– Что? – вопрошает он. – Только не говорите, что вас тронула их любовь, побеждающая время. Иначе меня стошнит.
– Нет, – отзывается Полли. – Я только подумала, что, может, все не так уж плохо. Пчелы. Постигатель. Может, на наших глазах происходит нечто прекрасное. Надо только подождать.
Джо кивает. Мерсер – нет. Он открывает рот, чтобы возразить, когда почти одновременно происходит три события, и он вынужден отложить на потом то, что собирался сказать.
Сперва приходит одна из Бетани, которая все это время отсутствовала, и протягивает Полли Крейдл тонкую папку. Та хмурится и в раскрытом виде кладет ее на стол.
Взору собравшихся предстают две свежие копии старых фотопортретов – скорее всего, взятых из газет или журналов: на одном восхитительный киношный красавец с высоким лбом непринужденно улыбается в камеру, а на другом его старший брат, мрачный, с посеребренными сединой волосами, хмуро сверлит фотографа взглядом из-под капюшона плаща.
– Сим Сим Цянь, – поясняет Полли Крейдл. – По прозвищу Опиумный Хан. Эдакий Иди Амин с налетом Лекса Лютора. На втором фото – брат Шеймус из ордена Джона-Творца. Снимок сделан до того, как рескианцы начали носить покрывала.
Да. Это один и тот же человек, сомнений нет. Но Шеймус не мог дожить до наших дней. Вероятно, это сын, решивший пойти по стопам отца.
Вот уж кому точно не повезло с папашей.
И тут же: значит ли это, что Опиумный Хан исправился? Или, наоборот, правительство Великобритании испортилось?
Впрочем, этот вопрос имело смысл задавать два-три года тому назад, никто в здравом уме больше не верит в добродетельность властей.
Ровно в тот миг, когда Джо собирается сказать это вслух, происходят второе и третье события, и мир меняется.
Первое событие беззвучно и невидимо; абсолютно незримый со стороны взрыв происходит исключительно в голове Джошуа Джозефа Спорка. Второе – у всех на виду и примерно в трех с половиной футах над землей. Причем происходят они почти одномоментно, из-за чего странный беззвучный взрыв в голове Джо ускользает от внимания Полли Крейдл, которая в противном случае сразу сообразила бы, что стряслось.
Между двумя пластинками (первая внаглую выдает себя за запись с выступления оркестра Дюка Эллингтона, вторая заделалась студийным альбомом квартета Эдди Локджоу Дэвиса) зажат тонкий лист блестящей конторской бумаги, разделенный пополам единственной красной чертой. На нем нет ни чеки, ни таймера, ни насечек, как у ананаса, благодаря которым оболочка после взрыва превращается в шрапнель. Она вообще не имеет никакого сходства с ручной гранатой – и в то же время фатально разрывается.
Новый Джо Спорк, возникший на месте старого, недоумевают, почему все так спокойны. А потом до него доходит. Просто никто из них не знал Мэтью и Дэниела лично, не видел их бесконечных перепалок и потому не догадывается, что означают эти столбики чисел.
Здесь, среди тайн Дэниеловой лже-коллекции, скрывается то, что дедушка решил утаить от мира. То, с чем он не смог смириться? Или то, что он понимал и берег, что приносило ему хотя бы слабое утешение?
Если Джо верно толкует числа, записанные небрежным почерком Мэтью (а он, конечно, толкует верно, не зря на протяжении десяти лет боролся с этим отбойным течением), то великолепная часовая лавка Дэниела Спорка, его уникальное ненаглядное детище, последний оплот ремесленничества в современном мире одноразовых вещей и повального консьюмеризма, всегда была убыточным бизнесом. Она не приносила никакого дохода. Лишь регулярные денежные вливания со стороны Мэтью, если верить этим поспешным каракулям, позволяли деду сводить концы с концами. Причем Мэтью изо всех сил старался хранить эти переводы в тайне, в первую очередь от родного отца, чтобы Дэниел мог и дальше со спокойной душой идти по прямой дорожке и высмеивать деяния сына.
Мэтью-гангстер, Мэтью-лжец, Мэтью-вор начал преступную карьеру с единственной целью: спасти Дэниела от разорения. И продержал его на плаву до самого конца.
Джо все еще смотрит на этот листок, сотрясший основы его мироздания, на это возмутительное вмешательство в его мир другой цивилизации, где все обстоит совершенно иначе, когда до его слуха смутно доносится зов Мерсера, и третье событие в очередной раз переворачивает с ног на голову его мир.
– Эй, соня!
Джо оборачивается. Мерсер швыряет ему пчелу.
– Она потеплела!
Джо тянет руку (ловец из него всегда был неважный, зато он отлично пинался) и промахивается. Машинально ныряет за пчелой, чтобы не дать ей удариться об пол, и промахивается снова.
Потому что пчела не падает.
В шести дюймах от его лица застыли фасеточные глазки из розового кварца; испещренные золотыми прожилками крылья гудят в воздухе. Пчела очень медленно подлетает к Джо и садится ему на нос. Чтобы получше ее рассмотреть, Джо сводит глаза на переносице и невольно морщится. Он готов поклясться, что слышит шорох ее золотых лапок по коже щеки. Я в опасности? Если да, то что делать?
Пчела вновь поднимается в воздух, садится обратно на стол и начинает деловито, по-пчелиному ползать туда-сюда.
Apis mechanica, собственной персоной. Джо наблюдает за ней бездумно: разум занят размышлениями о Мэтью и Дэниеле, а также осознанием, что он неверно истолковывал все, что когда-либо считал правдой.
