Время, взмолился маэстро. Пространство против нас. Разряд быстрее выпада, мне не успеть, не достать. За нас — время. Яффе велел: ждите. Гематры прилетят, должны прилететь. Пусть щенок лает. Пусть лает взахлеб, как можно дольше, хоть до утра. Если его горлохваты отвлекутся на машину гематров…
— Наложил сверку с оригиналом. Ваши снимки есть в вирте, — тени лежали на лице Криспа маскировочной раскраской диверсанта. Тени колыхались, заменяя обер-центуриону мимику, превращая его в актера. Тональный светлый крем, пятна и полосы темного грима. — Бессмертие, да? Эксперименты по воскрешению? Теперь я понимаю, почему гематры сбросили нам мелкие козыри. Не бойтесь, вам ничего не грозит. Вам и объекту.
Крисп замолчал.
— Вам и вашему мужу, — поправился он. — Или жениху? А, какая разница… Видите, я скоро смогу назвать его по имени. Уже могу. Господин Пераль, не делайте глупостей. У меня есть снимки, которые вас заинтересуют. Не поверите, но я успел сняться даже с вашим отцом. Я боялся, что вас придется разыскивать. Скачал карту Бравильянки, самую подробную. Кого вы здесь ждали? Вряд ли меня, правда? Он неудачник, тот, кого вы ждали. Он неудачник, а я везучий. Мы засекли вас еще на подлете…
Он не в себе, отметил маэстро. Мы — благоразумные трусы. Мы закрылись от чуда, ушли в глухую защиту, приняли со смирением, как милостыню. Щенка чудо шарахнуло наотмашь, оглушило. Говорит и говорит, словно боится, что удача упорхнет в паузу. Отец утверждал: это признак бездарности. Талант — мастер пауз, виртуоз молчания. Щенок помянул отца?
— Мой отец. Если вы хотя бы пальцем…
— Пальцем? У нас другие методы. Ваш отец — тот еще живчик. Я перехватил его на выходе из театра, в последний момент. Он ценит поклонников, ваш отец. Идет навстречу, дает автографы. Пойдите и вы, ладно? Садитесь в машину, мы возвращаемся в Эскалону.
— В Эскалону? — удивился Диего.
Почему-то ему казалось, что помпилианцы свалились прямо из космоса. В салоне аэромоба горел свет: резкий, с синеватым оттенком. Подсвеченные со спины, мужчина и женщина с парализаторами были силуэтами, лишенными подробностей. Она выше его — вот и все, что удавалось разобрать. Да, оружие. Они держали оружие так, что маэстро отлично видел парализаторы и понимал, что это за предметы. В сочетании с пятеркой бесчувственных, похожих на трупы солдат — убийственный аргумент. Свет, поза, угроза — Луис Пераль-старший пришел бы в восторг. Есть люди, которые знают, что они делают и зачем. Таких людей лучше не дразнить без нужды.
— Космопорт, — объяснил Крисп. — Мы летим на Октуберан.
— Мы?
— Да. Я, вы, ваша жена. Мои коллеги. Если потребуется, их число увеличится. Это подходит под слово «мы»?
— Нет, — вдруг произнесла Карни. — Мы с вами никуда не летим.
Ее голос звучал тихо, буднично. Маэстро стоял боком к девушке, стараясь не упускать из виду помпилианцев, но поразился метаморфозам голоса доньи Энкарны. Семнадцать лет, вздрогнул Диего. Господи, помилуй! Разве так говорят в семнадцать лет? Он видел, как напряглось лицо молодого лже-любовника Эрлии. Щенку тоже не понравилась реплика Карни: ни смысл, ни интонации.
— Ошибаетесь, дваждырожденная, — возразил Крисп. — Мы летим.
— Летим, — согласилась Карни.
— В чем проблема? Вы плохо владеете унилингвой?
— Мы летим, но не с вами. Просто летим.
Подбородок, вспомнил маэстро. Подбородок дона Фернана. Боже правый, почему я дрожу? Дрожь была приятной, даже восхитительной. Когда-то, вне сомнений, Диего Пераль испытывал подобную дрожь, и не раз, но — утонув в заботах и страданиях, намечая цели и не видя путей достижения — прошел мимо, отдрожал и двинулся дальше.
— Прекратите, — велел Крисп. — Что вы делаете?
Луна — откуда и взялась?! — мазнула по берегу беличьей кистью. Разбрызгала горсти искр, вспыхнула на металле, отразилась во взглядах. Искр оказалось больше, чем следует. Их с избытком хватило на руки маэстро, плечи, торс, бедра, ноги…
Рядом искрилась Карни.
— Стреляйте! Кладите их!
Разряды утонули в пожаре, предмете ненависти обер-центуриона Вибия. Пожар сглотнул их на лету, как голодная собака — обрезок мяса. Следующие разряды постигла та же участь. Парализаторы били очередями, лишь усиливая горение. Огненные змейки шустро скользнули от Диего к Карни, соединяя два костра в один.
— Да стреляйте же!
