С осторожностью мыши, нюхающей сыр в мышеловке, Крисп присел на краешек кресла. Достал — вольно, так вольно! — платок, вытер пот со лба. С удивлением воззрился на платок: тот остался сухим.
— Что именно вас интересует?
— Твои личные впечатления от встреч с объектом. С его женой. Кстати, на днях они обвенчались в соборе Святого Выбора. Не знал?
Совет да любовь, мрачно подумал Крисп.
— С объектом я встречался лично четыре раза, если не считать дистанционного наблюдения. С его женой — дважды. В первый раз она была уже мертва. Во второй…
Он начал рассказ. Труп на пороге спортзала. Ползущий к трупу мужчина. «Детали!» — требовала старуха. Крисп вспоминал. Он сам удивлялся, сколько подробностей сохранила его память. Похороны на Хиззаце. Попытка Эрлии заклеймить объект. «Дальше!» — требовала старуха. Смерть Эрлии она велела пропустить. Ей требовался объект, и только объект. Жена объекта. И я, осознал вдруг Крисп. Почему? Зачем я ей понадобился?!
Попытка захватить объект и жену объекта на Террафиме. Переход двоих в большое тело. Об этом его расспрашивали дольше всего. Крисп выдохся, и старуха это поняла.
— Достаточно, красавчик. Я услышала все, что нужно.
Она повернулась к манипулярию Тумидусу, ткнула пальцем через плечо, без стеснения указывая на Криспа:
— Нет, не ты. Ни разу не ты.
Упрек, решил Крисп. Комплимент? Если комплимент, то кому?! Надеюсь, ей не нужен еще один адъютант? Я для этой роли не гожусь. Честное слово, не гожусь!
— Свободен, — велела старуха. — Иди и напейся.
Она знала, думает Крисп. Знала, что я вызовусь добровольцем. Проект «Воплощение», экспериментальные пассколланты. Не для перевозок, для воскрешения. Охота на бессмертие. Цена? Криспу Сабину Вибию было страшно. Стать координатором колланта — значит остаться без рабов. Утратить саму возможность клеймить ботву. Изгой, белая ворона, чужак среди своих, пусть даже и почетный изгой…
— Зачем? — повторяет легат.
— Я это начал, — говорит Крисп. — Я и закончу.
Эрлия была бы довольна, думает он.
— Яффе? — спросил Монтелье. — Это он слил вам информацию?
За время чтения черты его лица заострились, сделав режиссера похожим на хищную птицу. Луис Пераль с интересом наблюдал, как Монтелье читает. Он видел это не впервые, и всякий раз поражался увиденному. Телепат воспринимал текст, печатный или рукописный, не как основу будущей работы, а как врага, соперника, которого любой ценой необходимо победить, подчинить, превратить если не в союзника, то в пленника. Мне это кажется, сказал себе драматург. Я это придумал. Я ревную. Для меня текст первичен, и я ревную к человеку, который растворит мои слова в кипятке своего арт-транса. Возможно, сейчас Монтелье смотрит на меня и видит отнюдь не добродушного толстяка, а тигра, на чьи владения покусились.
— Вымысел, Ричард, — уклончиво ответил он. — Художественный вымысел. Слышали о таком? Естественно, я не сидел на совещании. И на собеседовании тоже. И да, Яффе встречался со мной на днях. Гематры лаконичны, но мне хватило. Когда б вы знали, из какой мухи я готов вылепить слона…
— Я знаю, — перебил его режиссер. — Уж я-то знаю! И настаиваю на новой порции мух для лепки.
Он замолчал, потому что у стола возник папаша Лопес с блюдом, полным тапас. Не то чтобы Монтелье смущался присутствием ресторатора, но тапас — пирамидки из говяжьей котлетки, начиненной сыром, ломтика сыровяленой колбасы, печеного томата и острейшего перчика на вершине — пах так соблазнительно, что все искусство мира пасовало перед искусством кулинарии.
— Вот, — кратко доложил папаша Лопес.
Аплодисментами ему были чавканье, бульканье и сопенье.
