2-й репортер:
Хорошо же!
У стеснительных красоток
Рейтинг крепкий и высокий!
Кончита (с подозрением):
Рейтинг?
3-й репортер:
Есть такая штука,
Без неё не жизнь, а мука,
Если ты умом не вышел,
Рейтинг подними повыше,
Если ты урод порою,
Рейтинг пусть стоит горою…
Как у нашего поэта
С этим делом?
Кончита:
Дело это
У него стоит покамест,
Если помогать руками…
Репортеры:
Мы поможем! Мы подскажем!
Мы и снимем, и намажем,
И поддержим, и направим,
И ускорим, и восславим,
Воплотим и в сталь, и в камень,
Языком, душой, руками,
Завернем и в шелк, и в ситец —
Только, детка, согласитесь!
Кончита (решается):
Ах, теряю честь свою!
Что же дать вам?
Репортеры:
Интервью!
Глава пятаяКое-что о любви
— Вы уверены, что она нас найдет?
С опозданием Диего понял, сколь двусмысленно прозвучал его вопрос. Кто «она»? Разумеется, маэстро имел в виду Карни. Но для коллантариев слово «она» вполне могло относиться и к флуктуации, рою космической мошкары, и к стае хищных жаб.
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
— Правда?
— Конечно. До сих пор же находила?
Пробус был сама уверенность. Лишь подергивался уголок рта, да под глазом билась, трепетала синяя жилка. Улыбка? Гримаса? Нервный тик? О да, вопрос оказался не только двусмысленным, но и дурацким. Интересно, а кого имел в виду Пробус?
Маэстро насиловал собственный рассудок. Пытался сосредоточиться на пустяках, отвлекал себя игрой слов, случайными мыслями, пустыми разговорами. За всей этой мишурой в глубине души крысой в норе притаился страх. Все закончится хорошо, а значит, плохо. Они вернутся на Сечень, живы-живехоньки, пойдут пить чай или водку, лягут спать в постели со свежим, хрустящим бельем, с головой накроются одеялами, пуховыми одеялами в сатиновых пододеяльниках, детской защитой от демонов, притаившихся в платяном шкафу — предатели, лжецы, они окунутся в плотскую жизнь, как купальщица в озеро, а Карни останется здесь, в лживой иллюзии, в плену дьявольского театра, скрывающего черную адову бездну за раскрашенным картоном небес, в глухих карманах сцены…
Второй раз в жизни у маэстро дрожали руки. О, стыд! Двадцать лет назад зеленый новобранец Пераль трясся накануне первого сражения, не зная, чего боится больше — смерти или позора. И вот сейчас он трясется опять, перед несомненным безумством — очередной попыткой воскрешения Карни. Новобранец, криво ухмыльнулся Диего. Воистину комедия: я — вечный новобранец. Кто рискнет назваться мастер-сержантом в деле, способном посрамить святых угодников и устрашить отважнейших героев? Отец, тебе нравится эта реплика? Проклятье, я выражаюсь, как премьер-любовник в провинциальной труппе! И вокруг меня под стук кастаньет пляшет блудливая красотка Кончита из самой знаменитой пьесы el Monstruo de Naturaleza, стучит каблучками, поет грудным контральто:
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
О Эскалона, красное вино!
— Отставить Сечень! — приказал вчера профессор Штильнер. Где профессор успел нахвататься словечек из военного лексикона, осталось загадкой. — Слушай мою команду! Вы следуете на Хиззац. Туда, куда летели изначально, после старта с Террафимы. Задача ясна?
— Хиззац, так Хиззац, — пожал плечами рыжий. Невропаст глядел в стол с таким напряженным вниманием, словно хотел взглядом провертеть в столешнице дыру. — А на кой черт нам туда лететь? Пляжами баловаться?!
Коллантарии нервничали. Кусали губы, отворачивались друг от друга, изо всех сил старались не задеть плечом или рукавом человека, стоящего рядом; Диего — в особенности. Все прекрасно понимали: шансов вернуть девушку нахрапом, с первой же попытки, было с гулькин нос. Тем не менее, разочарование оказалось чрезмерным, прямо-таки оскорбительным, толкающим на скверные поступки. Коллант превратился в пороховой склад: брось искру — взлетит на воздух.
— Сеньор Пераль и сеньорита де Кастельбро стремились на Хиззац. Убедите девушку, что вы высаживаетесь на Хиззац.
— Как?! Мы уже сказали ей, что летим на Сечень.
— Я знаю, как, — прервал рыжего Гиль Фриш.
Продолжать гематр не стал. Расспрашивать его было бесполезно.
— Зачем? — спросил Диего.
Он тоже не стал развивать мысль. Громоздить одну ложь на другую? Эту роль маэстро уступал профессору.
— Хиззац для доньи Энкарны — символ успешного завершения путешествия. Надо использовать ее душевное стремление. Пусть она решит: все препятствия позади, вы у цели. Создайте ей максимально комфортные психологические условия…
Ей, подумал маэстро. А мне?
— Вы уверены, что это сработает?
