– Еще как, – ответила Нина с невольной обидой, что мне надо разъяснять такие вещи.
– Ладно, – шепнула я. – Посмотрим, кто кого!
52
Я обошла цюрихские банки, справляясь об условиях размещения у них долгосрочных вкладов. (Легенда должна быть безупречна.) Я посетила магазины и сделала попытку заинтересоваться представленными там платьями, часами и украшениями. В отеле меня ждала раздраженная телеграмма от Тони. Он желал знать, почему я так задержалась и нет ли у меня каких-либо проблем. Я послала ответную телеграмму, что все в порядке и что я подумываю тут поселиться. Слово «поселиться» в черновике я зачеркнула, чтобы его не нервировать, и исправила на «купить недвижимость».
Я поужинала с Эрихом, благосклонно внимая его дифирамбам. Он был так счастлив познакомиться со своей любимой актрисой, что мне стало малость не по себе при мысли о том, какую роль я играю. Второй ужин я пропустила (надо же оправдывать свой капризный характер), но решила после него найти Эриха, чтобы оправдаться. Когда я заглянула к нему в номер, то застала следующую картину: лжешвейцарец, багровея от натуги, методично душил его шарфом, а его сообщница деловито обшаривала ящики стола. Эрих хрипел и отбивался, но противник держал его слишком профессионально.
Я завизжала так, что меня, наверное, слышали в гостинице напротив. Но шум – плохое оружие защиты, или, по крайней мере, недостаточное. Лжешвейцарка вынула пистолет и направила в мою сторону. Я швырнула в нее первое, что попало мне под руку – какую-то декоративную фигурку, – и бросилась бежать.
– Линда, нет! – заорал англичанин, но она все же выстрелила. Пуля ушла в стену возле моего плеча. Я заверещала, шарахнулась, перепутала направление и вместо входной двери оказалась возле двери ванной. Влетев туда, я закрылась на задвижку и затаилась. Шаги, невнятный английский бубнеж, но, напрягшись, я различаю слова: «Берем книжку и быстро уходим». Хлопает дверь. Прелестно. Стало быть, Эриха убили, записную книжку похитили, а я остаюсь ни с чем.
Стук в дверь номера, немецкая речь. Судя по всему, коридорный желает знать, все ли в порядке, они слышали подозрительный шум. Тяжелые шаги, звук открываемой двери. Голос Эриха, он что-то говорит по-немецки. Напрягшись, я различаю слово «полиция». Коридорный быстро удаляется. Пожалуй, пора мне выходить. Приоткрыв дверь, я выскользнула из ванной.
Эрих стоял ко мне спиной, растирая шею, но в зеркале я видела его довольное лицо и улыбку. Человек, которого только что душили и пытались убить, выглядит совсем не так. Но душили его всерьез – я видела полосу, оставшуюся у него на шее. Почувствовав, что в номере он не один, он резко обернулся.
– Фройляйн Лайт? Боже мой! Я думал, вы убежали…
– Я спряталась в ванной, когда эта ненормальная в меня выстрелила, – объяснила я. – Где кольцо?
– Какое кольцо? – озадаченно спросил он.
– Обручальное. – Я взяла его левую руку и сделала вид, что рассматриваю безымянный палец. – Хотите сказать, это не жена хотела вас убить?
– Какой кошмар, – простонал он.
– Вот именно, – согласилась я.
– Нет, кошмар – что… – Он беспомощно развел руками. – Я не женат. Они пытались меня ограбить.
– Деньги или украшения? – спросила я.
Эрих не стал отвечать.
– Знаете, наверное, если бы не вы, они бы меня убили, – сказал он медленно. После чего стал на одно колено и припал губами к моей руке.
Жизнь – не кино, но порой она его превосходит. Уговорившись с Эрихом, что он не будет упоминать в полиции мое имя, я вернулась в свой отель.
– Англичане съехали, – сказала Нина. – Еще утром. Что случилось? У вас странный вид.
– Передай Иванову, что никакой записной книжки нет, – сказала я. – Это приманка для… в общем, приманка. – И я объяснила ей, почему так думаю.
– Человек не станет так улыбаться, если он потерял важные документы. Так улыбаются только тогда, когда добиваются своего. Он хотел их потерять. Значит, они ничего не стоят.
– Мне надо отлучиться, – решительно сказала Нина. – Я вернусь вечером.
Но она вернулась только на следующее утро и принесла мне кусочек папиросной бумаги, на которой рукой Габриэля было нацарапано несколько строк.
– Наш договор аннулирован? – спросила я. – Вы не поможете мне вытащить его?
– Ничего не аннулировано, – ответила Нина. – Вашим заданием становится Эрих. Судя по всему, он более важен, чем мы думали. – И она объяснила, что именно от меня требуется.
– Я хочу, чтобы Габриэля вытащили из тюрьмы, – сказала я. – Как можно скорее. Нужны деньги – говорите, сколько.
– Как только он опять попадет в тюремную больницу, – сказала Нина, – мы его вытащим. Оттуда легче всего бежать.
– Опять? – Я похолодела. – Что это значит?
Нина поколебалась, но потом сказала:
– После того как вашего друга арестовали, его били по голове. После этого у него начались страшные головные боли. И он частично потерял зрение.
