Ангелы-хранители — страница 10 из 11

1

Во вторник, седьмого декабря, днем, они увозили Эйнштейна домой. Джим Кин никак не хотел их отпускать. Он проводил их до пикапа и, стоя у окна со стороны водителя, повторял им, что лечение надо продолжать еще пару недель, напомнил, что раз в неделю в течение следующего месяца хотел бы видеть Эйнштейна, и приглашал их приезжать к нему не только для осмотра собаки, но и просто так, в гости.

Тревис понимал: ветеринар пытается сказать им, что хочет остаться частью жизни Эйнштейна, надеется участвовать в этом чуде.

— Джим, поверь мне, мы приедем еще. А перед Рождеством ты обязательно должен на денек заехать к нам.

— Буду очень рад.

— Мы тоже, — искренне ответил Тревис.

По дороге домой Нора держала на коленях Эйнштейна, снова закутанного в одеяло. К нему пока не вернулся прежний аппетит, и он был еще очень слаб. Его иммунная система подверглась жестокой встряске, и какое-то время он будет больше обычного подвержен болезням. Его следовало как можно дольше держать дома и всячески лелеять до тех пор, пока к нему не вернется былая сила, — возможно, как говорит Джим Кин, до первого января будущего года.

Небо как будто распухло от тяжелых темных туч. Тихий океан казался твердым и серым и был похож на миллиарды серо-голубых плиток и черепков, постоянно приводимых в движение каким-то геологическим смещением глубоко под землей.

Унылая погода не могла испортить приподнятого настроения. Нора сияла, а Тревис заметил, что насвистывает. Эйнштейн с огромным интересом рассматривал пейзаж за окном, и было видно, как его радует даже мрачная красота этого почти что бесцветного дня. Возможно, он не ожидал, что когда-нибудь снова увидит мир за пределами кабинета Джима Кина, и поэтому даже похожее на груду камней море и мрачное небо были для него драгоценным подарком.

Когда они наконец приехали, Тревис оставил Нору вместе с ретривером в пикапе и вошел в дом один через заднюю дверь, держа в руке пистолет тридцать восьмого калибра, который всегда лежал в машине. В кухне, где так и горел свет, оставленный ими после поспешного отъезда на прошлой неделе, он сразу же взял автоматический пистолет «узи» из потайного места в шкафу и отложил менее мощное оружие в сторону. Тревис осторожно прошел по комнатам, заглядывая за каждый крупный предмет меблировки и в каждую кладовую.

Признаков взлома не было, да он и не ожидал их увидеть. В этой сельской местности преступления почти не совершались. Вы могли оставить дверь незапертой на несколько дней, не боясь, что воры залезут в дом и вынесут все, даже обои.

Его беспокоил не взломщик, а Аутсайдер.

В доме было пусто.

Тревис также проверил амбар, прежде чем поставить туда пикап, но там тоже никого не было.

Дома Нора опустила Эйнштейна на пол и сняла с него одеяло. Он поковылял по комнате, обнюхивая разные предметы. В гостиной пес поглядел на холодный камин и проверил свое приспособление для переворачивания страниц.

Он вернулся в кладовую при кухне, ножной педалью включил свет и составил из букв слово:

«ДОМ».

Наклонившись к псу, Тревис сказал:

— Приятно снова оказаться дома, правда?

Эйнштейн ткнулся носом ему в горло и облизал шею. Его золотистая шерсть была пушистой и хорошо пахла, потому что Джим Кин прямо в кабинете, при тщательно контролируемых условиях, искупал его. Но каким бы пушистым и чистым он ни выглядел, Эйнштейн все еще не был самим собой: он казался усталым и похудевшим, потому что меньше чем за неделю потерял несколько фунтов.

Достав еще буквы, Эйнштейн снова написал то же слово, как бы желая подчеркнуть его прелесть: «ДОМ».

Стоя в дверях, Нора сказала:

— Дом — это то место, где есть тепло, а здесь, в этом доме, много тепла. Эй, давайте пообедаем пораньше в гостиной и посмотрим видеокассету с «Рождественской песней Микки Мауса». Что скажете?

Эйнштейн яростно завилял хвостом.

Тревис спросил:

— Как думаешь, ты справишься со своим любимым блюдом — несколькими сосисками на обед?

Эйнштейн облизнулся. Он достал еще несколько букв, с помощью которых выразил свой энтузиазм по поводу предложения Тревиса:

«ДОМ — ЭТО ТАМ, ГДЕ ЕСТЬ СОСИСКИ».

Когда Тревис среди ночи проснулся, Эйнштейн стоял на задних лапах у окна спальни, положив передние на подоконник. Его едва было видно при тусклом свете ночника из примыкающей к спальне ванной комнаты. Внутренние ставни на окне были заперты, поэтому пес не видел передний двор за окном. Но, возможно, для того, чтобы настроиться на Аутсайдера, зрение было ему не нужно.

— Там кто-то есть, малыш? — тихо спросил Тревис, не желая без нужды будить Нору.

Эйнштейн отошел от окна, проковылял к той стороне кровати, где спал Тревис, и положил голову на матрац.

Лаская пса, Тревис прошептал:

— Он идет?

Заворчав в ответ, Эйнштейн устроился на полу рядом с кроватью и заснул.

Через несколько минут Тревис тоже уснул.

Проснувшись снова на рассвете, он увидел, что Нора сидит на краю постели и ласкает Эйнштейна.

— Спи, — сказала она Тревису.

— Что случилось?

— Ничего, — сонно ответила она. — Я проснулась и увидела, что он стоит у окна, но это ничего. Спи.

Ему и в третий раз удалось уснуть, но во сне ему привиделось, что Аутсайдер за время своего шестимесячного преследования Эйнштейна научился обращаться с инструментами и теперь с горящими желтыми глазами прокладывает себе путь в спальню, круша топором ставни.

2

Строго по часам Тревис и Нора давали Эйнштейну лекарства, и он послушно глотал таблетки. Они объяснили ему, что надо хорошо питаться, чтобы выздороветь окончательно. Пес честно старался, но аппетит возвращался к нему очень медленно. Потребуется еще несколько недель, прежде чем он наберет потерянные фунты и восстановит свои жизненные силы. Но день ото дня улучшение было все заметнее.

К пятнице, десятому декабря, Эйнштейн казался достаточно окрепшим, чтобы рискнуть выйти на короткую прогулку. Его все еще время от времени шатало, но уже не бросало из стороны в сторону на каждом шагу. В ветеринарной лечебнице ему сделали все прививки. Можно было не бояться, что, кроме чумки, с которой ретривер только что справился, он заболеет еще и бешенством.

Погода стала теплее, чем в последние недели, температура поднялась чуть выше шестидесятиградусной отметки, было безветренно. Разбросанные по небу облака были белыми, а солнце, когда не скрывалось за ними, своими живительными лучами мягко ласкало кожу.

Эйнштейн сопровождал Тревиса в его инспекционном обходе инфракрасных датчиков вокруг дома и осмотре баллонов с закисью азота в амбаре. Они шли чуть медленнее, чем когда проделывали этот путь вместе в прошлый раз, но собаке, казалось, нравилось это возвращение к старым обязанностям.

В студии Нора усердно трудилась над новой работой — портретом Эйнштейна. Он не знал, что будет изображен на ее последнем холсте. Картина должна была стать одним из его рождественских подарков, и после этого ее предполагалось повесить в гостиной над камином.

Когда они вышли из амбара во двор, Тревис спросил:

— Он приближается?

Услышав вопрос, ретривер проделал обычную процедуру, хотя с меньшим усилием, меньшим принюхиванием и менее внимательным изучением окружающего их темного леса. Вернувшись к Тревису, пес тревожно завыл.

— Он там? — произнес Тревис.

Эйнштейн не ответил, а только еще раз удивленно посмотрел на лес.

— Он еще идет? — спросил Тревис.

Пес не отреагировал.

— Он теперь ближе, чем раньше?

Собака прошлепала по кругу, понюхала землю, затем воздух, подняла вверх голову сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец она вернулась к дому и встала у двери, глядя на Тревиса и терпеливо поджидая его.

Войдя в дом, Эйнштейн направился прямиком в кладовку.

«ЗАГЛУЯСНЫЙ».

Тревис уставился на сложенное на полу слово.

— Заглуясный?

Пес достал еще буквы и разложил их на полу.

«ЗАГЛУШЕННЫЙ, НЕЯСНЫЙ».

— Ты говоришь о своей способности чувствовать Аутсайдера?

Ретривер вильнул хвостом. Да.

— Ты его больше не чувствуешь?

Эйнштейн пролаял. Нет.

— Ты думаешь… он умер?

«НЕ ЗНАЮ».

— А может быть, это твое шестое чувство не работает во время болезни или когда ты так слаб, как сейчас?

«МОЖЕТ БЫТЬ».

Собрав и рассортировав карточки с буквами, Тревис на минутку задумался. Нехорошие мысли. Мысли, лишающие присутствия духа. У них по всей усадьбе были расставлены сигнальные устройства, это правда, но в немалой степени они рассчитывали, что Эйнштейн заранее предупредит их. Вряд ли Тревису стоило беспокоиться по поводу Аутсайдера, учитывая принятые меры предосторожности и собственные навыки, приобретенные в группе «Дельта». Но его все время преследовала одна мысль, будто он что-то упустил в системе защиты, и, случись непредвиденное, потребуются все способности Эйнштейна и его силы, чтобы помочь ему справиться с любыми неожиданностями.

— Придется тебе поправиться поскорее, — сказал Тревис, обращаясь к ретриверу. — Ты должен есть, даже когда у тебя нет аппетита. Ты должен спать как можно больше, чтобы дать своему организму восстановиться, а не стоять полночи у окна.

«КУРИНЫЙ СУП».

Рассмеявшись, Тревис сказал:

— Можем попробовать и его.

«БОЙЛЕРМЕИКЕР УБИВАЕТ МИКРОБОВ».

— Откуда ты это взял?

«КНИГА. ЧТО ТАКОЕ БОЙЛЕРМЕИКЕР?»

Тревис объяснил:

— Глоток виски, налитый в стакан пива.

Эйнштейн с минуту обдумывал это.

«УБИВАЕТ МИКРОБОВ, НО МОЖНО СТАТЬ АЛКОГОЛИКОМ».

Тревис расхохотался и взъерошил шерсть псу.

— Ты настоящий комик, мохнатая морда.

«МОЖЕТ, МНЕ СТОИТ ВЫСТУПАТЬ В ВЕГАСЕ?»

— Думаю, у тебя бы получилось.

«ЗВЕЗДА».

— Конечно, ты был бы звездой.

Он потискал ретривера, и они еще посидели в кладовке, смеясь каждый по-своему.

Несмотря на шутки, Тревис знал: Эйнштейн сильно обеспокоен потерей способности чувствовать Аутсайдера. Шутки были всего лишь защитной реакцией, способом отогнать от себя страх.

Днем, после короткой прогулки вокруг дома, Эйнштейн спал, а Нора лихорадочно работала в своей студии, Тревис сидел у окна и смотрел на лес, мысленно еще раз проверяя свою систему обороны и выискивая в ней слабое звено.

В воскресенье, двенадцатого декабря, днем их навестил Джим Кин, и они все вместе пообедали. Ветеринар осмотрел Эйнштейна и остался доволен ходом выздоровления.

— Нам кажется, дело движется медленно, — пожаловалась Нора.

— Я же предупреждал, что должно пройти немало времени.

Он внес несколько изменений в лечение собаки и оставил новые пузырьки с таблетками.

В кладовке ретривер с удовольствием продемонстрировал Кину приспособление для переворачивания страниц и устройство для выбора букв. Он снисходительно выслушал похвалы в свой адрес по поводу умения держать в зубах карандаш и с его помощью самостоятельно обращаться с телевизором и видеомагнитофоном, не прибегая к помощи Норы и Тревиса.