Крисп едва не кинулся в мерзкое пламя. Схватить, вцепиться, удержать! В охотничьем азарте он не заметил, что тянется к добыче и руками, и щупальцами клейма, волшебниками насильственной метаморфозы — свободный, ботва, раб. Мимо внимания Криспа прошло и то, что он судорожно отдернул щупальца, словно обжегшись — раньше, чем присоски коснулись чужих разумов, выбрасывая волка и его жертву под шелуху. Угроза сгореть, стать кучкой пепла, угроза сойтись в ментальном поединке с коллантарием, погубившим Эрлию — нет, не это остановило Криспа. Страх, животный ужас материи перед энергией, кошмар помпилианца — стать частью колланта, навеки лишившись рабов; кошмар, справиться с которым дано немногим… Позже Крисп Сабин Вибий много раз вспомнит эту ночь, изменившую всю его жизнь, да так и не ответит себе: вспоминает он с проклятиями или с благодарностью?
Но будет и другое, когда сомнения превратятся в уверенность, и однажды Крисп скажет себе: да, я видел их всех. Видел в пожаре — контуры, призраки, наброски, за миг до взлета, как если бы огонь второпях складывал паззл, восстанавливал некую структуру, зафиксированную в самой сердцевине искрящегося пламени. Диего Пераль. Энкарна де Кастельбро. Спурий Децим Пробус. Якатль Течли. Гиль Фриш. Джитуку Лемба. Анджали Чандра. Остальные, чьи имена со временем выветрились из памяти Криспа. Пассажирский коллант, каким он был при первом старте с Террафимы, в день побега на рывок. Призраки явились и исчезли, а следом исчез и пожар — угас в блеклой рассветной вышине.
— Стойте!
Упав на колени, Крисп молотил землю кулаками.
Это был рай.
В ручьях тек жидкий хрусталь. От одного взгляда на прозрачную, сверкающую под солнцем воду ломило зубы. По берегам во множестве цвели астры: мохнатые, как шмели, махровые, подобно хризантемам. Сирень, фиалка, роза — дерзкие астры обокрали родичей, присвоив все цвета и оттенки, доступные взгляду. Жужжали деловитые пчелы, временами опускаясь в душистые объятия лепестков. По краю яблоневой рощицы, на живых изгородях, обустроенных природой, вились лозы: мощные, с цепкими блестящими усиками. Лоснились гроздья ягод, налитых сладким соком, выпячивали рельефный, глянцевый бочок. Местами виноград подвялился на жаре: кожица сморщилась, покрылась темными пятнами, притворяясь лицом старика. Выше, на раскидистых ветках, ждали своего часа яблоки. Темно-красные, почти бордовые, с редкими бледными проплешинами, они прятались в зелени на манер жеманной красавицы, заявляющей о любви к одиночеству — так, чтобы их было видно отовсюду. Птичий щебет оглушал. Оратория пернатого хора сперва звучала какофонией, позже, тема за темой, выделялись отдельные голоса и инструменты, и в финале все сливалось в монументальную, прекрасно аранжированную коду, чтобы спустя пару минут вступить с начала.
Монастырский сад Сан-Бернардино засох бы от зависти при виде этого великолепия. Райгород? Городи, не городи, хоть весь по́том изойди, а слабы руки человеческие и ничтожны их потуги.
Рай был безлюден, как и подобает раю после изгнания.
Вход в рай охранял ангел. Исполин из чисел, которые свет, женственный, как сама смерть, ангел загораживал дорогу столбом огня. Пахло грозой, молнией, ливнем. В убийственном равнодушии, с каким ангел взирал на незваных гостей, в бесстрастии его молчания Диего чудилось что-то знакомое. Бежать? Они лишились лошадей. Пешие, в повседневной одежде, в черных дорожных плащах до земли, маэстро с Карни замедлили шаг, а вскоре остановились, глядя на могучего стража. Бежать не имело смысла.
Бежать было некуда.
— Господь, — сказал маэстро ангелу.
И подвел черту:
— Господь — опора наша среди бури. Изыди прочь.
Рапира вылетела из ножен. Острие клинка обратилось к белому, беспощадному свету — комар против солнца. Сталь затрепетала, вибрации превратили ее в собственную тень. Казалось, мастер-оружейник вычернил клинок, пустил по рапире причудливую гравировку.
— Прочь, — повторила донья Энкарна.
Сабля в ее руке больше не казалась тяжелой для сестры и дочери маркизов де Кастельбро. Девушка шагнула вперед, встав рядом с маэстро. Черный плащ забился, зашелестел; ветер улегся, упал в траву, но плащ не нуждался в ветре. Материя рассыпалась сонмом песчинок, крупиц пепла, летней мошкары — и вновь собралась за плечами Карни парой нервно трепещущих крыльев. Вторая пара крыльев хлестала воздух за спиной Диего Пераля.
— Изыди!
Они пропустили тот момент, когда ангел исчез.
Впрочем, и в раю они не задержались надолго.
КонтрапунктИз пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Король:
Верховной Академией искусств,
Что носит имя нашего отца,
Изучено на вид, на слух, на вкус
Все творчество поэта-наглеца.
Вердикт таков: в стихах нет ни строки-с,
Где подразумевается маркиз,
А если кто дерзнет подразуметь,
То карою мерзавцу будет смерть!
Все слышали? Поэт наш не наглец,
А острослов, талант и молодец!
Народ:
Нет ядовитых клизм!
Нет подлого сюрприза!
Какой-такой маркиз?
Нет в творчестве маркиза!
Король:
Затем поэта, что себе на тыл
Искал беду с завидным постоянством,
Мы жалуем…
Кардинал-советник (мрачно, в сторону):
Причислит, что ль, к святым?
Король: