– Установи его, где тебе надо, – сказал Уэйман.
Начались манипуляции с микрофоном.
– Проверка микрофона: один, два, три, четыре. Один, два, три, четыре, – бодро проговорил ассистент звукооператора, стоя в декорации.
– Теперь со звуком все в порядке, – объявил Тед.
– Все по местам! Двадцать седьмая сцена! Репетиция!
– Тишина! – заверещал помощник режиссера и засвистел в свисток.
…И все из-за меня, журналистки по имени Хелен, которая…
Майра Хоуп входила в комнату, и мы играли наш эпизод. Я вставала ей навстречу, потом мы садились, я задавала вопросы, она отвечала. Потом я уходила.
Оказалось, что все дело исключительно в навыке. Я ни разу не забыла свой текст, ни разу не ошиблась. Я помнила все указания режиссера, куда смотреть и в какой момент улыбаться. Я почти забыла про нестерпимую духоту в павильоне, про пот, который катился у меня под одеждой, про скомканную бумагу в туфлях, которые были мне велики. Я была другая, не я, и я наслаждалась этим новым, совершенно восхитительным ощущением.
– Хорошо, – отрывисто сказал Уэйман. – У вас неплохо выходит, мисс. Пять минут на поправку грима, и начинаем съемку.
И вскоре я услышала заветные слова:
– Хлопушка! Камера! Отметьте дубль! Начали!
Я сыграла четыре дубля. Потом камеру переставили, и началась съемка крупных планов Майры. В восьмом часу режиссер отпустил ее и стал снимать мои крупные планы. Тут уже надо было забыть о правиле «не говори в камеру», потому что именно это от меня и требовалось.
– Снято! – в очередной раз прокричал режиссер. – Тед, что со звуком?
– Звук в норме.
– Гасите свет! – распорядился Уэйман, обращаясь к осветителям. – На сегодня все.
Поначалу я даже не поняла, о чем это он.
– Вы хотите сказать, что моя сцена…
– Съемка вашей сцены окончена. Если вдруг вы нам понадобитесь, Айрин вас найдет, но я думаю, что все в порядке. Если хотите узнать, когда получите деньги, обращайтесь к ней. У вас ведь контракт на неделю? Ну так через неделю вам все и выплатят.
Прожектора гасли один за другим, на лицах работников я видела оживление и радость оттого, что этот утомительно долгий день наконец закончился. В гримерке я смыла грим и переоделась в свою одежду. Я снова стала собой, и мне уже не надо было никого изображать; но, вернувшись домой, я поняла, что мне уже не хватает быть только Татьяной Коротич. Я была безнадежно отравлена кино.
21
Я написала заметку о съемках, которую от меня потребовали в редакции, но ее не приняли. От меня, как я понимаю, ждали откровений – например, что ест в перерывах между дублями Майра Хоуп и не крутит ли она роман с кем-нибудь из актеров – а я просто описала, что происходит за кулисами и как тяжело идет съемка даже самого незначительного, казалось бы, эпизода. Когда вышло интервью Майры, которое я брала, я была уязвлена, увидев под ним подпись одного Фрэнка Гормана. Конечно, он согласовывал вопросы, но на студию ездила все-таки я, и я решила потребовать объяснений. Фрэнк отшутился, сказав, что произошла обычная ошибка, но в газете все всегда становится известно, и я узнала, что он попросил редактора убрать мое имя из интервью.
– Чему ты удивляешься? – спросил Роджер. – Фрэнк из тех людей, которые идут по головам.
– Вряд ли он далеко дойдет, – буркнула я.
Не исключено, что, если бы мою заметку приняли, а под интервью стояла бы и моя подпись, я бы пошла по репортерской стезе и перестала думать о кино. Если бы я могла выбирать, я бы вообще предпочла стать писателем, но мне приходилось считаться с обстоятельствами. Через несколько дней я съездила на студию, получила чек на сто сорок долларов и вдобавок – рекомендательное письмо от Айрин к одному из менеджеров актерского бюро. По ее словам, я вышла на экране удачно, и мне стоило подумать о том, чтобы двигаться и дальше в этом направлении.
Однако я не успела воспользоваться письмом Айрин, потому что по некоторым признакам определила, что жду ребенка, и мои мысли приняли совершенно иное направление. Я была уверена, что Тони меня любит и что у нас произойдет то же, что и у Винса с Лучией, которые тоже начали жить вместе до свадьбы. Будущее, таким образом, меня не пугало и не смущало – ровно до того момента, когда я приехала в притон, который содержал Анджело Торре, и совершенно классически застукала своего любовника в постели с одной из танцовщиц, на которой из одежды оставалась только диадема из перьев.
Увидев меня, Тони покраснел, но все-таки слез с красавицы, которая заметалась, завернулась в покрывало, прихватила свою одежду и скрылась за дверью.
– А мы тебя не ждали, – беззаботно объявил он, натягивая штаны. – Скандалить будешь?
– Не знаю, – честно ответила я. – Нет, наверное. – И, подумав, добавила: – Что это изменит?
…Черт, ведь предупреждали же меня, что не стоит с ним связываться. Много раз предупреждали, и люди, знавшие его куда дольше меня.
– Ты ведь не первый раз мне изменяешь, верно? – внезапно спросила я.
– Ну а чего ты хотела? – неожиданно разозлился он. – Кто мне сказал, что я даже поцелуя твоего не достоин, а?