Сначала Нору страшно удивило, что Джим выглядит менее печальным и унылым, чем ей помнилось. Но потом она решила, что внешне он не изменился, изменилось только ее собственное восприятие. Теперь, когда Нора лучше его узнала, когда он стал их лучшим другом, она видела не только унылые черты, которыми его наградила природа, но доброту и чувство юмора, скрытые за ними.

За обедом Джим сказал:

— Я тут немного изучал татуировки, чтобы выяснить, не могу ли я свести номер в его ухе.

Эйнштейн, лежащий рядом на полу и слушавший их беседу, встал, качнулся, заспешил к кухонному столу и вспрыгнул на один из пустых стульев. Он сел очень прямо и уставился на Джима.

— Так вот, — продолжал ветеринар, опуская вилку с куском курицы, которую он наполовину донес до рта, — большинство, но не все татуировки можно свести. Если я буду знать, какая тушь была использована и каким способом она была нанесена, мне, возможно, удастся ее удалить.

— Это было бы здорово, — сказала Нора. — Тогда, даже если бы они нас нашли и попытались забрать Эйнштейна, то не смогли бы доказать, что это их собака.

— Все равно останутся следы татуировки, которые можно будет заметить при более внимательном осмотре, — заметил Тревис. — Под увеличительным стеклом.

Эйнштейн поглядел на Джима Кина, как бы говоря: Да, что ты теперь скажешь?

— В большинстве лабораторий животным просто прикрепляют бирки, — уточнил Джим. — А те, что применяют татуировки, используют разные чернила. Возможно, мне удастся удалить ее, не оставив никакого следа, если не считать небольших царапин на коже. Исследование под микроскопом не обнаружит следов чернил и даже намека на цифры. В конце концов, это ведь небольшая татуировка, что значительно упрощает дело. Я пока еще изучаю, как лучше справиться с этой задачей, но через несколько недель можем попытаться, если Эйнштейн ничего не имеет против небольшого неудобства.

Ретривер вышел из-за стола и прошлепал в кладовку. Им было слышно, как он нажимает на педали.

Нора пошла посмотреть, какое послание сочинил пес.

«НЕ ХОЧУ КЛЕЙМО, НЕ КОРОВА».

Его желание освободиться от татуировки было глубже, чем полагала Нора. Он хотел избавиться от своей отметки, чтобы люди из лаборатории не могли опознать его. Но, по-видимому, ретривер ненавидел эти цифры в своем ухе, потому что они делали из него обычную собственность, а это оскорбляло его чувство собственного достоинства и было нарушением его прав разумного существа.

«СВОБОДА».

— Да, — уважительно сказала Нора, положив руку ему на голову. — Я понимаю. Ты… личность, и личность, обладающая, — впервые она смотрела на эту проблему под этим углом, — душой.

Разве это богохульство — думать, что у Эйнштейна есть душа? Нет. Нора считала, что никакого богохульства в этом нет. Человек создал этого пса; однако, если Бог существовал, он явно одобрительно относился к собаке, и в большой степени потому, что способность Эйнштейна различать добро и зло, бескорыстно любить, его смелость и самоотверженность делали его ближе к творцу, чем многие человеческие существа, населяющие землю.

— Свобода, — сказала она. — Если у тебя есть душа — а я в этом не сомневаюсь, — тогда ты был рожден со свободной волей и правом на независимость. Этот номер в твоем ухе оскорбителен, и мы от него избавимся.

После обеда Эйнштейну явно хотелось послушать разговор и принять в нем участие, но у него иссякли силы, и он заснул у камина.

За бренди и кофе Джим Кин слушал рассказ Тревиса о мерах защиты от Аутсайдера. Его попросили найти в них слабые звенья, но ветеринар не смог ничего указать, кроме уязвимости системы подачи энергии.

— Если эта бестия додумается до того, чтобы повредить электропровод, идущий от основной линии, вы среди ночи окажетесь в темноте и все ваши сигнальные устройства будут бесполезными. А без электричества не сработают и ваши механизмы в амбаре, которые должны захлопнуть дверь за этой тварью и выпустить закись азота.

Нора с Тревисом отвели его вниз в полуподвал в глубине дома и показали аварийный генератор. Он питался энергией от зарытой во дворе канистры бензина на сорок галлонов, и уже через десять секунд после повреждения основного источника электричества восстановит подачу электроэнергии в доме, амбаре и сигнальной системе.

— Насколько я могу судить, — сказал Джим, — вы ничего не забыли.

— Думаю, что нет, — сказала Нора.

Но Тревис нахмурился:

— Не знаю…

В среду, двадцать второго декабря, они приехали в Кармел, оставили Эйнштейна у Джима Кина и весь день покупали рождественские подарки, украшения для дома, елочные игрушки и саму елку.

Казалось почти легкомысленным строить планы на праздник, зная, что угроза нападения Аутсайдера неумолимо приближается, но Тревис сказал:

— Жизнь коротка. Никогда не знаешь, сколько тебе осталось, поэтому нужно отпраздновать Рождество, что бы ни случилось. Кроме того, последние годы у меня было не слишком веселое Рождество, и я намерен вознаградить себя за это.

— Тетя Виолетта не любила делать из Рождества событие. Она не придавала значения подаркам и елке.

— Она вообще не любила жизнь, — сказал Тревис. — Тем более это еще одна причина отметить праздник как полагается. Это будет первое хорошее Рождество и для тебя, и для Эйнштейна.

«На следующий год, — подумала Нора, — у нас родится ребенок и мы будем встречать Рождество вместе с ним, вот будет здорово!»

Пока единственными признаками ее беременности были легкая тошнота по утрам да пополневшая на пару фунтов фигура. Живот у нее был по-прежнему плоским, и доктор Вейнгольд говорил, что при ее телосложении, возможно, он претерпит лишь умеренное растяжение. Нора надеялась, что в этом отношении ей повезет, так как тогда будет намного проще вернуть после родов свою форму. Конечно, ребенок появится на свет только через шесть месяцев, а значит, она еще может успеть раздуться, как морж.

Когда они возвращались из Кармела в пикапе, кузов которого был заполнен свертками и очень пушистой елкой, Эйнштейн проспал у Норы на коленях половину пути. Он совершенно измотался за этот долгий путь, играя с Джимом и Пукой. Домой они добрались менее чем за час до наступления темноты. Пес бежал впереди них к дому, но неожиданно остановился и внимательно огляделся по сторонам. Он понюхал прохладный воздух, затем двинулся через двор, опустив нос к земле, как будто шел по следу.

Направляясь к задней двери с руками, полными свертков, Нора сначала не заметила ничего необычного в поведении собаки, она только увидела, что Тревис стоит и не отрываясь смотрит на Эйнштейна. Она спросила:

— Что случилось?

Пес пересек двор и подошел к южной границе леса. Он постоял, не шевелясь и вытянув вперед голову, затем встряхнулся и двинулся по периметру леса. Несколько раз он останавливался, замирал и через пару минут снова продолжал свой круговой путь на север.

Когда ретривер вернулся к ним, Тревис спросил:

— Что-нибудь случилось?

Эйнштейн коротко махнул хвостом и пролаял один раз: Да и нет.

Дома в кладовке пес составил послание:

«ЧУВСТВОВАЛ ЧТО-ТО».

— Что? — спросил Тревис.

«НЕ ЗНАЮ».

— Аутсайдера?

«ВОЗМОЖНО».

— Близко?

«НЕ ЗНАЮ».

— К тебе возвращается твое шестое чувство? — спросила Нора.

«НЕ ЗНАЮ. ПРОСТО ПОЧУВСТВОВАЛ».

— Почувствовал что?

После долгого раздумья Эйнштейн сложил ответ:

«БОЛЬШУЮ ТЕМНОТУ».

— Ты почувствовал темноту?

«ДА».

— И что это означает? — обеспокоенно спросила Нора.

«НЕ МОГУ ОБЪЯСНИТЬ ЛУЧШЕ. ПРОСТО ЧУВСТВОВАЛ ЕЕ».

Нора взглянула на Тревиса и прочла тревогу в его глазах, которая, вероятно, стала отражением ее собственного беспокойства.

Где-то рядом была большая темнота, и она приближалась к ним.

3

Рождество прошло очень весело.

Утром, сидя вокруг украшенной огнями елки, они пили молоко с домашним печеньем и рассматривали подарки. Шутки ради Нора сначала подарила Тревису коробочку с нижним бельем, а он вручил ей яркий оранжево-желтый балахон, явно рассчитанный на женщину весом по меньшей мере в триста фунтов, со словами:

— Это тебе на март, когда ты вылезешь из всей своей одежды. К маю, конечно, и он тебе станет мал.

Они также сделали друг другу серьезные подарки: драгоценности, свитера и книги.

Но Нора, как и Тревис, чувствовала: этот день принадлежит прежде всего Эйнштейну. Она подарила ему портрет, над которым работала целый месяц, и ретривер, казалось, был ошеломлен, польщен и очень доволен тем, что она навечно запечатлела его на холсте. Пес также получил три новые видеокассеты с Микки Маусом, пару красивых металлических плошек для воды и еды, на которых было выгравировано его имя, собственный небольшой электронный будильник на батарейках, который он мог таскать за собой по всем комнатам (он выказывал всевозрастающий интерес ко времени), и еще несколько подарков; но его постоянно тянуло к портрету, который они прислонили к стене для обозрения. Позже, когда его повесили в гостиной над камином, Эйнштейн, явно очень довольный и гордый, стоял у очага и, задрав голову, смотрел на картину.

Как все дети, ретривер играл с пустыми коробками, скомканной оберточной бумагой и лентами с не меньшим удовольствием, чем с самими подарками. Особенно ему приглянулась подаренная ими в шутку красная шапочка Санта-Клауса с белым помпоном, которая держалась на его голове с помощью эластичной завязки. Нора надела ее на собаку просто так, чтобы посмеяться. Когда пес увидел себя в зеркале, собственное отражение так понравилось ему, что, когда несколько минут спустя Нора попыталась снять с него шапку, он запротестовал и оставался в ней почти до самого вечера.

Днем приехали Джим Кин с Пукой, и Эйнштейн сразу же потащил их в гостиную полюбоваться на его портрет над камином. Целый час Джим и Тревис смотрели, как собаки играют на заднем дворе. Эта возня, которой предшествовало возбуждение от утреннего обмена подарками, утомила ретривера, и он захотел вздремнуть, поэтому они все вернулись в дом, где Джим и Тревис принялись помогать Норе готовить праздничный обед.

После отдыха Эйнштейн попытался пробудить в Пуке интерес к видеофильмам с Микки Маусом, но Нора заметила, что ему это не слишком удалось. У Пуки не хватало терпения досмотреть даже до того момента, где с помощью Дональда, Гуфи или Плуто Микки попадает в какую-нибудь передрягу. Проявляя уважение к своему товарищу, чей интеллект был явно ниже, и совершенно очевидно не скучая в его обществе, Эйнштейн выключил телевизор и занялся чисто собачьими играми: они немного поборолись в комнате, а затем долго лежали нос к носу, молчаливо поверяя друг другу свои заботы.

К вечеру дом наполнился ароматами индейки, вареной кукурузы, ямса и других вкусностей. Играла рождественская музыка, и, несмотря на запертые из предосторожности внутренние ставни, на лежащие под рукой ружья, несмотря на демоническую фигуру Аутсайдера, незримо присутствующую в ее мыслях, Нора никогда еще не была так счастлива.

За обедом разговор зашел о ребенке, и Джим спросил, как они думают его назвать. Эйнштейн, устроившись вместе с Пукой в углу, где для них был накрыт обед, сразу же выразил живейшее желание принять участие в выборе имени для их первенца. Он немедленно ринулся в кладовку, чтобы сообщить им свои предложения.

Нора вышла из-за стола, чтобы взглянуть, какое имя выберет пес.

