Джо выгибает шею, и Шольт шепчет ему прямо в ухо:
– Она под холмом на станции Игрек.
Джо мотает головой, облегченно.
– Тед, я не знаю, где это.
– Место не засекречено. Оно не у всех на виду, но найти его просто. Нет. Слушай! Встань на будку, увидишь холм, спускайся в туннель и иди во мрак. Дверь отомкнет день рождения Лиззи. И все, ты там! Только надо все спутать у себя в голове. Перемешай буквы и запомни абракадабру. Повтори: Нацист и грек. Слопали хлев. Язва не мед. Стой, кто идет?! Понял? Так ты можешь не бояться, что проболтаешься. Они будут спрашивать – ты отвечай. Хоть криком кричи. Пусть попробуют разобраться. Выходит, ты и сказал правду, и утаил ее. Так надо, Джо! Надо! – Он начинает сипеть и закрывает глаза. – Все там. Делай что угодно, главное, останови его.
Тед охает, извивается, и внутри него опять что-то хрустит. Джо гадает: если сейчас забарабанить в дверь и попросить для Теда врача, врач придет?
Вряд ли.
Вместо этого Джо милосердно врет:
– Так и сделаю, Тед. Обещаю.
Позже, когда его пытают водой, Джо умирает – ровно на две минуты и восемнадцать секунд.
Вода холодная и освежает, но на вкус солено-химическая. Это особый раствор, поясняет мистер Ничего Особенного, чтобы снизить риск летального исхода. Только работает он не очень хорошо, думает Джо, когда раствор начинает просачиваться ему в легкие.
Он тонет. Один из рескианцев стоит рядом, очень близко, и слушает, как он давится водой. Крутит головой, прислушивается к бульканью в легких. У этого существа явно есть опыт. Оно знает свое дело. Может определить по звукам, когда пора прекращать.
Интересно, когда он перестал считать рескианцев людьми? А они когда-нибудь видели в нем человека?
Джо невольно отмечает, что ему давно не задавали вопросов. Может, и не собираются. Может, теперь его просто убьют.
Мысль ужасная. Он начинает сопротивляться, бороться за свою жизнь. Он борется до последнего и вдыхает очень много воды. Слушающий рескианец вскидывает руку. В комнату влетает тележка с реанимационным набором, врачи и санитары орут.
Его откачивают. Откачивает специальная машина: когда один из них пытается сделать Джо искусственное дыхание, мистер Ничего Особенного предостерегает их, что он опасен и может откусить им губы. Кроме того, неизвестно, чем он может быть болен.
Джо гадает, почему его сразу не проверили на заболевания. Казалось бы, очевидный шаг. Пока они пытаются заставить его выжить, он размышляет, стоит ли им помогать. С одной стороны, можно наконец умереть – и поминай как звали. Однако его смерть мало что решит, к тому же, у него много важных дел. На кону жизнь других людей.
Джо всегда избегал мыслей о смерти. Сама идея наводит на него ужас, и всегда наводила. Перед глазами почему-то встают треклятые дедушкины Часы Смерти, зловещая викторианская безделушка. Причем тут вообще они? И почему Дэниел, любивший жизнь, берег их, как зеницу ока?
Пожалуй, стоит дать Дэниелу шанс. Не умирать пока.
Когда его сердце вновь начинает биться, мистер Ничего Особенного объявляет, что пора сделать передышку.
На Джо желтый больничный костюм, горло дерет от трубок и рвоты. Он сидит в палате с большими окнами и мечтает оказаться за тысячу миль отсюда, мечтает быть кем-то другим, мечтает никогда не знать Билли Френда, не идти по стопам деда и не выбирать в качестве призвания вымирающее ремесло часовщика. Мечтает, чтобы отец все же заставил его выучиться на адвоката (было время, когда Мэтью очень этого хотел, но Гарриет своими слезами отбила ему охоту).
И вот теперь он играет в «змейки-лесенки» с другой заключенной и смотрит на часы. Через двадцать минут будет одиннадцать утра. Может, тогда-то за ним и придут?
Не все сотрудники этого заведения – рескианцы. Многие, насколько он может судить, обычные медработники. Он находится в рескианской больнице для душевнобольных. Одна из медсестер – симпатичная, кругленькая женщина по имени Джемма – заговорщицким шепотом сообщила ему, что его лечат лучшие специалисты и скоро он обязательно поправится. Он ответил, что нимало в этом не сомневается, и медсестра улыбнулась, продемонстрировав ямочки на щеках.
При этом она не пожелала ни сообщить ему название больницы («Не положено!»), ни выйти на связь с его близкими («Сосредоточьтесь на выздоровлении, хорошо?»), ни рассказать последние новости – о золотых пчелах, к примеру, или о вызванных ими войнах.
Он мысленно окрестил это заведение «Счастливым долом». Остальные пациенты – он почти уверен, что не всех держат здесь силой, – по большей части растерянно молчат. Один мужчина в углу снова и снова напевает под нос первую строчку популярной песни. Плачет женщина.
Без пяти час в комнату отдыха входят семь санитаров и освобождают место для большого ящика наподобие гроба или той доски, к которой Джо привязывали во время пыток утоплением («лечебно-диагностической процедуры с использованием солевого раствора», укоризненно поправила его сестра Джемма), однако изготовлен он точно по меркам и позволяет полностью обездвижить пациента. Лежащий внутри человек с ног до головы затянут нейлоновыми стропами и резиновыми жгутами. Он старше Джо, но моложе, чем был Мэтью. У него всклокоченные волосы, окладистая борода и загрубевшее от физического труда лицо, бледное под путами.