– Когда я это говорила? – искренне удивилась я.
– Говорила, – мстительно бросил Тони. – Когда поцеловала Рэя за то, что он починил тебе машину и денег не взял.
Ах ты мелочный гаденыш. Я уже и забыла, когда это случилось, а Тони, оказывается, все помнил.
– Ты поэтому меня в постель затащил? – спросила я.
– Кто кого затащил, еще вопрос, – ухмыльнулся он. – Тебе же было все равно: что Джонни, что я.
Он все-таки сумел меня разозлить. Я подошла и со всего маху ударила его по лицу. В кино такие фокусы проходят безнаказанно, но в жизни вышло совсем иначе: Тони ударил меня в ответ, и я тотчас оказалась на полу.
– Еще раз ударишь меня – убью, – пригрозил он. – Поняла?
Не выдержав, я расплакалась. Дверь приоткрылась, в нее заглянул Лео.
– Чего тебе? – напустился на него Тони.
– Там клиент хочет расплатиться чеком за шампанское, – сказал Лео. – Бармен засомневался, потому что клиент новый. Зачем ты ее ударил?
– Не твое дело, – огрызнулся Тони. Он нахлобучил на голову шляпу, поправил пистолет и вышел. Лео подошел и помог мне подняться.
– Слушай, мне очень жаль, – проговорил он смущенно. – Я не знаю, что на него нашло. Ты в порядке?
– Нет, – сказала я, – но это не важно.
Выйдя из гадюшника, я села в свою машину и задумалась. Стоит ли отдавать человеку свое тело и часть души, чтобы в награду тебе изменяли и еще вдобавок приложили по лицу?
– Я идиотка, – произнесла я вслух. – Просто идиотка.
В последующие несколько дней я поговорила с кое-кем из знакомых женщин и, выбрав подходящего доктора, сделала аборт. Говорят, нет ничего хуже первого любовного разочарования; мне в каком-то смысле повезло, потому что по-настоящему я не была влюблена в Тони. Если бы я его любила и он бы обошелся со мной так, как обошелся, это бы разорвало мне сердце, и от отчаяния я бы выкинула что-нибудь ужасное – к примеру, убила бы себя или его. А так – мое самолюбие страдало, но сердце не было задето. Среди прочего случившееся заставило меня пересмотреть свою жизнь, и я была вынуждена признать ее неудовлетворительной. Работа машинисткой без особых перспектив, связь с мелким гангстером, завершившаяся полным фиаско, отсутствие прочных родственных и дружеских связей – нет, пора было что-то менять. В августе я наконец добралась до актерского бюро и отдала менеджеру письмо Айрин.
– Вы принесли с собой фотографии? Прекрасно, прекрасно… Еще вам надо будет заполнить анкету.
Я начала писать ответы на стандартные вопросы – имя, фамилия, рост, вес, цвет глаз, цвет волос – и неожиданно остановилась.
– Скажите, если не секрет, сколько человек у вас уже зарегистрировано?
Менеджер улыбнулся.
– Больше семнадцати тысяч.
Мысленно я подсчитала свои шансы, поняла, что мне ничего не светит, и странным образом успокоилась. Один раз мне повезло, меня взяли в фильм, но никто не обещал, что за первой ролью последует вторая. Хватит гоняться за миражами, надо держаться за то, что есть – за работу в газете и заказчиков, для которых я дома печатаю на машинке. Тем не менее я оставила свою анкету, понаписав всякой чепухи вроде того, что я еще в детстве играла в театре, и в графе «профессия» размашисто поставив: «баронесса». Мне показалось, что это звучит забавно и привлечет внимание того, кому анкета попадется на глаза. Затем я вышла из кабинета и, спускаясь по лестнице, столкнулась с Сэди. Мы не общались с тех пор, как я начала встречаться с Тони, потому что Сэди он сразу же бросил, но теперь мы некоторым образом находились в одинаковом положении, и я приветствовала ее вполне сердечно.
– Хорошо выглядишь, – сказала Сэди. – Тоже хочешь сниматься в кино?
– А я думала, тебе это больше не интересно, – не удержалась я.
– Я и сама еще толком не разобралась, – ответила Сэди. Она оглянулась и понизила голос: – Представляешь, люди де Марко настолько оборзели, что забросали наш кабак ананасами. – Ананасом называли ручную гранату. – Одну девочку ранили и убили охранника.
– Ясно, – пробормотала я, испытывая только одно желание: как можно быстрее выйти на чистый воздух и забыть о том, что она мне рассказала. Сэди испытующе поглядела на меня.
– А ты, значит, бросила Тони, да?
– Что значит – я его бросила? – рассердилась я. – Он сам так захотел.
– Дурочка ты, – вздохнула Сэди. – Была бы умнее, веревки бы из него вила.
– Извини, мне пора идти. – Я почувствовала потребность поставить в разговоре точку. – Береги себя и пока.
– Ему доложили, что ты была у доктора, – сказал Сэди мне вслед. – Тони страшно разозлился, что ты ему не сказала.
Я остановилась и медленно обернулась.
– Да? С чего бы?
– Католики такие вещи воспринимают очень болезненно, – усмехнулась Сэди.
– Так пусть пойдет и кинется в пролет, – со злостью выпалила я. – Сразу же станет легче. В их семье это популярный способ решения проблем.