«МИККИ».

— Исключается! — сказала она. — Я не собираюсь называть моего ребенка в честь какой-то мыши из мультфильма.

«ДОНАЛЬД».

— И в честь утки тоже.

«ПЛУТО».

— Плуто? Будь серьезным, мохнатая морда.

«ГУФИ».

Нора твердо воспротивилась тому, чтобы он продолжал нажимать на педали, собрала использованные карточки, положила их на место, выключила в кладовке свет и вернулась к столу.

— Вы, наверное, думаете, Эйнштейн шутит, — сказала Нора покатывающимся со смеху Тревису и Джиму, — но он совершенно серьезен.

После обеда все сидели в гостиной вокруг елки и разговаривали о разных вещах, среди них и о намерении Джима завести еще одну собаку.

— Пуке нужен друг, — сказал ветеринар. — Ему скоро полтора года, и я думаю, что собакам, когда они перестают быть щенками, человеческого общества недостаточно. Им, как и нам, становится одиноко. И поскольку я собираюсь взять ему товарища, я могу с таким же успехом завести чистопородную девочку-лабрадора, а потом, может быть, у меня появятся щенки на продажу. Таким образом, у него будет не просто приятель, но и пара.

Нора не заметила, чтобы Эйнштейн к этой части беседы проявил больший интерес, чем к остальным. Однако после ухода Джима и Пуки Тревис обнаружил в кладовке послание и позвал Нору взглянуть на него.

«ПАРА. ТОВАРИЩ, ПАРТНЕР, ОДИН ИЗ ДВУХ».

Ретривер явно ждал, пока они обратят внимание на аккуратно разложенные карточки. Он стоял у них за спиной и вопросительно смотрел на них.

Нора спросила:

— Ты думаешь, тебе нужна пара?

Эйнштейн проскользнул мимо них в кладовку, разбросал карточки и выложил ответ:

«ОБ ЭТОМ СТОИТ ПОДУМАТЬ».

— Но послушай, мохнатая морда, — сказал Тревис. — Ты ведь единственный в своем роде. Собак с таким интеллектом на свете больше нет.

Ретривер задумался, но разубедить его им не удалось.

«ЖИЗНЬ — ЭТО НЕЧТО БОЛЬШЕЕ, ЧЕМ ПРОСТО ИНТЕЛЛЕКТ».

— Справедливо, — заметил Тревис. — Но полагаю, это надо хорошенько обдумать.

«ЖИЗНЬ — ЭТО ЧУВСТВА».

— Ну хорошо, — сказала Нора. — Мы обсудим это.

«ЖИЗНЬ — ЭТО ДВОЕ, ВМЕСТЕ».

— Обещаем тебе все всесторонне взвесить и еще раз вернуться к этому разговору, — сказал Тревис. — А сейчас уже поздно.

Эйнштейн быстро составил еще одно послание:

«МОЖЕТ, НАЗОВЕМ РЕБЕНОЧКА МИККИ?»

— Исключено! — ответила Нора.

Ночью, когда они, обессилев от любви, лежали в постели, Нора сказала:

— Могу поспорить, что ему очень одиноко.

— Джиму Кину?

— Ну да, ему тоже. Он такой хороший человек и мог бы стать для кого-нибудь прекрасным мужем. Но женщины так же привередливы насчет внешности, как и мужчины, правда? Им не нравятся мужчины с такими лицами. Они выходят замуж за красавцев, которые часто обращаются с ними как с ничтожествами. Но я имела в виду не Джима. Я говорила об Эйнштейне. Наверное, временами он чувствует себя очень одиноким.

— Но мы же постоянно с ним?

— Да нет, на самом деле это не так. Я рисую, а ты занимаешься разными делами, в которых бедняга Эйнштейн не принимает участия. А если ты когда-нибудь снова займешься недвижимостью, ретриверу придется много времени проводить в одиночестве.

— У него есть книги. Ему нравится читать.

— Может быть, кроме книг, ему еще что-то нужно, — сказала она.

Они молчали так долго, что Нора решила: Тревис заснул. Но он неожиданно спросил:

— Интересно, если Эйнштейн найдет себе подругу и у них появятся щенки, какие они будут?

— Ты имеешь в виду, будут ли они такими же умными, как он?

— Не знаю… Думаю, тут возможны три варианта. Первый: его интеллект не может передаваться по наследству, и его потомство будет обыкновенным. Второй: он передается по наследству, но гены его подруги ослабят интеллект, поэтому щенки родятся умными, но не такими, как их отец; и каждое последующее поколение будет появляться на свет все более серым и бесцветным, пока в конце концов его прапрапраправнуки не станут самыми обыкновенными собаками.

— А третий вариант?

— Интеллект как сохраняющаяся черта может оказаться генетически доминирующим, крайне доминирующим.

— И тогда щенки Эйнштейна будут такими же умными, как он сам.

— И следующее поколение тоже, и так далее, и так далее, пока со временем у нас не появится целая колония разумных золотистых ретриверов, тысячи по всему миру.

Они снова замолчали. Потом Нора произнесла:

— Здорово.

Тревис сказал:

— Он прав.

— Что?

— Об этом стоит подумать.

4

Тогда, в ноябре, Винс Наско и предположить не мог, что ему потребуется целый месяц, чтобы разделаться с Рамоном Веласкесом, этим парнем из Окленда, занозой на теле дона Марио Тетранья. До тех пор пока он не прикончит Рамона, Винс не получит имен парней в Сан-Франциско, которые занимались подделкой документов и могли помочь ему выйти на след Тревиса Корнелла, женщины и собаки. Поэтому он испытывал настоятельную потребность поскорее сделать из Веласкеса отбивную.

Но тот был чертовски осторожен. Он и шагу не ступил без двух своих телохранителей, из-за которых становился более, а не менее заметным. Однако Рамон вел свой картежный и наркотиковый бизнес — ущемляющий права Тетраньи в Окленде — с хитростью, достойной Говарда Хугса. Он удирал и ускользал по своим делам, имел в распоряжении целый парк разных автомобилей, никогда не повторяя дважды один и тот же маршрут, никогда не назначал встречи в одном и том же месте, пользуясь улицей в качестве своего офиса, никогда нигде не задерживался подолгу, чтобы его не могли засечь и убрать. Веласкес был безнадежным параноиком, считающим, что все вокруг хотят его убить. У Винса не было возможности даже рассмотреть этого человека, чтобы сравнить с фотографией, которую дал ему Тетранья. Рамон Веласкес был неуловим, как дым.

Винс смог добраться до него только на Рождество, и вышла ужасная заваруха. Рамон встречал праздник с кучей своих родственников. Винс попал в дом Веласкеса со стороны соседнего здания: он перелез через высокую каменную ограду, разделяющую два строения. Очутившись внизу по другую сторону стены, он высмотрел Веласкеса и еще нескольких человек, которые во внутреннем дворике у бассейна жарили огромную индейку на жаровне — разве где-нибудь еще, кроме Калифорнии, можно увидеть такое? — и они сразу же заметили его, хотя Винс и был от них на расстоянии в пол-акра. Телохранители потянулись к заплечным кобурам за пистолетами, и ему ничего другого не оставалось, как открыть беспорядочный огонь из своего «узи», обстреливая всю территорию внутреннего дворика и уложив Веласкеса, обоих телохранителей, какую-то пожилую женщину, вероятно, чью-то жену, и еще одну старую даму, должно быть, чью-то бабку.

«Сссснап».

«Сссснап».

«Сссснап».

«Сссснап».

«Сссснап».

Все, находящиеся как внутри дома, так и снаружи, отчаянно кричали и пытались укрыться. Винсу пришлось перелезать обратно через ограду во двор соседнего дома — где, слава Богу, никого не было — и он уже добрался до самого верха, перетаскивал через стену свой зад, когда несколько латиноамериканцев в доме Веласкеса открыли по нему огонь. Ему чудом удалось унести оттуда ноги.

На следующий день Винс пошел в Сан-Франциско в ресторан, принадлежащий дону Тетранья, чтобы встретиться там с Фрэнком Дичензиано, доверенным капо Семьи, подчиняющимся непосредственно самому дону. Он был очень озабочен. В fratellanza существовал кодекс, касающийся убийств. Черт возьми, у них были правила абсолютно на все — возможно, даже на посещения сортира, — и они очень серьезно относились к ним, а к кодексу убийств особенно. Первое правило этого кодекса гласило: нельзя убивать человека в кругу его семьи, если только он не ушел в подполье и до него нельзя добраться другим способом. В этом отношении Винс чувствовал себя уверенно. Но второе правило гласило: нельзя убивать жену, детей или бабушку этого человека, чтобы выйти на него. Любой исполнитель, нарушивший это правило, рискует тем, что его самого пустят в расход те самые люди, которые его наняли. Винс надеялся убедить Фрэнка Дичензиано, что инцидент с Веласкесом — это особый случай: ни одному клиенту еще не удавалось ускользать от Винса в течение целого месяца — и то, что произошло в Окленде на Рождество, было печальным, но неизбежным событием.

Если Дичензиано — а может быть, и дон — будет слишком сердит, чтобы прислушаться к голосу разума, Винс сделал необходимые приготовления помимо пистолета. Ему было известно: если его захотят убрать, то окружат и отнимут оружие, прежде чем он им воспользуется. Как только Винс войдет в ресторан и сообразит что к чему. Поэтому он обмотал себя пластиковой взрывчаткой и приготовился подорвать их и снести весь ресторан, если только они попытаются примерить на него гроб.

Винс не был уверен в том, что ему удастся выжить после взрыва. За последнее время он поглотил такое количество жизненной энергии других людей, что полагал, будто уже близок к бессмертию, к которому стремился — или уже достиг его, — но не знал, насколько силен, пока не подвергнет себя испытанию. Если бы ему пришлось выбирать: стоять ли в центре взрыва… или позволить парочке умников разрядить в себя сотню пуль и замуровать в бетон, прежде чем они сбросят его в воду… Винс решил, что первое нравится ему больше и, возможно, даст ему больше шансов на спасение.

К его удивлению, Дичензиано — который был похож на бурундучка с засунутыми за щеки орехами, — пришел в восторг от того, как был выполнен заказ на Веласкеса. Он сказал, что дон очень доволен Винсом. Никто не обыскивал Винса при входе в ресторан. Его и Фрэнка, как самых дорогих гостей, обслуживали в угловом кабинете, где подавали специально приготовленные для них блюда, которых не было в меню. Они пили «Каберне Совиньи», за триста долларов бутылка, подарок от Марио Тетранья.

Когда Винс осторожно затронул вопрос об убитых жене и бабушке, Дичензиано сказал:

— Послушай, друг мой, мы знали, что это очень трудное, сложное задание и что тут, возможно, придется нарушить кое-какие правила. Кроме того, эти люди — не наши люди. Просто кучка мексиканских нелегалов. Им не место в нашем бизнесе. Если они пытаются пролезть в него, то не должны ожидать, что мы будем играть с ними по правилам.

Успокоившись, Винс в середине ленча встал и пошел в туалет, где разрядил детонатор. Теперь, когда опасность миновала, ему не хотелось, чтобы тот случайно сработал.

В конце ленча Фрэнк вручил Винсу список из девяти фамилий.

— Эти люди — кстати, не все члены нашей Семьи — платят дону за право изготовления поддельных документов на его территории. Еще в ноябре, предвосхищая твой успех в деле Веласкеса, я разговаривал с ними со всеми, и они знают, что дон хочет, чтобы тебе оказали всяческое содействие.

В тот же день Винс отправился на поиски кого-то, кто вспомнит Тревиса Корнелла.

Вначале он был разочарован. С двумя из первых четырех человек, включенных в список, связаться было нельзя. Они прервали на время свои дела и отправились на рождественские каникулы. Винсу показалось странным, что криминальный мир разъезжается на Рождество и Новый год, как школьные учителя.

