Болезнь ужасна, но страшней леченье!
Пусть подписант ничтожен, как комар —
Два миллиарда подписей… Кошмар!
На этом фоне мы — зубастый цербер,
На этом фоне мы — сортир в раю…
Кардинал-советник (с энтузиазмом):
Давайте, я их отлучу от церкви!
Давайте, наложу епитимью!
Король:
Допустим, эти горе-легионы,
Источник наших бедствий и тревог,
Всем скопом прилетят к нам в Эскалону
И гаркнут: «Где поэт? Спасай его!»
Да мы оглохнем от такого шума,
Да мы от суеты сойдем с ума,
Да мы…
Кардинал-советник:
Утешить короля спешу я —
Пускай летят! У нас ведь есть тюрьма!
Король:
Вы идиот, хоть человек ученый —
Тюрьма на два мильярда заключенных?
Лопес (в сторону):
Замечу, как большой знаток петиций —
Никто, конечно, к нам не прилетит,
Но пусть его величество боится,
Пускай теряет сон и аппетит.
Когда монарх от страха впал в маразм,
Поэт весомей в два мильярда раз!
Глава третьяДуэль с невидимкой
— Я вас убью, сеньор Пераль!
Маэстро вздохнул. Список убийц, жаждущих крови скромного эскалонца, только что пополнился Джессикой Штильнер. Высаживаясь из грузового аэротакси, расплачиваясь с водителем, доставая из багажника странный рюкзак, похожий на колесо, и цепляя его себе на спину, сеньорита Штильнер время от времени прерывалась, чтобы метнуть в Диего испепеляющий взгляд и рявкнуть:
— Убью, и не надейтесь!
— И не надеюсь, — Диего поклонился. Всю галантность, какой располагал сын el Monstruo de Naturaleza, он вложил в этот поклон. — Убивайте, я и пальцем не шевельну.
В окнах дома мелькали лица челяди. Бабы ахали, парни выясняли, за что им хвататься в первую очередь: за оружие или за кулебяку с налимьими печенками? По всему выходило, что кулебяка главней.
— Еще бы он шевелил! Мальчишка! Безответственный молокосос! Улететь к черту на рога, никого не предупредить… Мар Дахан с ума сошел от беспокойства!
Маэстро представил Эзру Дахана, сошедшего с ума. Затем представил беспокойство в исполнении старого гематра. Если это правда, подумал он, мне осталось только застрелиться.
— Вы хоть знаете, что вас хотят взять в рабство? Вы точно еще не раб?
— Надеюсь…
— Он надеется! Нет, вы только послушайте: он надеется! Если вы станете рабом, я вам этого никогда не прощу! Убью, честное слово, убью и закопаю, и надпись напишу…
— Какая сцена! — восхитился дон Фернан.
— Идите к черту, — буркнул Диего.
— Настоящая семейная сцена! Я вам завидую, клянусь! Сеньорита Штильнер, убейте и меня! — хохоча, дон Фернан загораживал дорогу Антону Пшедерецкому, рвущемуся в бой, на первый план. — Я тоже безответственный! Боже правый, сеньор Штильнер! Вы поможете вашей сестре с массовым убийством?
Из салона такси выбрался Давид Штильнер. В отличие от возбужденной Джессики, он мерз, кутался в шарф, запахивал меховой воротник куртки. Сейчас никто бы не поверил, что эти двое — близнецы.
— Здравствуйте, господа, — сипло выдохнул молодой человек. — Вы не знаете, почему в местных такси не топят? Я продрог, как цуцик. Голиаф, вылезай! Побегай, что ли? Не хватало еще горло застудить…
Стало ясно, зачем понадобился грузовой отсек: для перевозки лигра. Голиаф степенно вылез наружу, огляделся и издал басовитый рык, намекнув округе, кто в доме хозяин. С горлом у лигра все было в порядке, зато бегать он не желал категорически. Если бы не понукания хозяина, Голиаф с удовольствием растянулся бы в снегу и закемарил еще на часок-другой.
— Борька! — взвыл с крыльца красавец Прохор, дурея от восторга. — Режь корову! Монстра прилетела, монстра ди натуралеза! Монстра голодная!
— Не надо корову! — испугался Давид.
— Надо! Ей-богу, коровы мало…
— Я сухого корма привез! Сейчас выгружу…
— Кто ж такую монстру, — не сдавался Прохор, — всухомятку держит? Изверг вы, барин, изверг и тиран! Борька, зараза, режь по-живому…
Три дня, подумал Диего. Три дня тишины, густо замешанной на нервах. Трое суток вечности, гори она в аду. Маэстро томился вынужденным бездействием, ожидание мелкими зубками выгрызало сердцевину души. После судьбоносного визита к профессору маэстро страдал бессонницей. Едва закрыв глаза, он видел ангела: страж с огненным мечом изгонял их с Карни из рая. Ну какой после этого сон?! А тут еще мар Яффе, вернувшись от помпилианцев живым и невредимым — Диего уже похоронил его в сердце своем, а не похоронил, так отдал в рабство! — не стал делиться с коллантариями итогами визита. «Анализировали, — сообщил алам. В его устах это звучало как издевательство. — Ждите, уже скоро». Что скоро, чего ждать — добиться от гематра внятного ответа не удалось. «Каленым железом его! — предложил рыжий невропаст. — Под пытками заговорит!» И подбросил дров в печь. «Не заговорит, — возразил мар Фриш. — Вероятность девяносто шесть и пять десятых процента. Прогрейте мотор саней, ему пора ехать…» Действительно, по утрам Яффе заводил мотосани и уезжал к Штильнеру до глубокого вечера. Все сгорали от любопытства, стараясь выведать, о чем без свидетелей беседуют алам с профессором, но и здесь Яффе ограничивался сакраментальным: «Анализируем. Ждите, уже скоро».
