— Боже мой! — Штильнер схватился за голову, словно это в нее намеревался залезть зловещий психир, причем сию же минуту. — Ну кто, скажите на милость, кто внушил вам такую чушь?!
— Вы.
— Моя вина, — внезапно произнес Яффе. — Психир — расхожий термин. Краткий, звучный, привычный. Сеньору Пералю не нужен пси-хирург. Ему нужен пси-терапевт. Никакого оперативного вмешательства, только корректировка. Маленькая аккуратная корректировка. Мы ведь об этом с вами говорили, профессор?
— Ну да!
— И воспользовались словом, привычным для нас обоих. Сказали «психир», подразумевая пси-терапевта. Мы опростоволосились. Впредь следует придерживаться точных терминов, даже когда оба собеседника прекрасно понимают, о чем идет речь. Появляется третий — и конфуза не избежать.
«Опростоволосились», «конфуз» — и это говорит гематр?! Впрочем, маэстро успел привыкнуть к маскам мар Яффе. Сеньор полковник менял их по ситуации с ловкостью записного паяца.
— Хирург, терапевт… Какая, по большому счету, разница?! Я благодарен вам, сеньоры. — Диего раскланялся с мрачной иронией. — Мои многострадальные мозги не станут кромсать. Их вымоют, выкрутят и развесят сушиться на солнышке. Благодарю за заботу, но шли бы вы к черту, а?
— Разуй уши! — взорвался Штильнер, переходя все границы приличий. — Сопляк! Паникер! Напридумывал себе страшилок — и сам в них поверил!
— Позвольте мне, — Яффе шагнул ближе, навис над маэстро. — Сеньор Пераль, квалифицированный телепат мог бы вторгнуться в ваш мозг без вашего ведома. Вы бы ничего не заметили.
— Это законно?
— Нет. Это многих останавливало?
— Нет.
— Я хочу, чтобы вы доверяли мне. У нас с вами общая цель: воскрешение вашей женщины, — Яффе так и сказал: «вашей женщины». — Мотивы разные, но цель — одна. Если вы откажетесь от сеанса пси-терапии, я не пойду против вашей воли.
— Как вторжение в мой мозг поможет вернуть Карни?
— А мы о чем толкуем? — громыхнул профессор. — Уперся, как осел: ах, мозги, мои бедные мозги! Откуда у вас мозги, голубчик?!
— Хорошо, я вас слушаю.
— Благодетель! Ну наконец-то!
— Представьте себе, — медленно, как для умственно отсталого, произнес Яффе, — что вы начали хуже видеть. Такое с возрастом случается. Представили?
Диего угрюмо кивнул.
— Если вам предложат лекарство, которое вернет вам зрение, вы согласитесь его принять?
Было ясно, как день, куда клонит сеньор полковник. Но врать не хотелось. Господи, подумал Диего. Как же я устал от лжи!
— Соглашусь.
— Пси-терапия — это лекарство. Никакого вмешательства в вашу память, личность, чувства. Просто ваши воспоминания о донье Энкарне станут более яркими, более зримыми.
— Я прекрасно помню Карни!
Диего вскочил с кресла, чуть не сбив Яффе с ног. Заметался по номеру: рассохшиеся половицы жалобно скрипели.
— Мы расстались пять дней назад! В космосе…
Он замер у окна, спиной к Яффе и Штильнеру, уперся руками в подоконник. Светло-кремовое дерево, отполированное ладонями постояльцев, было теплым на ощупь. Шорея, всплыло из памяти слово. Это дерево называется шорея. Из него на Хиззаце делают мебель. Двери, оконные переплеты… Супруги Тай Гхе рассказывали. Тай Гхе, у которых они с Карни снимали бунгало. Подгоревшее жаркое с соусом из жидкого огня. Закат на веранде. Карни пробует местное вино, смешно морщится…
— …ты не бросай меня, ястреб. Не бросай, ладно? Я без тебя пропаду.
Он задохнулся. Ткнулся лбом в оконное стекло. Сколько месяцев прошло? Четыре? Пять? Он старался — видит Бог, старался! это казалось очень важным… — и не мог вспомнить. Лицо Карни расплывалось перед глазами. Слезы? Ты плачешь, ястреб?
— Я не хочу, чтобы чужой человек копался в моей памяти.
Голос звучал глухо. Стон пленника из глубокого подземелья, грешника из адской бездны…
— Не хочу, чтобы он…
— Он? Почему — «он»? Доктор Юсико Танидзаки — специалист высочайшей квалификации. Она крайне деликатна, поверьте. Сякконки — идеал обходительности. Все, что она сделает…
— …Я освежу ваши воспоминания.
Мар Яффе меня купил, вздохнул Диего. Купил на врача-женщину. А я дал себя уговорить. Окажись телепат мужчиной, я бы ни за что…
— Я согласен. Надо где-то расписаться?
— Не надо, Диего-сан. Устного согласия достаточно.
— И повторять трижды не нужно?
— Я уже поняла, что вы имели дело с невропастами. Нет, одного раза хватит.
Юсико взяла с дивана маленькую подушечку — голубое небо, вместо стрекоз облетают лепестки сливы — и устроилась напротив Диего на полу, подобрав под себя ноги. Маэстро смутился: восседая в кресле, он нависал над хрупкой женщиной, словно языческий идол над молящимся просителем.
— Не беспокойтесь, Диего-сан. Мне так удобнее. А вам будет удобней в кресле, поверьте мне. Если вам неловко смотреть на меня сверху вниз, можете закрыть глаза. Расслабьтесь и вспоминайте. В любом порядке, что угодно. Захотите что-нибудь сказать — говорите. Не захотите — не говорите. Я здесь, с вами, я вас слушаю, даже если вы молчите. Я очень хорошо умею слушать.