Но пятого человека, Энсона Ван Дайна, Винс застал на рабочем месте в подвале его клуба «Хот Типс», и в половине шестого двадцать шестого декабря Винс нашел то, что искал. Ван Дайн взглянул на фотографию Тревиса Корнелла, которую Винс вырезал из старой газеты Санта-Барбары.

— Да, я его помню. Он не из тех, кого легко забыть. Не какой-нибудь иностранец, пожелавший стать американцем, как половина моих клиентов. И не простой неудачник, которому надо изменить фамилию и уйти на дно. Он не здоровяк и ничего из себя не корчит, но создается впечатление, что он прикончит всякого, кто встанет у него на пути. Держит себя в руках. Очень осторожен. Я не мог бы его забыть.

— Кого действительно трудно забыть, — сказал один из двух бородатых кудесников за компьютерами, — так это красотку, с которой он был.

— Да, при виде нее и у мертвого встанет, — сказал второй.

Первый повторил:

— Да, даже у мертвого, это точно.

Винса одновременно покоробили и привели в замешательство их замечания, поэтому он их проигнорировал. Обращаясь к Ван Дайну, он спросил:

— Есть ли какая-то вероятность, что вы вспомните их новые фамилии?

— Конечно. Они у нас в картотеке, — ответил Ван Дайн.

Винс не верил своим ушам.

— Я считал, что люди вроде вас не держат архивов. Это гораздо безопаснее для вас и важно для ваших клиентов.

Ван Дайн пожал плечами.

— Плевать я хотел на клиентов. Может, однажды нас застукают федералы или местные власти и прикроют наше дело. И мне понадобятся деньги, чтобы платить адвокатам. Тогда мне и пригодится перечень из пары тысяч человек, живущих по фальшивым документам, ребят, которые предпочтут, чтобы их слегка прижали, чем снова начинать все сначала.

— Шантаж, — произнес Винс.

— Некрасивое слово, — сказал Ван Дайн. — Но, боюсь, точное. В любом случае, все, что нас волнует, так это наша собственная безопасность, чтобы не было архивов, могущих скомпрометировать нас. Эти данные мы держим не здесь. Как только клиент получает новую фамилию, мы, пользуясь безопасной телефонной линией, передаем соответствующую запись с нашего компьютера на другой, который стоит в другом месте. Тот компьютер запрограммирован таким образом, что данные из него нельзя затребовать отсюда — это игра в одни ворота. Так что, если нас накроют, полиция не сможет с этих машин добраться до наших записей. Черт, они даже не узнают, что такие записи существуют.

У Винса голова пошла кругом от этого высокотехничного криминального мира. Даже дон, человек беспредельного криминального ума, считал, что эти люди не держат архивов, и не мог предположить, что компьютеры и эти архивы обезопасили. Винс думал обо всем, что сообщил ему Ван Дайн, мысленно раскладывая все по полочкам. Он спросил:

— И что, вы можете отвести меня к тому, другому компьютеру и посмотреть новую фамилию Корнелла?

— Для друга дона Тетранья, — сказал Ван Дайн, — я сделаю все что угодно, может, только не дам перерезать себе горло. Пошли за мной.

Ван Дайн привез Винса в оживленный китайский ресторан в Чайна-тауне. Ресторан вмещал, наверное, человек сто пятьдесят; все места были заняты, и в большинстве своем европейцами, а не азиатами. Хотя зал был большим и украшен бумажными фонариками, нарисованными на стенах драконами, ширмами под красное дерево и медными колокольчиками в форме китайских идеограмм, он напомнил Винсу кричащую итальянскую тратторию, где он в августе пришил этого таракана Пантанджелу и двух приставленных к нему агентов. Все эти этнические колориты — от китайского до итальянского, от польского до ирландского — были, по сути, совершенно одинаковы.

Владельцем ресторана был китаец лет тридцати, которого представили Винсу просто Юанем. Получив от него бутылки с «Чинзано», Ван Дайн с Винсом прошли в его офис, расположенный в подвале, где на двух столах разместились два компьютера. Один из них стоял в центре комнаты, а второй был приткнут в угол. Тот, что находился в углу, был включен, хотя за ним никто не сидел.

— Вот это мой компьютер, — сказал Ван Дайн. — За ним никто никогда не работает. До него даже не дотрагиваются, только каждое утро включают телефонную линию, чтобы запустить его в действие, а вечером выключают. Мои компьютеры в «Хот Типс» связаны с этим компьютером.

— Вы доверяете Юаню?

— Я его субсидировал, чтобы он смог открыть свое дело. Юань должен мне много денег. И это совершенно чистый заем, ничто не связывает его со мной или с доном Тетранья, так что Юань остается добропорядочным гражданином, не представляющим интереса для полиции. В благодарность за мои услуги он разрешает мне держать здесь мой компьютер.

Ван Дайн сел за компьютер и стал нажимать на клавиши. Через две минуты он нашел новое имя Тревиса Корнелла: Сэмюель Спенсер Хайатт.

— А вот еще, — сказал Ван Дайн, когда на дисплее высветилась свежая информация. — Вот женщина, которая была с ним. Ее настоящее имя Нора Луиза Девон из Санта-Барбары. Теперь ее зовут Нора Джин Эймс.

— О'кей, — сказал Винс. — Теперь сотри их с твоего файла.

— Что ты хочешь сказать?

— Сотри их. Вынь их из памяти компьютера. Они больше не твои. Они мои. Больше ничьи. Только мои.

Чуть позже они вернулись в «Хот Типс», от которого Винса тошнило.

В подвале Ван Дайн дал фамилии Хайатт и Эймс двум бородатым кудесникам, которые, казалось, как пара троллей, никогда не покидали это подземелье. Сначала тролли проникли в файлы Департамента автомобильного транспорта. Они хотели узнать, поселились ли где-нибудь за эти три месяца, прошедших с момента получения новых документов, Хайатт и Эймс и зарегистрировали ли они свое новое место жительства.

— Есть, — сказал один из них.

На экране появился адрес, который бородач тотчас распечатал.

Энсон Ван Дайн оторвал с принтера лист бумаги и вручил его Винсу.

Тревис Корнелл и Нора Девон — теперь Хайатт и Эймс — проживали в сельской местности на «Пасифик Коаст Хайвей» к югу от Кармела.

5

В среду, двадцать девятого декабря, Нора одна отправилась в Кармел на прием к доктору Вейнгольду.

Небо было затянуто тучами, такими темными, что белые чайки на их фоне казались яркими огоньками. Такая погода установилась на следующий день после Рождества, но обещанного дождя все не было.

Сегодня, однако, как только она поставила пикап на свободное место на небольшой стоянке за офисом доктора Вейнгольда, дождь полил как из ведра. На всякий случай Нора предусмотрительно надела нейлоновую куртку с капюшоном и, перед тем как выйти из пикапа и побежать к одноэтажному каменному зданию, натянула на голову.

Доктор Вейнгольд, как всегда, очень внимательно осмотрел ее и заявил, что она совершенно здорова.

— Никогда еще не встречал женщину на третьем месяце беременности в лучшей форме, чем вы, — сказал доктор.

— Я хочу, чтобы у меня родился очень здоровый ребенок, идеальный малыш.

— Так и будет.

Доктор знал, что ее фамилия Эймс, а фамилия ее мужа Хайатт, но никогда ничем не выказывал своего неодобрения относительно ее семейного статуса. Такое положение вещей смущало Нору, но она полагала, что современный мир, в который она вылетела, покинув кокон дома Девон, снисходительно взирал на такие вещи.

Доктор Вейнгольд еще раз предложил ей пройти обследование и определить пол ребенка, но она, как и прежде, отказалась. Нора хотела, чтобы это был сюрприз. Кроме того, если они узнают, что это девочка, Эйнштейн начнет приставать к ним, чтобы они назвали ее Минни.

Быстро согласовав с ассистенткой доктора дату и время ее следующего посещения, Нора вновь натянула на голову капюшон и вышла на улицу. Лил проливной дождь. На одной части крыши не было желоба, и вода стекала прямо на тротуар, образуя глубокие лужи на покрытой щебенкой автостоянке. Она пошла по этой небольшой речке к пикапу, и через секунду ее спортивные туфли промокли насквозь.

Добравшись до машины, она увидела, как из красной «Хонды», припаркованной рядом, вышел мужчина. Она не слишком хорошо рассмотрела его — только то, что автомобиль, казалось, был мал для такого крупного мужчины и что его одежда не предназначалась для прогулок под дождем. На нем были джинсы и синий свитер, и у Норы мелькнула мысль: «Бедняга, он промокнет до нитки».

Она открыла водительскую дверцу и стала садиться в машину. В следующую секунду этот человек протолкнул ее на соседнее сиденье, а сам уселся за руль. Он сказал:

— Если ты, сука, будешь кричать, я выпущу тебе кишки. — Нора ощутила, как ей в бок ткнулся револьвер.

Она непроизвольно вскрикнула и хотела было пролезть дальше через переднее сиденье и вылезти наружу через дверцу с правой стороны. Но что-то в его голосе, жестокое и мрачное, заставило ее заколебаться. Ей показалось, что он скорее выстрелит ей в спину, чем позволит ускользнуть.

Мужчина захлопнул дверцу с ее стороны, и Нора осталась с ним наедине, без надежды на помощь, скрытая от всего мира завесой из дождя, стекающего по стеклам и делающего их непроницаемыми. Впрочем, это не имело значения: других машин на стоянке не было, а саму стоянку с улицы было не видно, так что ей все равно не к кому было бы обратиться за помощью.

Рядом с Норой сидел очень крупный мужчина с развитой мускулатурой, но не его размеры пугали ее больше всего. Его широкое лицо было спокойным, лишенным всякого выражения, и это спокойствие, совершенно не подходящее к данным обстоятельствам, пугало Нору. Его глаза были еще хуже. Они были зеленые — и холодные.

— Кто вы такой? — спросила она, стараясь скрыть свой страх, уверенная в том, что ее ужас только возбудит его. Казалось, он балансирует на тонкой линии. — Что вам от меня нужно?

— Мне нужна собака.

Она думала: грабитель. Думала: насильник. Маньяк-убийца. Но ни на секунду Нора не могла предположить, что он окажется правительственным агентом. А кто еще будет разыскивать Эйнштейна? Никто даже не знал о его существовании.

— О чем вы? — спросила она.

Нора почувствовала боль, когда он еще сильнее ткнул ей в бок револьвер.

Она подумала о ребенке, которого носила.

— Хорошо, о'кей, очевидно, вам известно о собаке, так что нет смысла играть в молчанку.

— Нет смысла.

Мужчина говорил так тихо, что за шумом дождя, барабанящего по крыше пикапа и бьющего о ветровое стекло, она с трудом разбирала слова.

Он потянулся к ней, стянул с головы капюшон, расстегнул «молнию» и запустил руку вниз через грудь к ее животу. На какое-то мгновение Нора испугалась, что он все же собирается изнасиловать ее.

Вместо этого незнакомец спросил:

— Этот Вейнгольд — акушер-гинеколог. Зачем ты к нему приезжала? У тебя какая-нибудь проклятая венерическая болезнь или ты беременна? — Он почти выплюнул слова «венерическая болезнь», как будто его тошнило от отвращения, когда он произносил их.

— Вы не работаете на правительство, — сказала она, повинуясь интуиции.

— Я задал тебе вопрос, сука, — произнес он почти шепотом. Наклонился ближе и снова ткнул ей в бок револьвер. В пикапе было очень влажно. Шум дождя и страшная духота создавали почти невыносимую клаустрофобическую атмосферу. — Так что с тобой? У тебя лишай, сифилис, триппер или еще какая-нибудь мерзость? Или ты беременна?

Подумав, что беременность, возможно, спасет ее от насилия, на которое он, казалось, был способен, Нора сказала:

— Я жду ребенка. Я на третьем месяце.

