– В таком случае ты должен сказать мне, где он проходит, – беспощадно заявляет Мэтью Спорк.
– Конечно, пап.
И действительно, тем же вечером, вооружившись мамиными маникюрными ножницами и потратив полчаса на вырезание и сборку, Джо сообщает отцу адрес.
– Поприветствуем победителя! Вот он, истинный наследник Дома Спорка! – гордо восклицает Мэтью, и Джо, сам не свой от счастья, повторяет эти слова, пока отец кружит его в воздухе.
– Любишь побеждать, не так ли?
– Да, папа, очень люблю.
– Тогда тебе предстоит еще одно испытание: сыграем в три карты монте!
Традиционную версию игры еще называют «Найди леди». Играют в нее тремя картами, одна из которых – дама. Сдающий выкладывает на стол три карты лицом вниз и начинает менять их местами, пытаясь запутать игрока. В конце игрок пытается угадать, где именно находится дама, и на первый раз ему это удается (а иногда – и на второй), но на третий он неизбежно проигрывает, а сдающий забирает деньги. То была первая жульническая игра, которую Мэтью освоил в детстве, – причем научил его не кто иной, как Дэниел, в чем старик до сих пор горько раскаивается.
Самый простой прием в этой игре называется «подмена костяшкой». У сдающего две руки, легкая и тяжелая, последнюю каталы так называют, потому что в ней лежат две карты, одна над другой. При выкладывании карт на стол сдающий работает именно тяжелой рукой. Жертва обычно предполагает, что нужная карта – нижняя, и в первом раунде так оно и есть. Однако в последнем раунде сдающий незаметным движением костяшек сдвигает верхнюю карту и тем самым облапошивает игрока. Вот она, ловкость рук.
Мэтью не просит Джо исполнить фокус своими маленькими пальчиками. У парня все впереди, еще успеет научиться. Сегодня у Короля Гангстеров одна забота: чтобы сын сразу определял мухлеж, а монте – весьма показательный пример, метафора любого вида жульничества. Смотри на мир сквозь призму монте, и ты никогда не прослывешь простофилей.
Мэтью крутит кистями и тасует карты, показывая то тяжелую руку, то легкую, то снова тяжелую. Затем выкладывает карты на стол лицом вверх. В глазах так и рябит – да, руки не быстрее глаз, но хитрее наблюдателя. Джо усмехается, когда отец делает вид, что замешкался, тем самым отвлекая его внимание от главного. Мэтью одобрительно кивает. А потом вдруг замирает и обращает на сына пугающе искренний взгляд.
– Полагаю, дед уже прочел тебе лекцию о характерных свойствах?
– Да, пап.
– Он хороший человек, сынок. Он старается изо всех сил. И верит в честную игру. Мол, если все играют по правилам, в конечном итоге действительно победит достойный, правильный человек. Может, оно и так. К сожалению, практика показывает, что при деньгах непременно остается жулье. Так всегда было и всегда будет, поэтому у разумного человека одна дорога – в гангстеры. Крутись, как можешь, делай, что должен, и знай, что правильные убеждения еще никого ни от чего не уберегли.
Джо кивает, слегка ошарашенный этим нежданным откровением.
– В детстве я тоже слушал отца, как ты сейчас слушаешь меня. На самом деле я до сих пор его слушаю, только ему не говори. И вот урок, который преподает нам монте – и, пожалуй, Ночной Рынок: если ты видишь, что происходит вокруг, а остальные идут по жизни вслепую, ты – лучше их. И умеешь зарабатывать, потому что именно так мир дает тебе понять, чего ты стоишь. Ясно?
– Да!
Руки Мэтью вновь начинают мелькать над столом, с каждой секундой все быстрее и быстрее. Наконец он выкладывает карты перед сыном.
– Тогда найди леди.
Джошуа Джозеф расплывается в улыбке. Отец очень, очень старался сбить его с толку. За болтовней он применил столь вопиюще бесчестный прием, что Джо остается лишь принять это за проявление глубочайшего уважения. Он смотрит отцу в глаза.
– Не эта, – говорит он, переворачивая правую карту; отец улыбается. – И не эта. – Он переворачивает среднюю; один уголок губ Мэтью ползет еще выше. – Значит, остается только эта.
Он не переворачивает левую карту, зная, что дама лежит у Мэтью в кармане; он нарочно разыграл финал монте таким образом, чтобы выявить неудачников, а не определить победителя.
Мэтью заключает его в медвежьи объятья.
– Поприветствуйте победителя, – шепчет он Джо в макушку. – Это мой сын. Победитель!
Вот и все. Он допущен.
Определенно, это лучший день в жизни юного Джошуа Джозефа.
Я отправляюсь на Ночной Рынок!
Гарриет Спорк напоследок еще раз поправляет лацканы его пиджака и воротник горчичного джемпера-поло; Мэтью наблюдает за этим с широкой улыбкой.
– Колется, – жалуется юный Спорк.
Мэтью Спорк кивает. На нем точь-в-точь такой же наряд.
– Поначалу немного колется, Джош, потом ты привыкнешь, и тебе даже будет не хватать этих ощущений. Мы должны выглядеть солидно, так ведь? На Ночном-то Рынке.
– Да, пап.
– Ну вот.
Джошуа Джозеф терпеливо ждет, пока мать закончит его причесывать – в очередной раз, – а затем садится на заднее сиденье отцовской машины и всю дорогу сидит очень тихо, с очень прямой спиной и чрезвычайно взрослым, как ему представляется, выражением лица. Они едут по улицам Лондона – сперва быстро, потом медленно, потом опять быстро; большой автомобиль подается то в одну сторону, то в другую, пока Мэтью Спорк играет с педалью газа и поглядывает в зеркало заднего вида.