— Уверен?! — взорвался профессор. Лицо его налилось кровью, бакенбарды встали дыбом. Научное светило превратилось в дворового кота, почуявшего соперника. — В чем тут можно быть уверенным?! Кто я вам? Господь Бог?! Это же феномен! Уникальная ситуация! Мы движемся вслепую, на ощупь, методом проб и ошибок…
Поговорили, в общем.
В финале Штильнер обрадовал всех известием, что на Хиззац в действительности лететь не нужно. Достаточно притвориться, и баста. В космосе донья Энкарна все равно не отличит одну планету от другой. Главное, вера. Вера, дамы и господа, горами движет. Обогнете Сечень, зайдете с черного хода, пейзаж вокруг изменится — вот вам, девушка, и Хиззац. Когда лететь? Прямо сейчас? Нет, завтра. Вы нуждаетесь в отдыхе. Молчать! Никаких возражений! Нервы, голубчики, нервишечки, нервулечки следует поберечь. Покой — вот в чем мы нуждаемся в первую очередь.
Вдали, из «Колесниц судьбы», несущихся по краю обрыва, эхом откликнулся битый палками Федерико, шут гороховый:
Нет покоя
без встречи с милой,
Нет покоя
без блеска шпаги,
Рай ли, ад ли,
нигде покоя нет.
Ах, где найти покой?
И вот теперь восемь всадников в компании безлошадного дикаря пробирались по каменистому, выжженному солнцем плоскогорью. Оно подозрительно напоминало Диего плато над Бухтой Прощания: бесплодное, все в известковых кавернах. Лошади ступали с величайшей осторожностью, их никто не подгонял. Даже астланин, что совершенно не было свойственно беспечному нраву Якатля, тщательно выбирал место для следующего шага — опасался подвернуть лодыжку, как это случилось с маэстро на памятном плато.
Нервулечки, гори они в аду, у всех были на пределе.
— Обратно поедем другой дорогой, — буркнул Пробус вполголоса. — Ну его в задницу…
Подбоченившись, координатор грозно обернулся на свой коллант: Пробус ждал возражений. Нет, спорить никто не захотел. Рыжий невропаст, и тот кивнул: плато раздражало даже его, заядлого спорщика.
Вместо крутого обрыва, какой нависал над Бахиа-Деспедида, впереди объявился пологий спуск. Глазам маэстро открылась цветущая долина: буйство зелени, лохматые шапки пальм торчат из кипени низовой листвы; пятна кармина, бирюзы и лимонной желтизны — тропические цветы, столь огромные, что их можно было разглядеть с любого расстояния.
Над цветами вились тучи мошкары.
Рой.
Старый приятель, улыбнулся Диего. Ну, здравствуй.
Карни медлила, но маэстро не сомневался: она возникнет в колланте с минуты на минуту. Рой умел учиться. Внезапность первых явлений девушки пугала коллантариев до полусмерти, и флуктуация это учла. Не надо бояться, говорила она на языке действий и поступков. Вот, видите? — я даю вам время привыкнуть. Девушка появится, когда вы будете готовы.
Вчера Карни тоже возникла не сразу.
«Ерунда! — сверлом ввинтился в сознание Диего сварливый голос профессора Штильнера. — Архичушь! Флуктуации, голубчик, не мыслят на людской манер. Да, рой ищет контакта с нами. Но у него принципиально иные мотивации, непостижимые для нас! Мы способны лишь предполагать…»
Пусть, согласился, а может, возразил Диего Пераль. Идите к черту, профессор, с вашими высоконаучными комментариями. Вы не бились с этим принципиально иным роем плечом к плечу, когда на коллант напала стая. Плечом к плечу — фигура речи, но ее поймет и гематр, а уж вы-то и подавно. Спасая нас, рой не жалел себя. У каждого свой побег на рывок, и Карни для роя — залог успеха. Плевать мне на его мотивации! Главное, он это делает.
— Ой, где мы?!
Проклятый Штильнер! Занятый мысленной беседой с воображаемым профессором, Диего снова проморгал момент, когда Карни возникла рядом. Лошадь под девушкой в испуге заржала, упираясь копытами в склон, чтобы не съехать вниз, в долину. Карни натянула повод, и кобыла, пятясь, выбралась на ровное место.
— Вы что, оглохли? Где мы? Вы же говорили…
Девушка наморщила лоб, вспоминая слова гематра:
— «Галлюцинативный комплекс стабилизировался!»
— Стабилизировался, — с истинно гематрийским спокойствием, чтоб не сказать, наглостью, кивнул мар Фриш. — Мы пролетели через червоточину.
— Червоточину?
— Она же «кротовая нора», она же подпространственный тоннель…
— Когда?
— …она же топологическая особенность пространственно-временного континуума…
— Когда, я спрашиваю? Где?!
— Только что. На подлете к Сеченю.
— Издеваетесь?
— Разве я бы посмел?
— Я и моргнуть не успела… Хлоп, а мы уже в другом месте!
— Переход был мгновенным. Мы все пережили то же, что и вы.