Что-то произошло с его глазами. Какой-то сдвиг. Как если бы в детском калейдоскопе изменилась фигура, составленная из осколков стекла одного и того же оттенка зеленого цвета.

Нора поняла, что, признавшись в своей беременности, она допустила непоправимую ошибку, но не знала почему.

Она вспомнила о пистолете тридцать восьмого калибра, лежащем в отделении для перчаток. Нора не могла просто так открыть дверцу, схватить пистолет и пристрелить мужчину, прежде чем он нажмет на курок своего револьвера. Все же ей надо быть все время настороже, ждать подходящего случая, какой-нибудь оплошности с его стороны, которая позволит ей достать свое оружие.

Вдруг Нора почувствовала, что он лезет на нее, и снова подумала, что незнакомец собирается ее изнасиловать средь бела дня, пусть под прикрытием дождевой завесы, но все же средь бела дня. Затем сообразила: он просто меняется с ней местами, вынуждая ее сесть за руль, а сам займет пассажирское место, не спуская с нее дула револьвера.

— Поезжай, — сказал мужчина.

— Куда?

— Обратно, домой.

— Но…

— Заткнись и поезжай.

Теперь Нора сидела с другой стороны от перчаточного отделения. Чтобы добраться до него, ей придется тянуться через пассажира. Такой оплошности он никогда не допустит.

Она не собиралась поддаваться нарастающему в ней страху, но сейчас поняла, что, кроме страха, ей придется держать в узде еще и свое отчаяние.

Нора завела мотор, выехала со стоянки и свернула на улицу.

«Дворники» стучали по ветровому стеклу почти так же громко, как ее сердце. Она не знала, что шумит громче: дождь или кровь у нее в ушах.

Квартал за кварталом Нора искала глазами полицейского, хотя не имела ни малейшего понятия, что будет делать, если его встретит. Решать эту проблему ей так и не пришлось: полицейских не было видно.

Всю дорогу, пока они ехали по Кармелу и затем по шоссе «Пасифик Коаст», шквалистый ветер не только гнал дождь по ветровому стеклу, но и швырял в него колючие кипарисовые и сосновые иголки с огромных старых деревьев, которыми были обсажены улицы. Южнее, по мере того как они удалялись от города и продвигались вдоль побережья, местность становилась все менее населенной; здесь над дорогой уже не нависали кроны деревьев, но ветер с океана с еще большей силой ударялся в пикап. Часто Нора ощущала, как от его порывов руль дергается у нее в руках. А дождь, хлещущий в них с моря, с такой силой колотил по машине, что, казалось, пробьет в металле дырки.

После пятиминутного молчания, показавшегося Норе часом, она больше не могла подчиняться его приказу не открывать рот и спросила:

— Как вы нас нашли?

— Следил за вашим домом несколько дней, — ответил он своим холодным тихим голосом, который был под стать безмятежному выражению его лица. — Сегодня, когда ты уехала из дома, я последовал за тобой в надежде, что ты мне поможешь.

— Нет, я имела в виду, как вы узнали, где мы живем?

Он улыбнулся.

— Ван Дайн.

— Вот подлый обманщик.

— Чрезвычайные обстоятельства, — заверил он ее. — Большой человек из Сан-Франциско был мне должен, вот он и надавил на Ван Дайна.

— Большой человек?

— Тетранья.

— А кто это?

— Ты ничего не знаешь, да? — сказал незнакомец. — Только как делаются дети, да? Это ты знаешь, да?

Жесткие издевательские нотки в его голосе были не просто сексуального свойства: они были более мрачные, более странные и внушали больший ужас. Это неистовое напряжение, которое Нора чувствовала в нем каждый раз, когда он заговаривал с ней о сексе, так пугало ее, что она не посмела ничего сказать ему в ответ.

На землю опустился легкий туман, и Нора включила фары. Она внимательно следила за мокрой от дождя трассой, проглядывающей из-за грязного стекла.

Мужчина сказал:

— Ты очень красива. Если бы я хотел воткнуть его кому-нибудь, я бы воткнул его тебе.

Нора прикусила губу.

— Но даже несмотря на то, что ты такая красивая, — продолжал он, — могу поспорить, что ты ничем не лучше, чем все. Если я воткну его в тебя, он начнет гнить и отвалится, потому что ты так же заразна, как и другие, правда? Да, заразна. Секс — это смерть. Я один из немногих, кто это понимает, хотя доказательств вокруг полным-полно. Секс — это смерть. Но ты очень красива…

Пока Нора слушала его, в горле у нее встал комок. Ей стало трудно дышать.

Неожиданно всю его неразговорчивость как рукой сняло. Незнакомец заговорил быстро-быстро своим тихим и безмятежно-спокойным голосом, резко выделяющимся на фоне тех безумных вещей, о которых он говорил:

— Я стану еще больше, чем Тетранья, еще важнее. Во мне собраны десятки жизней. Я поглотил больше энергии, чем ты можешь себе представить, пережил Момент. Это мой дар. Когда Тетранья умрет, я буду здесь. Я буду здесь, когда умрут все, кто сейчас жив, потому что я бессмертен.

Нора не знала, что сказать. Пришедший из ниоткуда, каким-то образом знающий об Эйнштейне, этот человек был сумасшедшим, она, казалось, ничего не может сделать. Ее злость на несправедливость всего происходящего не уступала ее страху. Они так тщательно подготовились к приходу Аутсайдера и предприняли все возможное, чтобы убежать от правительства, — но как они могли быть готовы к такому? Это было несправедливо.

Незнакомец замолчал и напряженно смотрел на нее минуту или более, показавшуюся ей вечностью. Нора физически ощущала взгляд его зеленых глаз, как если бы он касался ее своими холодными руками.

— Ты не понимаешь, о чем я говорю, правда? — спросил он.

— Нет.

Возможно, потому что он счел ее красивой, мужчина решил объяснить ей все.

— Я всего лишь однажды рассказывал об этом другому человеку, и он посмеялся надо мной. Его звали Дэнни Слович; мы с ним вместе работали на семью Каррамазза в Нью-Йорке, самую большую из пяти мафиозных семей. Выполняли небольшую работку руками, время от времени убивая тех, кого надо было убрать.

У Норы тошнота подкатила к горлу; он был не просто сумасшедшим и не просто убийцей, он был сумасшедшим профессиональным убийцей.

Не заметив ее реакции и переведя взгляд с мокрой от дождя дороги на ее лицо, незнакомец продолжал:

— Мы обедали в одном ресторане, Дэнни и я, ели моллюсков с соусом, и я объяснил ему, что мне суждено прожить долгую жизнь благодаря моему дару поглощать жизненную энергию людей, которых я убиваю. Я сказал ему: «Понимаешь, Дэнни, люди — они как батарейки, ходячие батарейки, наполненные таинственной энергией, которую мы называем жизнью. Когда я пришиваю кого-либо, его энергия переходит ко мне, и я становлюсь сильнее. Я — бык, Дэнни. Посмотри на меня: я бык или кто? А я должен быть быком, потому что у меня есть этот Дар забирать у людей их энергию». И знаешь, что мне ответил Дэнни?

— Что? — оцепенев, спросила Нора.

— Ну, Дэнни очень серьезно относился к еде, поэтому он не сводил глаз со своей тарелки, пока не подцепил еще несколько моллюсков. После этого посмотрел на меня — с губ и подбородка у него тек соус — и спросил: «Эй, Винс, где ты этому научился? Где ты научился поглощать эти жизненные энергии?» Я ответил: «Это мой Дар», — а он говорит: «Ты хочешь сказать, что он от Бога?» Мне пришлось подумать над этим, и я ему ответил: «Кто знает, от кого? Это мой Дар, такой же, как удар у Мэнтла или голос у Синатры». А Дэнни спрашивает: «Скажи мне вот что — предположим, ты убьешь парня, который был электриком. После того как ты поглотишь его энергию, ты можешь провести в доме проводку?» Я не понял, что он меня разыгрывает. Я думал, Дэнни серьезно меня спрашивает, и стал объяснять ему, как я поглощаю жизненную энергию, а не личность, не знания этого человека, только его энергию. И потом Дэнни говорит: «Значит, если ты пришьешь какого-нибудь подонка, ты не станешь ни с того ни с сего откусывать цыплятам головы?» Тогда я понял, что Дэнни решил, что я или пьян, или чокнутый, поэтому доел своих моллюсков и больше ни слова не сказал ему о своем Даре и с тех пор никогда об этом никому не рассказывал. Ты первая.

Он назвал себя Винсом, так что теперь Нора знала его имя. Она не знала только, что это ей даст.

Винс рассказал ей свою историю, никак не показывая, что сознает содержащийся в ней безумный черный юмор. Он был страшно серьезным человеком. Если Тревису не удастся с ним справиться, этот парень не оставит их в живых.

— Поэтому, — продолжал Винс, — я не мог рисковать тем, что Дэнни будет кому попало рассказывать в смешном и абсурдном виде то, что я ему доверил. И тогда все решат, что я спятил. А большие боссы не нанимают сумасшедших убийц; им нужны холодные, рассудительные, уравновешенные парни, которые чисто делают свое дело. А я как раз такой и есть; холодный и уравновешенный, но Дэнни заставил бы их переменить свое мнение обо мне. Поэтому я той же ночью перерезал ему глотку, оттащил труп на одну известную мне заброшенную фабрику, разрубил на куски, засунул в бочку и облил серной кислотой. Он был любимым племянником дона, и я не мог допустить, чтобы следы от него привели ко мне. Теперь во мне, помимо множества других энергий, была еще и энергия Дэнни.

Пистолет лежал в отделении для перчаток.

Мысль о том, что оружие находится в отделении для перчаток, давала ей некоторую надежду.

Пока Нора была на приеме у доктора Вейнгольда, Тревис замесил и испек двойную порцию шоколадного печенья с арахисовым маслом. Живя один, он научился готовить, но это занятие никогда не доставляло ему особого удовольствия. В прошедшие несколько месяцев, однако, Норе удалось развить его кулинарные способности до такой степени, что теперь ему нравилось готовить и особенно печь.

Обычно Эйнштейн крутился рядом с Тревисом, предвкушая, что получит кусочек сладенького, но сегодня он покинул Тревиса еще до того, как тот кончил взбивать тесто. Пес в возбуждении бродил по дому от окна к окну, всматриваясь в дождь.

Через какое-то время поведение ретривера встревожило Тревиса, и он спросил, не случилось ли чего.

В кладовке Эйнштейн выложил ответ.

«Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ НЕМНОГО СТРАННО».

— Ты не заболел? — спросил Тревис, испугавшись, не начался ли у собаки рецидив. Она быстро шла на поправку, но пока еще не выздоровела окончательно. Ее иммунная система еще не была готова к новым испытаниям.

«НЕ ЗАБОЛЕЛ».

— Тогда что? Ты чувствуешь… Аутсайдера?

«НЕТ. НЕ ТАК, КАК ПРЕЖДЕ».

— Но ты что-то чувствуешь?

«НЕХОРОШИЙ ДЕНЬ».

— Может, это из-за дождя?

«МОЖЕТ БЫТЬ».

Несколько успокоенный, но все еще немного нервничая, Тревис вернулся к выпечке.

Мокрое шоссе казалось серебряным.

По мере того как они продвигались дальше на юг вдоль побережья, дневной туман усилился, и Норе пришлось сбавить скорость до сорока миль в час, а в некоторых местах даже до тридцати.

Интересно, нельзя ли под предлогом тумана совсем сбавить скорость, открыть дверцу и выскочить из машины? Наверное, нет. Ей пришлось бы ехать меньше пяти миль в час, чтобы не разбиться самой и не навредить ребенку, а туман был не таким уж густым, чтобы оправдать такую маленькую скорость. Кроме того, Винс все время, пока говорил, не сводил с нее дула пистолета, и он выстрелит ей в спину, едва она повернется к выходу.