Через три месяца Габриэлю устроили побег, но он не сумел покинуть пределы Франции. Место, где он скрывался, выдал предатель. Габриэль, однако, почувствовал неладное и успел бежать. Двух человек, которые прятались с ним, схватили и расстреляли. Долгое время я не имела о нем никаких вестей, но потом обнаружила в почте открытку с текстом, написанным его рукой, и цитатой из стихотворения. Жизнь моя в этот период была очень странной. Я по-прежнему жила и даже снималась в Голливуде, но также возила в Швейцарию чемоданы с деньгами и встречалась там с Эрихом, который меня обожал и неоднократно предлагал выйти за него замуж. Иногда я ловила себя на том, что могла бы влюбиться в него, не будь он немцем. Но родина – как второе сердце: его не вырвешь у себя из груди. Радио доносило последние новости: Сталинград пал, нет, Сталинград держится. Я фотографировала документы, написанные непонятным шифром и сопровождающиеся чертежами. Может быть, сказал Иванов, это поможет приблизить конец войны. Однако нет такого человека, которого можно обманывать вечно, и Эрих стал меня подозревать. Иванов приказал мне все бросить и считать себя отныне свободной от всех обязательств. Но я не могла уехать из Швейцарии, не встретившись с Габриэлем. Он сражался в Сопротивлении, и наша встреча несколько раз срывалась, но в конце концов все же состоялась. Он поседел и носил очки, мой бедный Габриэль. Я обняла его и залилась слезами.
– Я не брошу свою страну, пока идет война, – сказал он. – Клянусь, я приеду к тебе, как только она закончится.
Подняв голову, я увидела напротив Эриха. Несмотря на все принятые мной меры, он все же выследил меня, и выражение лица у него было такое, какое я еще никогда не видела ни у одного человеческого существа.
Я испугалась, что он убьет Габриэля или нас обоих. То, что мы находились в людном месте, не очень-то успокаивало. Эрих подошел к нам, я встала так, чтобы оказаться между ним и Габриэлем (что было не так-то просто, учитывая, что Габриэль тоже пытался заслонить меня).
– Вот, значит, как, – проговорил Эрих по-французски и затем обратился ко мне на «вы». – Зря вы думаете, что я могу причинить вам вред. На это я неспособен.
Я вернулась в Америку. В 1944 году умерла миссис Миллер, оставив завещание, по которому все ее имущество отходило мне. Оно состояло из двух многоквартирных домов и земельных участков, большинство из которых располагалось на территории Лос-Анджелеса. Тогда их стоимость была невелика, и адвокаты дали мне понять, что миссис Миллер вкладывала деньги крайне неумело; но прошло время, и все изменилось. Стоимость одних участков взлетела в цене, на других обнаружили нефть. Благодаря посмертному дару миссис Миллер я смогла снимать фильмы, какие хочу, поддерживать привычный уровень жизни и заниматься благотворительностью.
Но все это будет потом, а в мае 1945-го, рано утром, я бежала по перрону, на который прибыл поезд. Туман стоял колышущейся стеной, из которой выныривал то носильщик, с изумлением смотревший на меня, то кто-то из встречающих. Потом я увидела Габриэля, и бросилась к нему, и обняла его так крепко, что у меня самой перехватило дыхание.
– Больше я никуда тебя не отпущу, – сказала я.
53
За те годы, когда я не снималась, я успела вернуться к своему естественному цвету волос, и когда в 1945-м я сыграла в фильме «Один день после войны», я была почти уверена, что публика примет меня холодно, тем более что в кадре я предстала вовсе не красавицей. Но в итоге получилось то, что в Голливуде именуется «возвращением». Возвращение – это когда тебя забыли до такой степени, что всем наплевать, жив ты или мертв, а ты вдруг выскакиваешь, как чертик из коробочки. Тогда знакомые подходят к тебе, поздравляют сквозь зубы и деликатно дают понять, что ты вернулся ненадолго и следующая неудача точно тебя похоронит.
Тот успех едва не вышел мне боком, и вот каким образом. Однажды мне позвонил глава студии «Калейдоскоп», которая сделала картину, и нервно сообщил, что у медиамагната Гарримана есть моя фотография, которую он собирается опубликовать и которая может погубить мою карьеру. «Один день после войны» пользовался признанием и критики, и публики, ему прочили кучу наград, и тут вдруг такое…
– Вы можете организовать мне встречу с Гарриманом? – спросила я. – И как можно скорее, пока он не дал фото ход.
Собираясь на встречу, я мысленно прикидывала разные варианты. Кто-то когда-то щелкнул меня в Швейцарии с Эрихом, затем продал пленку Гарриману, и теперь меня обвинят в шпионаже в пользу нацистов? После войны Эрих скрылся в Южной Америке, но его личность была достаточно известной, и публикация фото действительно могла мне навредить – однако не так, как навредило бы фото с Ивановым или Ниной. Еще в тридцатые годы, став звездой, я организовала сеть бесплатных столовых для неимущих, что возбудило кое у кого подозрения, не коммунистка ли я. Мне было известно (у Тони имелась весьма обширная агентура), что в ФБР на меня даже начали собирать досье, но потом перестали. Я вспомнила разговоры с кое-какими актерами, которых начинали трясти даже по еще менее ничтожным поводам, лишь оттого, что кто-то заподозрил их в излишне левых взглядах. Ясное дело, куда легче было заниматься актерами, чем организованной преступностью, но я вовсе не собиралась сдаваться без боя. С такой мыслью я и приехала на встречу.