Вещмешки, к счастью, периодически ехали в обозе на телеге, только иногда они пропадали, что становилось большой бедой для их владельца. Командиры старались дать на марше короткий отдых. «Какой-то кювет найдет, нас положит головой вниз, ноги кверху», — вспоминала Клава Пантелеева[269]. Девушки ложились по двое на одну шинель и укрывались второй. Отдыхать давали полчаса, не больше, и опять в поход. Полковой гармонист играл что-нибудь зажигательное, чтобы люди проснулись и взбодрились.
В одном доме в Литве полк, с которым шел взвод Клавы Пантелеевой, остановился на ночь. После пройденных десятков километров все просто повалились на пол в пустом доме — мужчины и женщины вперемешку — и заснули. Клава замешкалась и, войдя в дом, увидела, что места ей нет, на полу ни единого свободного просвета — «хоть на них ложись!». Она увидела маленькое корытце, в каких рубят капусту, и, съежившись, залезла в него и уснула. Только она во сне высовывала из корытца ногу — сразу ее пихали, высунет руку — то же самое. Промучившись до утра, Клава увидела на рассвете, как кто-то вышел по нужде, и тут же прыгнула на его место. Но только она заснула, как раздалась команда: «Подъем!» Нужно было идти дальше. Как-то в пути им попалась баня. Истопили, и командир галантно первыми послал девчонок. Не зная, что нужно открыть заслонку, они угорели и, выйдя из бани, «попадали на землю». Долго над ними после этого потешались[270].
«Шли и спали», «спали на ходу»: о том, как они по-настоящему засыпали во время тех бесконечных переходов, вспоминали многие женщины-снайперы. Случалось на какие-то секунды выключиться. Идешь, ноги как-то сами собой переставляются, а сознание отключилось. Идущие рядом товарищи не дают свернуть, сбиться с пути. Заснув не в колонне, Аня Мулатова чуть не попала в беду[271].
Почему она пошла «в кустики» одна, она потом не могла сказать: вообще-то по одной их не пускали. Вместо того чтобы догнать цепь, она, пока делала свои дела, заснула, сидя на корточках. И проспала не меньше 15 минут, потому что колонна, когда она выбежала на дорогу, уже прошла. Никого не было на дороге, темнота. Не успела она испугаться, как услышала топот копыт. Это прискакал, когда передали по цепи, что она отстала, адъютант командира полка Митя Кузнецов с приказом найти ее. Аня обрадовалась, но оказалось, что намерения у Кузнецова совсем не мирные.
«Давай, пошли туда», — сказал он, пытаясь обнять ее и подталкивая к кустам. Аня его оттолкнула. Последовал короткий разговор на повышенных тонах. Кузнецов угрожал, что застрелит: «Давай, а то останешься здесь лежать». Но Аня была уверена, что он не посмеет стрелять: зачем ему неприятности? «Стреляй, тебя потом в штрафную отправят», — спокойно ответила она, но все же решила не злить адъютанта и пообещала, что все будет, только сначала они догонят полк. Сев вместе на лошадь — Аня крепко держалась за ремень только что угрожавшего убить ее парня, — они поехали догонять своих. А когда догнали, то, конечно, ничего не было, и, когда Митя пожаловался командиру полка на то, что Аня с ним жить не хочет, тот посоветовал ему «подкатиться» к связистке Ане, которая больше ему подходила — «была уже женщина». Со связисткой у Мити Кузнецова и началась любовь. А у Ани случилось за войну еще одно подобное приключение, когда ее пытался изнасиловать артиллерист Володя. Но это было уже позже, под Сувалками.
У самого командира полка Славнова, кстати говоря, тоже имелась фронтовая жена, но девушка эта была особенная, под стать ему самому — пулеметчица Ася[272]. Позже, но, видимо, еще на фронте, они поженились и прожили вместе долгую жизнь.
В полк Асю Акимову привела Шура Окунева, воевавшая у Славнова с 1941 года. Шура командовала взводом пулеметчиков и к моменту гибели успела стать знаменитой: о ней много писали фронтовые и даже центральные газеты. Специально к ней и к пулеметчику Федору Чистякову, тоже впоследствии погибшему, приезжал знаменитый советский поэт, а в войну — корреспондент «Красной звезды» Михаил Светлов[273]. Погибла Шура в 1943-м в бою за деревню Потаповка рядом с Ельней — стреляла по смотровой щели приближавшегося танка и погибла от его снаряда.
Ася Акимова была подругой Шуры еще до войны. Появление ее в 123-м полку было необычным: Шура Окунева просто привезла Асю с собой, съездив на побывку в Москву[274]. Ася — Анастасия Славнова — написала в воспоминаниях, как Шура, приехав в Москву, навестила ее в батальоне ПВО, где Ася служила. Ася погуляла с ней по Москве и пошла провожать подругу на поезд. Они заболтались, а поезд тронулся, увезя Асю на фронт. В кармане у нее был комсомольский билет и увольнительная, так что с документами сложностей не возникло[275].