Фары пикапа и еще нескольких встречных машин отражались во влажном тумане. Из-за быстро несущихся облаков вдруг показался яркий свет и выглянула радуга, а потом все сразу исчезло.

Нора подумывала о том, не свернуть ли ей с дороги в одном из тех мест, где, насколько она знала, насыпь внизу была мягкой и падение было бы вполне сносным. Но Нора боялась, что перепутает и по ошибке съедет в пропасть глубиной в двести футов и со страшной силой ударится о каменистый берег. Даже если она свернет в нужном месте, в результате этой подстроенной и не слишком опасной аварии она может потерять сознание или у нее случится выкидыш, а ей, насколько это возможно, хотелось, чтобы она и ребенок вышли из этой переделки целыми и невредимыми.

Начав говорить, Винс уже не мог остановиться. Многие годы он никому не поверял своей тайны, прятал от всего света мечты о власти и бессмертии, но страстное желание рассказать о своем предполагаемом величии, по-видимому, не уменьшилось после его фиаско с Дэнни Словичем. Казалось, долгие годы он записывал в своей голове на магнитофонную ленту все, что хотел поведать людям, и сейчас на большой скорости проигрывал ее, извергая собственное безумие, которое приводило Нору в ужас.

Винс рассказал ей о том, как узнал об Эйнштейне и об убийствах ученых, ведущих различные исследования в рамках проекта «Франциск» в Банодайне. Ему было известно и об Аутсайдере тоже, но он не боялся его. Винс ощущал себя на грани бессмертия, и похищение собаки стало последней ступенькой, которую следовало преодолеть, чтобы достичь своей Судьбы. Ему и собаке было предписано свыше быть вместе, потому что каждый из них был единственным в этом мире, единственным в своем роде. Когда Винс достигнет своей Судьбы, сказал он, ничто его не остановит, даже Аутсайдер.

Нора не понимала половины из того, что он говорил. Она полагала, что если бы она понимала все, то была бы такой же безумной, каким, несомненно, был Винс.

Но хотя ей не всегда удавалось ухватить смысл, Нора знала, что́ он собирается сделать с ней и Тревисом после того, как завладеет ретривером. Сначала она боялась заговорить с ним о том, как будто слова могли сделать ее страшное будущее неотвратимым. В конце концов, однако, когда до дороги, ведущей от шоссе к их деревянному дому, оставалось не более пяти миль, Нора спросила:

— Вы ведь не дадите нам уйти, когда заберете собаку, правда?

Винс уставился на нее, лаская ее своим взглядом.

— А ты как думаешь, Нора?

— Я думаю, вы нас убьете.

— Конечно.

Она удивилась тому, что это подтверждение ее страхов не наполнило ее душу еще большим ужасом. Его самоуверенный ответ только разозлил ее, уменьшив страх и увеличив решимость сорвать его тщательно продуманные планы.

Теперь Нора знала, что стала другой женщиной, не имеющей ничего общего с той Норой, какой она была в мае и которая пришла бы в ужас от наглой самоуверенности этого типа.

— Я могла бы рискнуть и пустить машину под откос, — сказала Нора.

— Стоило бы тебе повернуть руль, — ответил Винс, — и я бы тебя пристрелил и попробовал взять управление на себя.

— Может, у вас ничего бы не вышло. Возможно, вы бы тоже погибли.

— Я? Погиб? Вероятно, но только не в аварии. Нет, нет. Во мне слишком много жизней, чтобы я мог уйти так просто. И потом, я все равно не верю, что ты попыталась бы это сделать. В глубине души ты веришь: твой муж возьмет надо мной верх и спасет тебя, собаку и себя самого. Ты ошибаешься, конечно, но не перестаешь надеяться. Он ничего не сделает, так как побоится навредить тебе. Я войду в дом вместе с тобой, мой пистолет будет приставлен к твоему животу, и это зрелище парализует его на несколько секунд, а мне этого хватит, чтобы вышибить у него мозги. Поэтому-то у меня всего один револьвер. Мне больше не надо. Эта его забота о тебе и боязнь повредить тебе убьют его.

Нора решила, что сейчас крайне важно не выказывать своей ярости. Она должна стараться выглядеть испуганной, слабой, совершенно неуверенной в себе. Если Винс будет ее недооценивать, то может совершить какую-нибудь промашку и дать ей небольшое преимущество.

На секунду переведя взгляд с мокрого шоссе на него, Нора увидела, что он смотрит на нее не с радостью и не с яростью сумасшедшего, как можно было бы ожидать, и не со своим тупым спокойствием, а с чем-то очень похожим на привязанность, а возможно, и благодарность.

— Долгие годы я мечтал убить беременную женщину, — сказал Винс таким тоном, как будто его цель была не менее важна и достойна уважения, чем желание выстроить деловую империю, накормить голодных или ухаживать за больными. — Я никогда еще не был в такой ситуации, когда риск убить беременную женщину был настолько мал, чтобы его можно было оправдать. Но в этом вашем уединенном доме, после того как я разделаюсь с Корнеллом, у меня появится идеальная возможность.

— Пожалуйста, не надо, — прерывистым голосом сказала Нора, разыгрывая слабость, хотя ей и не пришлось подделывать нервную дрожь.

Продолжая говорить спокойным голосом, в котором, однако, звучало больше эмоций, чем прежде, Винс произнес:

— Я получу твою жизненную энергию, все еще молодую и богатую, но в момент твоей смерти ко мне перейдет еще и энергия ребенка. И это будет совершенно чистая, неиспользованная энергия, не зараженная грязью этого больного, развращенного мира. Ты, Нора, — моя первая беременная женщина, и я всегда буду тебя помнить.

В уголках его глаз заблестели слезы, и это тоже не было игрой. Хотя Нора и верила, что Тревис как-нибудь справится с этим человеком, она боялась, что в этой заварухе могут погибнуть или она сама, или Эйнштейн. И Нора не знала, сможет ли Тревис оправиться от того, что не смог спасти их всех.

Тревис вынул из духовки первую порцию печенья и поставил на подставку остывать.

Вошел Эйнштейн и начал принюхиваться. Тревис сказал:

— Они еще слишком горячие.

Пес вернулся в гостиную и стал смотреть в окно на дождь.

Прямо перед поворотом с шоссе Винс съехал на сиденье вниз, чтобы его не было видно из окна, и приставил к ней пистолет.

— Одно неверное движение, и я вышибу из брюха ребенка.

Нора верила, что он так и сделает.

Свернув на грязную и скользкую грунтовую дорогу, она поехала к дому. Нависшие над дорогой ветки деревьев немного защищали ее от дождя, но зато собирали воду, а затем посылали ее на землю более крупными каплями или целыми струйками.

Нора увидела Эйнштейна, стоящего у окна, и попыталась придумать какой-нибудь знак, который бы означал «беда» и был бы сразу понятен, но ей ничего не приходило в голову.

Глядя на нее, Винс сказал:

— Не надо к амбару. Остановись прямо у дома.

Его план был ясен. Угол дома, где находились кладовка и лестница в подвал, не имел окон. Тревис и Эйнштейн не смогут разглядеть, что вместе с ней из машины выходит человек. Винс толкнет ее за угол и через черный ход войдет в дом прежде, чем Тревис поймет, что что-то не так.

Может быть, Эйнштейн своим собачьим чутьем обнаружит опасность. Может быть. Но… пес ведь совсем недавно был так болен.

Эйнштейн в явном возбуждении прошлепал в кухню.

Тревис спросил:

— Это был Норин пикап?

Да.

Ретривер подошел к задней двери и заплясал от нетерпения, затем замер, высоко подняв голову.

Норе повезло, когда она этого меньше всего ожидала.

Припарковавшись рядом с домом, она поставила машину на ручной тормоз и выключила двигатель. Винс схватил ее и через пассажирское сиденье потащил из пикапа со своей стороны, так как эта сторона примыкала к задней стороне дома и через передние окна хуже просматривалась. Вылезая из автомобиля и таща ее за руку, Винс оглядывался по сторонам, чтобы убедиться, что Тревиса поблизости нет; он отвлекся и не так внимательно следил за Норой. Протискиваясь через сиденье мимо перчаточного отделения, Нора рванула на себя его дверку и схватила пистолет. Должно быть, Винс что-то услышал или почувствовал, потому что он круто развернулся в ее сторону, но было уже поздно. Нора приставила пистолет к его животу и, прежде чем Винс смог поднять свой и размозжить ее голову, трижды нажала на курок.

На лице его появилось выражение крайнего изумления, его отбросило к стене дома, находившейся в трех футах от него.

Ее поразило собственное хладнокровие. В каком-то безумии она подумала, что нет никого более опасного, чем мать, защищающая своих детей, даже если один из них еще не появился на свет, а второй был собакой.

Нора выстрелила еще раз, на этот раз прямо ему в грудь.

Винс тяжело повалился на мокрую землю, лицом в грязь.

Она отвернулась от него и побежала. На углу дома едва не столкнулась с Тревисом, который перепрыгнул через перила крыльца и приземлился на четвереньках рядом с ней, не выпуская из рук «узи».

— Я убила его, — сказала Нора с истеричными нотками в голосе, которые она тщетно старалась побороть. — Я выстрелила в него четыре раза, я убила его. Господи.

Тревис поднялся, ничего не понимая.

Нора обхватила его руками и положила голову ему на грудь. Они стояли под холодным дождем, и она наслаждалась исходившим от него теплом.

— Кого… — начал Тревис.

Позади Норы Винс, тяжело дыша, пронзительно вскрикнул и, перекатившись на спину, выстрелил в них. Пуля попала Тревису в плечо и отбросила его назад. Еще бы два дюйма, и она бы размозжила Норе голову.

Она еле устояла на ногах, когда Тревис упал, потому что держалась за него, но быстро выпустила его и побежала налево, чтобы укрыться за пикапом и выйти из линии огня. Нора лишь мельком взглянула на Винса и увидела, что тот пытается встать на ноги, в одной руке сжимая револьвер, а второй хватаясь за живот.

И в этой картине, которая промелькнула перед ее глазами, прежде чем она укрылась за машиной, не запечатлелось следов крови — на этом человеке не было никаких следов крови.

Что происходит? Он не мог остаться в живых, получив три пули в живот и одну в грудь. Если только он действительно не был бессмертным.

Пока Нора пробиралась к пикапу, Тревис приподнялся в грязи и сел. На нем кровь была видна, она стекала с плеча ему на грудь и проступала на рубашке. В правой руке, которая действовала, несмотря на рану в плече, он по-прежнему сжимал «узи». Винс выстрелил наугад во второй раз, и Тревис открыл огонь. Его позиция была не лучше, чем у противника: пули беспорядочно ударялись о дом и рикошетом отскакивали к грузовику.

Он перестал стрелять.

— Дерьмо, — сказал Тревис, поднимаясь на ноги.

Нора спросила:

— Ты попал в него?

— Он спрятался за дом и побежал вокруг, — сказал Тревис и последовал за Винсом.

Винс полагал, что если он еще не достиг бессмертия, то уже близок к нему, находится совсем рядом. Ему нужны были всего лишь несколько жизней, и он боялся умереть, когда так близко подошел к своей Судьбе. Поэтому Винс принял ряд предосторожностей. Вроде самой последней и самой дорогой модели бронезащитного жилета «Кевлар». У него под свитером был надет такой жилет, и это-то и спасло его от четырех пуль, которые всадила в него эта стерва. Пули расплющились о жилет, не оставив на нем ни царапины. Но, Бог мой, ему было так больно! Его отбросило к стене дома, и он едва не задохнулся. Винсу казалось, что он лежит на гигантской наковальне и кто-то мерно опускает на него тяжелый молот.

Согнувшись пополам от боли и ковыляя к дому, чтобы спрятаться от этого проклятого «узи», он был уверен, что его пристрелят выстрелом в спину. Но каким-то чудом ему удалось зайти за угол, забраться на крыльцо и уйти из-под обстрела.