Маэстро закрыл глаза.
…Калейдоскоп образов, теней, шляп, камзолов, платьев. Они сменяют друг друга, наслаиваются, застывают, складываются в узнаваемую картину. Эскалона, Королевский театр, юбилейная постановка «Колесниц судьбы». Актеры выходят на аплодисменты…
— Мы — лишь пылинка в замысле Творца…
Шквал аплодисментов. Боковая ложа. Пальцы дона Фернана шевелятся морскими водорослями. Не аплодисменты — намек. В отличие от старшего брата, донья Энкарна хлопает от души, вплетая свой звонкий голос в восторженный хор зрителей.
— Да, театр. Впервые я увидел ее в театре. Или не впервые? Я смотрел на нее. Не на отца, актеров, публику в зале — на нее. Ложа за бархатным барьером, лицо в полупрофиль. Она была такой юной, такой счастливой. Нельзя быть такой счастливой, опасно. Теперь я это понимаю…
— …Герой вознагражден, враги героя частью наказаны, частью примиряются со вчерашним оскорбителем. Народ ликует и славит владыку. Вы считаете такой финал более выигрышным? А если в конфликте участвуют высочайшие особы? Короли и королевы? Кто тогда имеет право разрешить конфликт?
— Бог. Господь — опора наша среди бури.
— Вы так думаете?
— Я в этом убежден.
— Она говорила с моим отцом, но обращалась ко мне. Я ответил. Господь — опора наша среди бури! Наша, значит, общая. Одна на двоих…
…ширмы — атласные полотнища, расписанные в восточном стиле. Черти с высунутыми языками с увлечением бьют в барабаны. В просвете между ширмами мелькает голое плечо…
— Поставьте саблю на место.
— Почему? Это же гусарская сабля!
— Для вас она тяжеловата.
— Она всегда добивалась своего. Тогда я настоял, чтобы она репетировала с легкой шпагой. А теперь у нее снова сабля. Та самая! И белая кобыла… Карни собиралась играть в «Гусар-девице». Домашняя постановка, пьеса моего отца. Комедия! В ней счастливый финал…
— …Господи! Живой… Мой. Ничей больше.
Мягкие губы тыкаются в щеку, в усы, подбородок, шею. Тонкие руки превращаются в стальные обручи.
— Только мой. Мой ястреб…
— Она всегда была… Как это правильно сказать?
— Свободней? Раскованней?
— Да, свободней меня. Но я о другом. Я говорю: «она была»… Это правильно?
— А вы сами как считаете?
— Не знаю. Я говорю, что она была, и не верю себе.
— Ее не было?
— Она есть.
…Берег Бахиа-Деспедида. Карни — живой костер. Карни в дорожном платье, верхом. Сияют украшения — крошечные созвездия, сияют восторгом глаза, сияют небесные светила, окружив всадников кольцом огня…
— Какая красота!
Радужные сполохи флюорензий.
— Где включается, знаешь? Смотри: я запускаю тандем… И нечего меня трогать, сеньор. Не в борделе! Я буду показывать, а ты повторяй за мной…
Руки Карни. Кожа Карни. Запахи корицы, манго и горького шоколада. Карни только что с кухни: готовила пирог по рецепту мамаши Тай Гхе…
— Она училась готовить. Она старалась! К сожалению, у нее не получалось. В Эскалоне она привыкла к другой жизни. А здесь Хиззац, здесь…
— Да, я знаю эту поговорку.
— Простите, я болтаю всякие глупости. Я лгал ей, говорил: вкусно. Я совершенно не умею лгать! Я виноват перед ней. Она достойна лучшего…
…хлипкая, будто игрушечная веранда. Легкомысленный стол из пластика. Плетеные кресла. Ярко-розовый диск солнца. Черные силуэты пальм и глициний. Облака, подсвеченные снизу…
— Мне снилось, что я лечу в космосе. В большом теле, только одна.
«Тхе Лунг», местное вино. Кислятина. Пальцы ветра играют с волосами Карни.
— Будто всю жизнь тут жила, понимаешь? Скольжу по волнам, пью звездный свет… Ты пил «Аффектадо роса»? Не лезь целоваться, зеленый дракон! Ты огнем дышишь, ты сожжешь принцессу…
— Одна. В космосе. Всю жизнь… «Радуйся, — требовала она от меня. — Радуйся и благодари Господа за чудо!» Она свято верила в Господа и чудеса Его. О, если бы я умел так верить, как она! А еще она всегда добивалась своего. Я умею только биться. Я бьюсь, бьюсь, как в стенку, и ничего не добиваюсь. Что вы делаете? Больно!
— Я знаю.
— Но ведь больно же!
— Боюсь, Диего-сан, вам теперь часто будет больно. Может быть, до конца ваших дней. Вы ведь за этим пришли ко мне?
В дыму свистели осколки.
Камень плясал в обнимку с металлом. Защитники Бравильянки, оглушенные взрывами и беспрерывной канонадой, ослепшие от дыма и пыли, не слышали этого свиста. Мало кто успевал разглядеть посланцев смерти, что вреза́лись в стены домов и брусчатку мостовых, выбивали черепицу из крыш. Те же, кто успевал, ничего не могли рассказать остальным: осколки косили людей, что твою траву. Единственное спасение — укрыться за каменными стенами. А там сиди, обхватив голову руками, и моли Создателя, чтобы очередная бомба не угодила прямиком в твое убежище.