Спасибо рапире — Диего Пераль заполнял дни фехтованием. До изнеможения он упражнялся в атаках и отражениях, изобретая фантастические, немыслимые комбинации. Когда фантазия отказывала, маэстро посвящал часы простейшим действиям, можно сказать, азам, с каждым повторениям увеличивая скорость и чистоту исполнения, до тех пор, пока тело отказывалось служить тирану-разуму. Пшедерецкий внимательно следил за упражнениями Пераля, дал пару дельных советов, но себя в качестве партнера не предлагал. Диего был благодарен чемпиону за чуткость: скрести они клинки, и в разгар схватки из-за спины Пшедерецкого мог выглянуть дон Фернан, хитрая бестия, а в таком случае маэстро за себя не ручался.
Раз десять, если не больше, оставшись с Пералем наедине, дон Фернан — именно дон Фернан, ошибка исключалась! — затевал подозрительные разговоры. Мой дом — ваш дом, живите, сколько хотите, всей честной компанией, даже если меня нет, это ничего не значит, Прошка в курсе… «Вы собираетесь уехать?» — спрашивал Диего. Ему было легче вот так, напрямик, без экивоков. Дон Фернан отмалчивался, улыбался, прятался за Пшедерецкого, а тот переводил разговор на пустяки. Сказать по чести, маэстро раздражали кривые подходцы: от нового маркиза де Кастельбро он ждал гадостей, и не без оснований.
— Я вас убью!
Джессика стояла перед ним: фурия, бритая наголо. Хоть бы шапку надела, простудится! Три дня от Китты до Сеченя, сказал себе Диего. Не знаю, как она успела. Три дня бешеной скачки… Он уже и забыл, что не все меряют парсеки конским галопом.
— Я вас спасу, а потом убью! Пока я с вами, никто не возьмет вас в рабство! Поняли? Ни одна сволочь…
— Каким образом вы намерены меня спасать?
Вопрос получился резким, даже оскорбительным, но Диего было не до церемоний. Обидится? — тем лучше. Если маэстро чего и хотел, так только немедленного возвращения Джессики Штильнер обратно на Китту, в безопасное место. Иметь на своей совести двух покойниц — это слишком. Проще отяготить клячу-совесть одной незаслуженной обидой.
— Станете колоть помпилианцев шпагой? Резать кинжалом?
— Да уж спасу, не волнуйтесь!
Клапан рюкзака Джессики откинулся, словно его толкнули изнутри. Лишь сейчас Диего заметил, что на клапане отсутствуют замки, карабины — все, что могло бы пристегнуть клапан к бортам рюкзака. С тихим ужасом, превратившись в соляной столб, маэстро смотрел, как из недр «колеса» над головой Джессики восстает жуткая гадина, порождение сатаны. Похоже, маэстро тоже не понравился исчадию ада — гадина раздула капюшон и грозно зашипела. Она поднималась и поднималась, пока не возвысилась над своей носительницей на добрый метр. Раскрылась слизистая пасть, сверкнули клыки — вне сомнений, ядовитые. Раздвоенный язык трепетал, пробуя воздух на вкус: все ли штаны уже мокрые?
— Антон Францевич, — Джессика погрозила Пшедерецкому кулаком. — Спрячьте шпагу в ножны! Эй, вы, управдом! Да-да, вы, с чубом! Уберите ружье! Здесь что, приют для умственно отсталых? Дамы и господа, разрешите представить: Юдифь, королевская кобра, гроза помпилианцев. В остальном — милейшая девочка, умница, красавица…
Умница зашипела громче: да, красавица, и что?
— Вот так всегда, — пожаловалась Джессика брату. — Сперва трясутся, потом закармливают до ожирения. Думаешь, чего я Юдифь в серпентарии держу? Тебе хорошо, у тебя млекопитающее. Никто не любит рептилий, одна я… Сеньор Пераль, мы теперь будем вас сопровождать. Я с Додиком, и Юдифь с Голиафом. Вы рады?
— Д-да…
Губы тряслись. Зубы стучали. Пальцы тянулись к рукояти рапиры. И вдруг все прошло, и страх, детский страх перед кошмаром из сна, и жажда крови, естественная при встрече со змеем, воплощением нечистого. Обвив Джессику быстрыми кольцами, кобра выскользнула из рюкзака на землю, прямо в снег, и на Диего Пераля снизошло ледяное спокойствие.
— Не замерзнет? — спросил он. — Зима на дворе…
— Чешуя с биоподогревом, — отмахнулась Джессика. — Юдифь модификантка, все продумано… Юдифь, отстань от сеньора Пераля! Отстань, говорю, он тебя еще не любит…
Подняв узкую голову на уровень колена маэстро, Юдифь замерла. Казалось, змея к чему-то прислушивается. От отца Диего знал, что змеи глухи в человеческом понимании, хотя очень чувствительны к вибрациям и изменению температуры. Он бы не удивился, окажись у этой кобры музыкальный слух оперного певца, но вовремя заметил, что Юдифь покачивается в такт биению сердца самого маэстро. Что ты читаешь, беззвучно спросил Диего. Что читаешь в моем сердце? И вдруг увидел глазами памяти: пять Эрлий в доспехах окружают варвара с рапирой, готовясь взять дурака в рабы. Вот-вот, прошипела Юдифь. Ладно уж, прикроем…