Неужели здесь есть кто-то, кого они ненавидят даже больше, чем меня!
Гроб ставят у окна, чтобы заключенный мог полюбоваться цветами, и тот издает хриплый клокочущий звук – до Джо не сразу доходит, что это вежливое «доброе утро».
Несколько минут спустя Джо подводят к гробу. Человека за путами почти не видно; только поблескивают немигающие глаза, один карий, другой голубой. Джо приходит в голову, что ему, должно быть, не позволяют долго смотреть на других людей. Джо косится мимо гроба на мистера Ничего Особенного. Тот внимательно наблюдает за ним, и в его взгляде читается: Поверь, сынок, бывают участи и пострашней твоей.
– Здравствуйте, меня зовут Джо, а вас?
Все почему-то смеются, даже человек в гробу.
Обратно в камеру Джо не отводят. Но он чувствует ее спиной, она где-то там, в глубине коридора, – тесное пространство немногим больше его тела, готовое в любую минуту вновь его принять. Джо смотрит в окна, пытаясь запомнить льющийся белый свет.
Потом он играет в шашки с человеком в гробу. Им приходится использовать электронную доску. Человеку в гробу дают пульт управления вроде тех, что используют парализованные. Для управления маленьким джойстиком ему освободили один палец. Вперед. В сторону. Вперед. В сторону. Ходы по диагонали, видимо, не предусмотрены.
Джо выигрывает. Впрочем, незадолго до победы человек в гробу успевает хорошенько припугнуть его разгулявшейся дамкой. Вырвавшись на свободу, она угрозами выбивает Джо с занятых позиций и рубит его шашки налево и направо, пока тот чудом не загоняет ее в угол. И даже тогда она не теряет самообладания: вокруг нее не враги, думает она, а будущие жертвы.
Человек в гробу пытается что-то сказать сквозь накусочный валик. Расшифровать его слова очень трудно. Он плюется, теребит валик языком, поджимает губы. Влажно блестит слюна. Он повторяет:
– Вот как это делается!
И заходится в смехе.
Когда Джо спрашивает, почему бы просто не позволить ему называть ходы вслух, все опять смеются. Высокий санитар закатывает один рукав и показывает белый шрам: длинную белую полосу сращенной плоти. При этом он вовсе не держит зла на человека в гробу. Санитар как будто убежден, что все они тут заодно. Человек в гробу приветливо клокочет.
Позднее им дают обед. Джо приходится кормить с ложечки, потому что у него трясутся руки. В это время кто-то ставит человеку в гробу питательную капельницу. Один санитар ненароком наклоняется слишком близко, и рука с джойстиком оставляет глубокую рваную рану на его скуле. Человек в гробу рычит. На сей раз Джо сразу разбирает слова:
– Вот как это делается!
Он издает вой – невероятно громкий, устрашающий звук. Его бьют током, что совершенно лишено смысла, потому что он и так полностью обездвижен, и он начинает задыхаться. Мгновением позже он багровеет и обмякает; вызывают реанимационную бригаду. Пока его откачивают, он успевает хлестнуть медсестру рукой по глазам. Его пылающий, свирепый взгляд находит Джо.
Это вопрос сосредоточенности, сознает Джо. Ожесточенности. Мэтью тоже так умел, но сыну свое умение никогда не показывал, ибо оно может пригодиться только в непредвиденном случае, а в мире Мэтью (в той его версии, которую дозволялось видеть Джо) непредвиденные случаи были запрещены: все происходящее происходило исключительно во благо и для процветания Дома Спорка. Но когда ты приперт к стенке, а нож – не у тебя, ты должен принять очень простое, в сущности, решение: Чудовища здесь не они. Чудовище – я.
О последствиях думать нельзя. Каждая секунда промедления – сама по себе конец. Вот как это делается.
Они избивают человека в гробу; пока его бьют, он непрерывно смеется. До Джо доходит, что сейчас произошло.
Ему преподали урок.
Он заглядывает в безумные, лютые глаза человека в гробу и испытывает чувство солидарности.
Санитары увозят гроб.
– Куда катится страна! – с сожалением произносит за спиной Джо мистер Ничего Особенного. – Смотрю, у вас появился новый друг.
– Он сумасшедший. И я не знаю, как его зовут.
– В самом деле?
– В самом деле.
Мистер Ничего Особенного искренне озадачен.
– Хм! – говорит он.
На этом передышка заканчивается.
– Я хотел показать вам это сам, – говорит мистер Ничего Особенного, – потому что приложил к этому руку. Изрядно потрудился, знаете ли. Никто за вами не придет.
Письмо очень простое, напечатано на дорогой веленевой бумаге и адресовано Джо, для передачи через Родни Титвистла.
«Уважаемый мистер Спорк,
вынуждены с глубоким сожалением уведомить вас, что в виду вашей причастности к подрывной антигосударственной деятельности – а именно, к террористическим актам, повлекшим за собой гибель людей, и иным сопутствующим преступлениям, – мы вынуждены разорвать наши деловые отношения. С настоящего момента вы более не можете рассчитывать на защиту бюро „Крейдл и Ноблуайт“, и мы будем признательны, если вы оплатите счет за оказанные услуги в течение 28 рабочих дней. Искренне ваш, Мерсер Крейдл»