Джошуа Джозеф мужественно, молча терпит тошноту. Гарриет Спорк наклоняется к мужу, и тот на скорости пятьдесят миль в час резко сворачивает направо. Шины будто прикипели к асфальту и ни на миг не отрываются от земли. Мэтью свирепо улыбается жене, ее румяным щекам и всегда чуть приоткрытому рту.
Двадцать минут спустя чопорные жилые дома сменяются высокими многоэтажками. Еще через десять на смену высоткам приходят гаражи и склады, и вот они уже катят мимо широкого пастбища. В лунном свете Джошуа Джозеф замечает сидящую на заборе городскую лису.
– Ну, Джош, приехали.
Они выходят из машины. Пахнет январским морозцем и костром. Вокруг стоят высокие заброшенные здания, с реки доносится скрип понтонного моста. Ноги хлюпают по грязи, находят гравий. Отец велит им обоим поспешить, и они спешат: через двор, покрытый черным льдом и старыми покрышками, мимо ломкого тельца вмерзшей в лед утки. Мэтью открывает странную овальную дверь и приглашает жену с сыном внутрь.
Они входят, и он закрывает за ними дверь. Небольшая лестница ведет в узкий сводчатый туннель. Каблуки Гарриет стучат по полированному бетону.
– Где мы?
– Ты же знаешь, малец! Ты сам нашел адрес!
– Да, но что это за здание?
– Видишь ли, иногда – в определенные годы и определенные времена года, – бывает так, что достойнейшие господа, управляющие великими державами, не могут найти общий язык. И дабы никто не причинил им физического вреда, все правители, владельцы банков и президенты строят для себя подземные убежища, где можно спрятаться от чего угодно. – Он ведет их по короткой узкой лестнице. – А еще существуют коммунальные службы. Знаешь, что это? Канализация, трубы водоснабжения, коллекторы и прочее. Так вот, эта постройка еще со времен королевы Виктории принадлежала Королевской почте Ее Величества. Смею полагать, наверху даже не догадываются, что это государственная собственность, настолько наплевательски они привыкли к ней относиться. В те времена почта была чудом, подлинным чудом, Джош, а столичная и подавно. Для нее построили собственную маленькую железную дорогу и пневматическую доставку – систему трубопроводов и вакуумных насосов, приводимых в действие паром. Гениально! И, конечно, для обслуживания всего этого хозяйства проложили туннели высотой в человеческий рост. Все это теперь закрыто, запечатано, замуровано и застроено, по крайней мере, так думает Лили Ло; мы-то, жители Ночного Рынка, знаем, что это не так. Парижане гордятся своими катакомбами, однако их катакомбы – ничто по сравнению с сокровищем, что покоится под Лондоном.
В тот самый миг, когда отец произносит эти слова, Джошуа Джозеф различает звуки музыки. Где-то впереди и сбоку чуть брезжит слабый электрический свет; пахнет копчеными колбасками и мускатным орехом, духами и теми цветами, что его мать выращивает на кухонном подоконнике.
Они сворачивают за угол, и перед ними распахивается Ночной Рынок, похожий на украшенную фонарями главную улицу средневекового города. Всюду ручные генераторы и тусклые лампочки. Палатки, лотки и витрины рядами уходят вдаль; все вместе напоминает огромную продолговатую чашу или остов корабля; сотни торговцев и лоточников, привлекая внимание покупателей, наперебой выкрикивают названия и цены своих товаров. Сквозь это море Мэтью Спорк ведет жену и сына, собирая радостные приветствия и восхищенные взгляды.
Красные бархатные стены и вельветовые кресла; картины маслом, золотые монеты, корнуоллские пирожки и чай; табачный дым, мятное желе и турецкий кофе; пожелтевшие от времени игральные карты и шахматы. Ночной Рынок – все это сразу, но в первую очередь это его отец и Дядюшки, что до поздней ночи сидят среди мягких подушек, едят пахлаву и пышки, травят байки и отвечают на вопросы маленького ошарашенного мальчика, пока его мать улыбается и сплетничает с Тетушками. Здесь все приходятся тебе либо Дядюшками, либо Тетушками, а еще кузенами и кузинами – как те мальчик и девочка, что сидят рядом, подопечные дядюшки Ионы, единственного мужчины в деловом костюме. Его кривоватая улыбка, подобно лучу маяка, то и дело падает на лица детей.
Джошуа Джозеф предельно вежливо спрашивает, почему ни у кого здесь нет фамилий. Мэтью косится на широкоплечего, очень худого человека – владельца сего заведения по прозвищу Тэм. В дневное время суток он продает состоятельным господам одежду и инвентарь для охоты и рыбалки. Хотя Тэм держит собственный магазинчик, он охотно доставляет товары клиентам на дом, а потому прекрасно осведомлен, какие ценные вещи имеются в том или ином богатом доме и где именно они стоят.
– У завсегдатаев Ночного Рынка, Джошуа, – начинает дядюшка Тэм, кивая большой головой и прихлебывая виски, – то есть у таких людей, как мы с тобой, очень плохо с памятью на имена. Да и вообще с памятью. Важные вещи, мы, безусловно, помним, а все остальное стараемся забывать – чтобы ненароком не сболтнуть лишнего. Ночной Рынок называется так не только потому, что открывается после захода солнца. Все здешние дела ведутся во мраке. Тени и туман застилают глаза и мысли, дабы мы не видели того, о чем не стоит помнить. Если ты понимаешь, о чем я.