется, выгибается, готовясь объять «Лавлейс»…
Удар.
И громовая тишина.
Миг – мельчайшая из доступных человеческому восприятию доля секунды, – абсолютной неподвижности.
Джо швыряет на ограничительные ремни; ему кажется, что вот сейчас его точно разнесет вдребезги. Он видит землю, потом небо. Поезд опрокинется, затем взорвется. Выжить невозможно. Почему-то он не испытывает никаких сожалений – или просто не успевает их испытать.
Однако создатель «Лавлейс» знал, что строит: не просто передвижную шифровальную станцию или лабораторию, но боевую машину, способную противостоять чудовищным нагрузкам и ударам войны. Поезд не может ехать без машиниста, следовательно, машиниста нужно обезопасить.
«Лавлейс» пробивает стену, рассыпая цемент, битый кирпич и камни. Вагоны слипаются, входя друг в дружку, и их суммарная кинетическая энергия устремляется вдоль центральной оси поезда, проходя по нему огромной волной.