Славнов рассердился и велел Асе отправляться обратно, Шура убеждала его, что Ася была в Москве в МПВО, а значит, может быть и пулеметчицей. Но к пулеметному делу дежурства на крышах не имели отношения. Для Славнова имела значение твердая уверенность Шуры, что она за два дня обучит Асю пулеметному делу и та будет хорошо воевать. Ася осталась в полку и была пулеметчицей до марта 1944 года, когда в бою получила контузию и множественные ранения в голову, живот и левую руку. Она решила, что после госпиталя вернется в свой полк, и в августе снова была там. Пулеметчицей воевать по здоровью уже не могла и, когда с ней познакомились девушки-снайперы, начала работу писарем в штабе. «У нее любовь с командиром полка», — услышала от кого-то Аня Мулатова вскоре после появления Аси. «Что ж, человек он хороший»[276], — пожала плечами Аня, не привыкшая судить кого-либо.
Перейдя границу Литвы, они шли и шли вперед, время от времени отражая контратаки немцев. Частенько обгоняли свой обоз с кухней и оставались голодными. Успеет ли кухня? Найдет ли их повар с готовой едой? Донесет ли еду целой во фляге на плечах и уцелеет ли сам? Клава Пантелеева в те месяцы частенько вспоминала питание в снайперской школе: еду трижды в день по расписанию, мало тебе — пожуй хлеб. И спасибо командирам в школе, что научили есть быстро, на фронте это умение очень пригодилось. А вот оставить про запас хотя бы кусочек хлеба они так и не приучились.
Повар, как-то в наступлении принесший им еду в железном термосе за плечами, не видел, хоть и подозревал неладное, что термос пробит и почти все вытекло. Девушки остались голодными, даже сухарей у них не было. Вскоре после этого — другая беда: пока тот же повар, немолодой дядька, под огнем полз до них, вся еда успела на июльской жаре прокиснуть. Командир, попробовав, сказал, что кисло, и приказал вылить. Кто-то из девушек, возможно, и прокисшую кашу бы съел, но рисковать в наступлении не станут: понос тут не нужен. Как и многих других солдат, спасал взвод Пантелеевой старшина-украинец Карасенко, который то поймает бегающего у деревни поросенка, то приведет корову — чтобы девушки, кто умеет, подоили; а то и нарежет конины с убитой лошади. Эту конину совсем было не разжевать, от нее ужасно болели десны — особенно если лошадка попалась старая[277].
Пробитая бочка полевой кухни, означавшая, что поесть горячей еды не придется, для Ани Мулатовой была связана с тяжелым воспоминанием. Привал в трудном пути, долгожданный отдых и обед могли обернуться совсем другим. Трагически закончился для взвода привал у озера в Литве.
Передохнув неделю у местечка Лейпуны, 123-й полк 29 июля снова двинулся вперед по извилистому маршруту вдоль литовско-польской границы — трудно было наступать в этом озерном краю. У озера Шлаванта снова были в боях. Немцы только и ждали, чтобы побольше советских солдат скопилось где-нибудь на перешейке между озерами, чтоб ударить по ним. Полк Славнова как-то остановился на привал у озера со странным именем Салопироги[278]. Сюда должны были привезти им на лошади обед — бочку с кашей. На привале у красивого озера девушки разбрелись кто куда. Кто-то, разувшись и закатав брюки, пошел бродить по воде — без гимнастерок, в белых мужских нижних рубахах. Аня и Тася только успели зайти «в кустики», как услышали шипение, которое им уже хорошо было знакомо: снаряд![279]
«Ой, бежать!» — подумала Аня. Но куда бежать? Рядом они увидели вырытые кем-то до них ячейки, окопчики — маленькие, на одного человека. Думать было некогда, начался сильный обстрел. В окопчик прыгнула Тася, и Аня туда же — втиснулись вплотную. Сверху на Аню, почти ей на голову, прыгнул солдат-поваренок. Так втроем они переждали как-то этот обстрел. Наконец все стихло, можно было выйти и «подсчитать бабки». Лошадь, которая привезла кухню, лежала в упряжи раненая, из раны хлестала кровь. Из пробитой бочки лезла каша. Девушки были все на месте и не ранены, только не видно было комсорга Клавы Чистяковой. Стали искать, и кто-то увидел в озере надутую пузырем белую рубаху: Клава лежала в воде вниз лицом, осколок попал ей в сердце. Похоронили Клаву там же у озера.
А кашу все-таки поели, хотя в ней попадались осколки и она отдавала металлом. Скоро раздалась команда «Подъем!», и нужно было идти дальше.
Где-то в Литве полк Клавы Пантелеевой снова пополнили, на этот раз узбеками, которые были «те еще солдаты». Девушки из Клавиного взвода относились к узбекам сначала с жалостью: как же, ничего не понимают, мерзнут, боятся, военного дела не знают совершенно, много немолодых. Узбеки все время жаловались: «Не можем идти, жопу натерли