Винс испытывал некоторое удовлетворение при мысли о том, что ранил Корнелла, хотя и знал: рана не смертельна. Он лишился элемента внезапности, теперь ему предстояла долгая борьба. Черт возьми, эта женщина оказалась такой же опасной, как сам Корнелл, — эдакая сумасшедшая амазонка.

Винс готов был поклясться, что в ней было что-то от робкой мышки, что по своей натуре она очень податлива. Очевидно, он ее недооценивал, и это его подвело. Винс Наско не привык совершать такие ошибки, ошибки были уделом других, а не избранника Судьбы.

Отступая через переднее крыльцо, уверенный в том, что Корнелл настигает его, Винс решил спрятаться в доме, а не бежать к лесу. Они ожидают, что он двинет в сторону леса, чтобы укрыться там и выработать стратегию. Вместо этого он пойдет прямо в дом и выберет такую позицию, с которой ему будут видны обе двери: и передняя, и задняя. Возможно, еще удастся застать их врасплох.

Он проходил мимо большого окна, направляясь к передней двери, когда что-то, как бомба, выскочило через стекло.

Винс вскрикнул от удивления и нажал на курок, но пуля попала в крышу крыльца, и собака — Бог мой, так вот что это было, собака! — с силой ударилась об него. Он выронил револьвер, и его отбросило к перилам. Собака не выпускала его, она рвала когтями одежду, а зубами впилась ему в плечо. Перила крыльца не выдержали. Они рухнули на землю прямо под дождь.

Винс кричал и молотил по собаке своими огромными кулачищами до тех пор, пока она не завизжала и не выпустила его. Затем пес набросился на его горло, ему едва удалось сбросить его прежде, чем он перегрыз ему дыхательное горло.

Внутри у Винса все трепыхалось, но он все же подтянулся на руках и влез обратно на крыльцо, ища глазами револьвер, — и вместо револьвера увидел Корнелла. Из его раны на плече текла кровь, но он стоял на крыльце и смотрел вниз на Винса.

Того захлестнула безумная волна самоуверенности. Он знал, что с самого начала был прав, знал, что непобедим, бессмертен, поэтому мог смотреть в дуло «узи» без страха, без всякого страха, и он ухмыльнулся Корнеллу в лицо:

— Посмотри на меня, посмотри. Я твой самый страшный кошмар.

Корнелл сказал:

— Ты ошибаешься, — и открыл огонь.

Тревис сидел в кухне на стуле, Эйнштейн лежал рядом, а Нора обрабатывала мужу рану. Накладывая ему повязку, она рассказала все, что знала об этом человеке, который силой залез к ней в пикап.

— Проклятая случайность, — сказал Тревис. — Этого мы никак не могли предвидеть.

— Надеюсь, это только случайность.

Тревис поморщился, когда Нора смазала рану спиртом и йодом, и еще раз, когда она бинтовала ее, пропуская марлю под мышкой, и сказал:

— Не слишком старайся. Кровотечение совсем слабое. Ни одна артерия не задета.

Пуля прошла навылет, оставив на выходе страшную рану, и ему было здорово больно, но какое-то время Тревис еще сможет пробыть на ногах. За медицинской помощью он обратится попозже, скорее всего к Джиму Кину, чтобы избежать вопросов, которые любой другой врач наверняка задаст ему и на которые потребует ответа. Сейчас Тревиса заботило, чтобы рана была крепко перевязана и он мог бы избавиться от трупа.

Эйнштейну тоже досталось. К счастью, он не порезался, выскакивая через стекло. Было не похоже, что у него сломаны кости, но пес получил несколько сильных ударов. Да, ретривер тоже был не в лучшей форме и выглядел ужасно: грязный, насквозь промокший и больной. Да, ему тоже не помешает показаться Джиму Кину.

Дождь за окном усилился, с силой барабанил по крыше и с шумом стекал по желобам и водосточным трубам. Он заливался через крыльцо в разбитое окно, но сейчас им было не до этого.

— Надо Бога благодарить за дождь, — сказал Тревис. — Из-за этого потопа ни один человек в округе не мог расслышать звуки выстрелов.

Нора спросила:

— Куда мы денем труп?

— Я как раз об этом думаю.

Боль разливалась от плеча вверх и отдавала в голову, и Тревис с трудом мог собраться с мыслями.

Она сказала:

— Мы могли бы закопать его здесь, в лесу…

— Нет. Мы все время будем думать о том, что он здесь. Бояться, как бы звери не раскопали тело и его не нашли туристы. Лучше… там вдоль шоссе есть такие места, где мы могли бы остановиться, выждать, пока вокруг не будет машин, вытащить его и сбросить вниз. Если мы найдем место, где склон обрывается прямо в океан, его унесет течением, прежде чем кто-нибудь заметит.

Нора закончила перевязку. Эйнштейн резко поднялся и завыл. Он принюхался. Затем подошел к задней двери и замер, уставившись на нее, затем скрылся в гостиной.

— Боюсь, он пострадал больше, чем кажется, — проговорила Нора, прикрепляя последнюю полоску пластыря.

— Возможно, — сказал Тревис. — А может, и нет. Он сегодня весь день ведет себя как-то странно, с самого твоего отъезда. Он сообщил мне, что день сегодня плохо пахнет.

— Он был прав, — сказала она.

Пес прибежал из гостиной и сразу направился в кладовку, где включил свет и стал доставать карточки, нажимая на педали.

— Может, он придумал, как избавиться от трупа, — предположила Нора.

Пока она убирала на место йод, спирт, марлю и пластырь, Тревис, морщась от боли, надел рубашку и пошел в кладовку узнать, что хочет им сообщить Эйнштейн.

«АУТСАЙДЕР ЗДЕСЬ».

Тревис защелкнул новый магазин в приклад своего карабина, запасной сунул себе в карман и дал Норе один из пистолетов «узи», которые лежали в кладовке.

Судя по поведению собаки, у них не было времени пройти по дому, чтобы закрыть и запереть ставни.

Весь их хитроумный план, заключавшийся в том, чтобы отравить Аутсайдера в амбаре газом, был построен на уверенности, что он придет ночью и отправится на разведку. Теперь, когда он появился средь бела дня и произвел рекогносцировку, пока они занимались Винсом, этот план никуда не годился.

Они стояли в кухне, прислушиваясь, но из-за нескончаемого шума дождя ничего не было слышно.

Эйнштейн не смог точнее указать им место, где находится их противник. Его шестое чувство все еще работало не в полную силу. Счастье, что он вообще почувствовал эту бестию. Его утреннее тревожное состояние, очевидно, не было связано с ощущением опасности, грозящей им со стороны человека, приехавшего вместе с Норой, а вызывалось — пусть неосознанно — приближением Аутсайдера.

— Второй этаж, — сказал Тревис. — Пошли туда.

Здесь, внизу, это существо могло появиться и через двери, и через окна, а там, на втором этаже, им покрайней мере не надо будет думать о входных дверях. Может быть, им даже удастся закрыть ставни на некоторых окнах.

Нора поднималась по лестнице вместе с Эйнштейном. Тревис, пятясь и держа под прицелом первый этаж, прикрывал их с тыла. У него кружилась голова. Он остро чувствовал: боль и слабость в его раненом плече медленно растекаются по всему телу наподобие чернильного пятна, проступающего на промокательной бумаге.

Добравшись до площадки второго этажа, Тревис сказал:

— Если мы услышим, что Аутсайдер вошел в дом, то отойдем подальше, подождем, пока он начнет забираться к нам, выступим вперед и, застав его врасплох, пристрелим.

Нора кивнула.

Сейчас надо было молчать, предоставив ему возможность пробраться в дом, дав ему время понять, что они спрятались наверху, позволив ему подойти к лестнице, ощутив себя в полной безопасности.

Вспышка молнии — первой за все время — осветила окно в конце холла; за ней последовал раскат грома. Казалось, небо сотряслось от этого удара и все запасы дождя, которые скопились в небесах, обрушились на землю в едином страшном потопе.

Из студии, расположенной в конце холла, вылетело одно из Нориных полотен и с грохотом ударилось о стену.

Нора вскрикнула от изумления, и какое-то мгновение все трое тупо смотрели на лежащую на полу картину, думая, что ее полтергейстский полет, наверное, был вызван страшным раскатом грома.

Из комнаты вылетела вторая картина, ударилась о стену, и Тревис увидел, что все полотно изрезано.

Аутсайдер был уже в доме.

Их разделял короткий холл. Слева от них была главная спальня и будущая детская, а справа Норина студия и ванная комната. От твари, которая в Нориной комнате уничтожала ее картины, их отделяли всего две двери.

Еще одно полотно оказалось в коридоре.

Весь промокший, грязный, избитый, все еще слабый после чумки, Эйнштейн тем не менее яростно лаял, стараясь спугнуть Аутсайдера.

Держа «узи» перед собой, Тревис сделал шаг вперед.

Нора схватила его за руку.

— Не надо. Давай уйдем отсюда.

— Нет. Нам придется с этим справиться.

— В нашем-то положении.

— Другого выхода у нас нет.

Еще две картины вылетели из комнаты и с грохотом присоединились к уже и так не маленькой кучке загубленных полотен.

Лай Эйнштейна перешел в грозное рычание.

Вместе они двинулись по коридору по направлению к открытой двери в Норину студию.

Весь предыдущий опыт и подготовка Тревиса говорили ему, что им следует разделиться, рассредоточиться, а не группироваться вместе, представляя собой единую мишень. Но они ведь сейчас были не в «Дельте». И их противник не был обычным террористом. Если они рассредоточатся, то потеряют часть своего мужества, так необходимого им, чтобы лицом к лицу встретиться с этим существом. Сама их близость друг к другу придавала им сил.

До студии оставалось пройти еще полпути, когда раздался пронзительный крик Аутсайдера. Этот леденящий душу звук резанул Тревиса, кровь застыла у него в жилах. Они с Норой остановились, а Эйнштейн сделал еще два шага.

Собаку била сильная дрожь.

Тревис заметил, что сам он тоже дрожит. От этого боль в его плече усилилась.

Стряхнув с себя сковавший его страх, Тревис рванулся к открытой двери, ступая прямо по загубленным картинам, и дал очередь по комнате. Карабин отдавал ему в плечо, и, хотя отдача была минимальной, ему казалось, что кто-то зубилом врезается ему в рану.

Он ни в кого не попал, не услышал никакого крика, не обнаружил никаких признаков противника.

Пол был усеян дюжиной изуродованных картин и осколков стекла из разбитого окна, через которое Аутсайдер проник в комнату с крыши переднего крыльца.

Тревис выжидал, широко расставив ноги.

Сжимал обеими руками карабин. Пот заливал ему глаза. Он старался не замечать страшной боли в правом плече. Ждал.

Аутсайдер должен быть слева от двери — или за ней справа — стоит, приготовившись к прыжку. Если Тревис не будет торопиться, возможно, эта тварь устанет ждать и бросится на него, и тогда он здесь, в проеме, вышибет из нее мозги.

«Нет, она такая же умная, как Эйнштейн, — сказал себе Тревис. — Разве Эйнштейн выскочил бы на меня через этот узкий дверной проем? Нет. Он придумал бы что-то более хитроумное и неожиданное».

Раскат грома, такой сильный, что стекла задрожали в окнах и дом покачнулся, сотряс небеса. Молния осветила небо.

Ну, давай же, скотина, покажись.

Тревис взглянул на стоящих в нескольких шагах от него Нору и Эйнштейна. С одной стороны от Тревиса была главная спальня, с другой — ванная, а за ними — лестница.

Он снова посмотрел в комнату на осколки стекла, валявшиеся на полу. Неожиданно Тревис осознал, что Аутсайдера в студии больше нет, он выбрался через окно на крышу переднего крыльца и сейчас приближается к ним с другой стороны дома; возможно, через другую дверь, или из одной из спален, или из ванной комнаты, или, может быть, он с криком бросится на них с лестницы.