Мгновением позже пчела вновь поднимается в воздух и принимается жужжать по комнате. Она весело врезается в голову Полли Крейдл, в абажур и, наконец, в окно.
Все начинают разговаривать одновременно, и в этой суете Джо незаметно выскальзывает из комнаты. Пора умыться и проветриться.
Когда Джошуа Джозеф Спорк выходит за дверь дома Полли Крейдл, его охватывает странное ощущение: смесь уверенности в том, что он наконец-то на верном пути, и в том, что он предает друзей. Шагая по улице в густеющих сумерках, сознавая, что он в какой-то степени беглец, он нащупывает сильнейшую духовную связь с отцом, и это чувство превосходит все, что он испытывал ранее. Щурясь, Джо вглядывается в тени, прячется от света фонарей, а когда ловит на себе случайные взгляды прохожих, то смотрит в ответ так злобно, так свирепо, что люди сразу отворачиваются и перестают его видеть. Вернее, усиленно пытаются его забыть. Он садится в автобус, из чистого своенравия сходит на следующей остановке и садится в другой, который доставит его к месту назначения, правда, даст при этом большой крюк. Нет, скорее, движет им не своенравие, а врожденное понимание, что он совершает безрассудный поступок. Значит, действовать надо либо правильно, либо никак. Правильно – то есть по всем канонам Ночного Рынка, тщательно хитря и запутывая следы.
Он чувствует себя живым.
А с другой стороны, он чувствует себя последней тварью. Мерсер-то ладно, переживет: обзовет Джо идиотом, чертыхнется и продолжит спасать мир. А вот насчет Полли Крейдл у него такой уверенности нет. Конечно, физически она не пострадает, но тот факт, что Джо улизнул – с успехом претворив в жизнь прежний план, о котором он подробно рассказал ей после первой неудачной попытки, – обидит ее, и он это понимает, и она поймет, что он понимал, но все равно сбежал, и это расстроит ее вдвойне. Джо не сожалеет о своем решении. Тут дело вовсе не в желании публично покаяться. Кровные узы не выбирают. С другой стороны, пренебрегать тем, что случилось между ним и Полли, тоже нельзя. Они совпали, как детали головоломки, и возникшее между ними чувство не ограничивается тем, что Джо по-прежнему ощущает ее запах на своей коже. И все-таки он отчаянно пытается не давать ему ни названия, не определения.
О том, что Полли может однажды стать его женой, что она – и он – смогут объединить два великих рода Крейдлов и Спорков в одну славную криминальную династию, его нынешний рациональный ум старается не думать. Прежде чем хотя бы вообразить такое будущее, надо влезть на руины прошлого и осмотреться. Увидеть, каков мир на самом деле. Руины прошлого Мэтью, в котором Джо теперь различает не столько криминальную драму, сколько тяжелую участь человека, взвалившего на свои плечи тяжелое бремя чужих историй.
Он делает еще одну пересадку и глядит в окно. Его глаза, отраженные в стекле, напоминают черные дыры, и он смотрит на улицу сквозь них. Нужное ему здание похоже на дыру в темноте: тень в тени. Место отнюдь не туристическое. Монахини не подсвечивают фасад своей обители прожекторами, какие в наши дни можно увидеть на некоторых церквях. Монастырю не больше ста лет, и он безобразен сверх меры. Это самая унылая религиозная постройка из всех, что ему доводилось видеть.
Калитка черна, как и ведущая к ней тропинка: черный гравий из битого мрамора и базальта. В 68-м году такое решение могло показаться кому-то правильным, а теперь уже ничего не поделаешь: внешний облик монастыря охраняется всевозможными указами и нормативными актами.
Стены из желтого песчаника носят следы времени и лондонского автомобильного движения. Когда Гарриет Спорк попала сюда впервые, у подножия фонаря лежала груда свежих цветов в память о велосипедистке, погибшей от столкновения с фургоном стекольщика: ей отрезало голову листом ударопрочного «безопасного» стекла, которое везли в местную школу.
Спустя несколько недель все букеты убрали, кроме одного: брат погибшей приклеил к фонарю узкую вазу, причем использовал для этого такой клей, что даже лондонские дворники оказались перед ним бессильны. В ту пору Джо навещал мать раз в месяц (пока та его не остановила), и за полгода он успел увидеть, как мрачные живые цветы в вазе умерли, засохли и в конце концов превратились в окаменелость.
Он проходит мимо монастыря, даже не глядя на него. Без всяких сомнений, здесь таится опасность. Враг – пока безымянный, ибо нельзя назвать то, о чем ты ничего не знаешь, а Джо до сих пор понятия не имеет, кто его враг, – просто не мог упустить такую возможность. Они ждут, что Джо сюда явится и попытается их обхитрить. Они следят.
В голове раздается голос Мэтью: Слежка – для дураков. Поджидая кого-то, ты думаешь, что знаешь, как он будет выглядеть. Если он выглядит иначе, он спокойненько пройдет мимо. Человеческий мозг, сынок, – редкое чудо, но он склонен фантазировать, домысливать и заблуждаться, а значит, его легко обмануть. Помнишь три карты монте? Здесь то же самое. Заострив внимание на чем-то одном, ты упускаешь из виду другое. Поэтому, стоя на шухере, Джо, не жди легавых. Просто следи за всеми, кто проходит мимо. Беду ты сразу узнаешь в лицо. Вот и вся наука.