Тревис подозвал к себе Нору.

— Прикрой меня.

Прежде чем она успела запротестовать, он крадучись вошел в студию. Тревис чуть было не поскользнулся в этом беспорядке, но удержался на ногах и круто развернулся, готовый открыть огонь, если эта тварь прыгнет на него.

В студии никого не было.

Дверь в подсобку была открыта. Там тоже было пусто.

Тревис подошел к разбитому окну и осторожно выглянул наружу на мокрую от дождя крышу крыльца. Никого. Ветер звенел опасно острыми осколками стекла, торчащими из оконной рамы.

Он повернулся, чтобы идти обратно в холл верхнего этажа. Тревис видел Нору, которая смотрела на него испуганными глазами, но храбро продолжала сжимать свой пистолет. Позади нее распахнулась дверь в будущую детскую, и он заметил эту бестию с горящими желтыми глазами. Ее чудовищная пасть, полная зубов, гораздо более острых, чем осколки стекла в раме, была широко раскрыта.

Почувствовав ее присутствие, Нора стала оборачиваться, но тварь схватила ее прежде, чем Нора успела выстрелить, и вырвала у нее из рук пистолет.

Эйнштейн, яростно рыча, бросился на Аутсайдера, не дав ему вонзить в Нору свои острые, как бритва, шестидюймовые когти. С проворностью кошки тот перенес свое внимание с Норы на пса. Он хлестал вокруг себя и размахивал своими длинными руками так, как если бы у него был не один локтевой сустав, а несколько. Затем своими ужасающими клещами он схватил собаку.

Тревис рванулся через студию к двери, но не выстрелил, так как между ним и этой ненавистной тварью стояла Нора. Добежав до двери, Тревис крикнул ей, чтобы она легла и он смог выстрелить, она так и сделала без промедления, но было уже поздно. Аутсайдер затащил Эйнштейна в детскую и захлопнул за собой дверь, как будто он был каким-то злобным кошмарным отродьем из игрушечного ящика, которое в мгновение ока появилось и исчезло со своей жертвой.

Эйнштейн завизжал, и Нора бросилась к двери в детскую.

— Назад, — закричал Тревис, отталкивая ее в сторону.

Он направил свой автоматический карабин на закрытую дверь и разрядил в нее оставшиеся патроны, проделав в ней по меньшей мере тридцать дырок и сжав зубы, чтобы не закричать от страшной боли, которая жгла его плечо. Конечно, был риск, что Тревис попадет в Эйнштейна, но ретриверу грозила куда более страшная опасность, если бы Тревис не открыл огонь. Когда патроны кончились, он рывком вытащил пустой магазин, достал из кармана новый и вставил его в карабин. Затем распахнул изуродованную дверь и вошел в детскую.

Окно было открыто, и ветер раскачивал занавески.

Аутсайдер исчез.

Эйнштейн без движения лежал на полу у одной из стен. Он был весь в крови.

При виде ретривера Нора вскрикнула от отчаяния.

Выглянув в окно, Тревис увидел кровавые следы, тянущиеся через крышу крыльца. Дождь быстро смывал их.

Какое-то движение привлекло его внимание, он бросил взгляд на амбар и увидел, как за Аутсайдером закрылась большая дверь.

Опустившись на колени рядом с собакой, Нора проговорила:

— Боже мой, Тревис, Боже мой, умереть так после всего, что он пережил.

— Я иду за этим чертовым отродьем, — яростно проговорил Тревис. — Он в амбаре.

Нора последовала было за ним к двери, но он сказал:

— Нет! Позвони Джиму Кину и оставайся рядом с Эйнштейном, оставайся рядом с Эйнштейном.

— Но я нужна тебе. Ты не можешь идти один.

— Ты нужна Эйнштейну.

— Эйнштейн мертв, — сказала она сквозь слезы.

— Не смей этого говорить! — закричал Тревис. Он понимал, что ведет себя неразумно, как если бы он считал, что Эйнштейн не умрет до тех пор, пока они не произнесут этих слов, но сдержать себя не мог. — Не говори, что он мертв. Оставайся с ним, черт подери. Я уже ранил этого проклятого монстра, думаю, сильно ранил, он истекает кровью, и я могу сам с ним справиться. Позвони Джиму Кину и оставайся с Эйнштейном.

Тревис боялся также, что случившееся может спровоцировать у Норы выкидыш. Тогда они потеряют не только собаку, но и ребенка.

Он бегом бросился из комнаты.

«В таком состоянии ты не можешь идти в амбар, — сказал Тревис себе. — Сначала тебе надо успокоиться. Ты велел Норе вызвать ветеринара к мертвому псу и остаться с ним, когда на самом деле она могла бы помочь тебе… Не годится. Нельзя давать ярости и жажде мести овладеть собой. Не годится».

Но он не мог остановиться. Всю свою жизнь он терял тех, кого любил, и всегда, за исключением службы в «Дельте», ему некому было нанести ответный удар, потому что нельзя ведь отомстить судьбе. Даже в «Дельте» враг был безликим: некая бесформенная масса маньяков и фанатиков, составляющих «международный терроризм», — и эта месть не доставляла большого удовлетворения. Но сейчас перед ним был враг, не имеющий себе равных, враг, достойный этого названия, и он заставит его заплатить за то, что тот сделал с Эйнштейном.

Тревис пробежал через холл и, перепрыгивая через несколько ступенек, понесся вниз по лестнице. Волна тошноты и головокружения захлестнула его, и он едва не упал. Тревис ухватился за перила, чтобы прийти в себя. Он облокотился не на ту руку, и жгучая боль пронзила его раненое плечо. Выпустил перила, потерял равновесие и скатился вниз по последнему пролету, сильно ударившись спиной.

Тревис был в худшей форме, чем думал.

Сжимая в руке карабин, он поднялся на ноги, с трудом добрался до задней двери, затем прошел на крыльцо, спустился по ступенькам и вышел во двор. Холодный дождь прояснил его тяжелую голову, и Тревис еще минуту постоял на лужайке, чтобы дождь хотя бы немного смыл с него слабость.

Перед его взором мысленно пронесся образ изломанного, окровавленного тела Эйнштейна. Он подумал о веселых посланиях, которые уже никогда не появятся на полу в кладовке, о будущих Рождествах, на которых Эйнштейн уже не будет расхаживать по дому в своей шапочке Санта-Клауса, и о любви, которую он уже никогда не сможет получить и отдать, и о гениальных щенках, которые уже никогда не родятся, и тяжесть этой потери едва не вдавила Тревиса в землю.

Он направил свое горе на то, чтобы обострить свой гнев, и оттачивал свою ярость до тех пор, пока она не стала острой как бритва.

Тогда Тревис направился к амбару.

Амбар кишел тенями. Он остановился у открытой двери и щурясь смотрел на царящую внутри слоистую мглу в надежде увидеть желтые глаза, а дождь хлестал его по голове и спине.

Ничего.

Гнев придал ему храбрости, и Тревис вошел внутрь и нажал на кнопку выключателя на северной стене. Даже когда зажегся свет, он не увидел Аутсайдера.

Борясь с головокружением и сжав от боли зубы, Тревис направился мимо пустого места, где обычно стоял пикап, мимо «Тойоты» и медленно двинулся вдоль машины.

Сеновал.

Еще несколько шагов, и он выйдет из-под сеновала. Если эта тварь там, она может броситься на него сверху…

Его размышления были прерваны при виде Аутсайдера, который был здесь, в глубине амбара, за «Тойотой». Он лежал, скорчившись, на бетонном полу и выл, обхватив себя своими длинными сильными руками. Пол вокруг него был весь в крови.

Тревис почти минуту стоял рядом с машиной в пятнадцати футах от этого существа и с отвращением, страхом, ужасом и какой-то необъяснимой завороженностью разглядывал его. Ему казалось, он видит тело обезьяны, возможно, бабуина, но в любом случае кого-то из семейства обезьян. Но причислить его к какому-то одному виду или сказать, что это просто мешанина, состоящая из разных частей многих животных, было нельзя. Аутсайдер существовал как бы сам по себе. Со своим чрезмерно большим и бесформенным лицом, огромными желтыми глазами, со своими челюстями, напоминающими экскаватор, и длинными изогнутыми клыками, со своей сгорбленной спиной и спутанной шерстью и слишком длинными руками, он представлял ужасное зрелище.

Существо выжидающе смотрело на него.

Тревис сделал два шага вперед и вскинул карабин.

Аутсайдер поднял голову, заработал челюстями и скрипучим, надтреснутым голосом невнятно, но все же достаточно разборчиво произнес слово, которое он расслышал, даже несмотря на бурю: «Больно».

Тревис скорее ужаснулся, чем поразился. От этого существа не требовалось умение говорить, но, обладая умственными способностями, оно хотело научиться этому, так как стремилось к общению. Очевидно, за те месяцы, что оно преследовало Эйнштейна, это желание окрепло. Оно каким-то образом могло извлекать исковерканные звуки из своих жилистых голосовых связок и бесформенного рта. Тревиса привел в ужас не вид говорящего демона, а мысль о том, как отчаянно Аутсайдер хотел общаться с кем-нибудь, с любым. Тревис не мог жалеть его, не смел жалеть, потому что он должен был чувствовать, что поступает правильно, стерев его с лица земли.

— Долго шел. Теперь кончено, — с огромным усилием произнес Аутсайдер, как будто каждое слово приходилось вырывать у него из горла.

Его глаза были слишком недобрыми, чтобы вызывать сочувствие, а все конечности, несомненно, служили орудиями убийства.

Высвободив длинную руку, он поднял что-то, лежащее на полу рядом с ним, и Тревис только сейчас заметил, что это одна из кассет с Микки Маусом, которую Эйнштейн получил на Рождество. На футляре кассеты был нарисован знаменитый мышонок: на нем был надет его привычный наряд, он улыбался знакомой улыбкой и махал рукой.

— Микки, — произнес Аутсайдер, и, несмотря на то, что голос его был таким же мерзким, странным и еле различимым, он каким-то образом передавал чувство ужасной потери и одиночества. — Микки.

Затем он выронил кассету, обхватил себя руками и в агонии стал кататься по полу.

Тревис сделал еще шаг вперед.

Страшное лицо Аутсайдера было таким отталкивающим, что в этом был какой-то элемент законченности. В своем уникальном уродстве оно было странно, мрачно завораживающим.

Раздался новый раскат грома, и на этот раз свет в амбаре мигнул и почти потух.

Снова подняв голову, Аутсайдер сказал своим прежним скрипучим голосом, в котором на этот раз звучало холодное, безумное ликование:

— Убил собаку, убил собаку, убил собаку, — и издал какой-то звук, который, возможно, был смехом.

Тревис едва не разнес его на куски. Но, прежде чем он успел нажать на курок, смех Аутсайдера перешел в рыдание. Тревис как завороженный смотрел на него.

Уставившись на Тревиса своими желтыми глазами, он снова повторил:

— Убил собаку, убил собаку, убил собаку, — но на этот раз казалось, что он испытывает страшные муки, как если бы он осознал размеры преступления, которое в силу своей генетики вынужден был совершить.

Аутсайдер взглянул на кассету с изображением Микки.

Затем умоляюще произнес:

— Убей меня.

Тревис не знал, действует ли он под влиянием горя или жалости, когда нажал на курок и разрядил в Аутсайдера магазин своего карабина. Что человек начал, то человек и закончил.

Тревис почувствовал себя опустошенным.

Бросил карабин и вышел из амбара. У него не было сил вернуться в дом. Опустившись на землю под дождь, он сжался и зарыдал.

Тревис все еще плакал, когда с шоссе на грязную дорожку свернула машина Джима Кина.

Глава одиннадцатая