— Вернемся к мухам, — спустя некоторое время выдохнул Монтелье. Говорил он с трудом, устремив взгляд в пространство. — Уверен, вы выжали из Яффе еще кое-что, помимо проекта «Воплощение». Ну давайте, не жмитесь!
— Я не жмусь, — дон Луис смежил веки и, казалось, задремал. — Я кокетничаю. Ломаюсь я. Меня следует уговаривать. Понимать надо! Мы же с вами богема, тонкая натура… Попробуйте лестью, я падок на лесть.
Монтелье с грустью смотрел на пустую кружку:
— Мы с вами — кошка с собакой. Давайте, пока я не умер!
— Сеньора Коэн предает свои извинения. Она хотела встретиться с вами лично, но обстоятельства помешали этому.
— Сеньора Коэн? К сожалению, не имею чести быть знакомым. В любом случае, я принимаю ее извинения. Не стоило беспокоиться.
Что за ерунда, думает маэстро. Решительно не знаю, о ком идет речь. Сеньора с гематрийской фамилией решила передо мной извиниться? Не самая удивительная вещь за последнее время.
— Стоило, — когда он того хочет, мар Яффе делается цепок как клещ. — Вы знакомы с сеньорой Коэн. Вы дважды встречались в большом теле с Рахиль Коэн, лидер-антисом расы Гематр. В окрестностях Хиззаца, и потом, на орбите Террафимы. Вспомнили? Это была Рахиль Коэн.
— Ангел?
— Антис.
«Аве, Рахиль!» — вскидывает руку Пробус. Щелкает бич из белого пламени. Высится страж на пороге рая. Позже фамилию ангела — антиса? — не раз упоминали в присутствии Диего. Маэстро ее не запомнил, только имя. Сами понятия «фамилия» и «ангел» упорно не желали укладываться рядом в его сознании.
— Тех встреч сеньоре Коэн показалось недостаточно?
Язык мой, думает маэстро. Враг мой. Когда укол рапиры обгоняет мысль — это правильно. А вот когда язык…
Они беседуют, стоя у кустов, усыпанных гроздьями мелких бледно-синих цветов. Напротив, под араукарией, тренируются две юные фехтовальщицы, первокурсницы Бунг Лайнари. Джессика, вспоминает Диего. Сокращение дистанции. Прыжок, удар кинжалом. «Вы должны были сказать: „Спасибо, маэстро!“ Нет, эти еще совсем зеленые. Никаких импровизаций, чистая школа.
— Сеньора Коэн хотела встретиться с вами в малом теле. С вами и с вашей женой. Но ей пришлось срочно вылететь на помощь круизному лайнеру «Парадиз». Трасса Фравардин — Таммуз, атака флуктуации класса 3D-11+. Зачистка космических трасс — главная забота антисов.
Забота, думает маэстро. Яффе произнес «забота», не «работа». Гематры точны в формулировках.
— Я уже говорил, что принимаю извинения сеньоры Коэн. Сейчас, когда я понял, о ком речь, я скажу иначе: любые извинения в данном случае излишни.
— Рахиль явилась ликвидировать стаю. Обнаружив в колланте инородное тело, она…
— Замолчите, прошу вас. Или я буду вынужден уйти.
Яффе умолкает.
— Избавьте меня от объяснений, — Диего Пераль строг и лаконичен. Так он ведет занятия с университетской командой. Спортсмены шепчутся, что маэстро еще больше гематр, чем Эзра Дахан. — То же самое я сказал профессору Штильнеру, едва он начал очередную лекцию. Что произошло, то произошло. Как именно? Мы не хотим этого знать.
— Мы? — переспрашивает Яффе.
— Я и моя жена.
— Как вам будет угодно. Сеньора Коэн просила меня передать: она ошиблась. Это ее вина. Она просит прощения.
— Вина? — Диего смотрит в бесстрастное лицо алама Яффе, гематра, который давным-давно учил эскалонских школяров логике и математике. — Прощение? О какой вине, каком прощении может идти речь?! Передайте сеньоре Коэн мою самую искреннюю благодарность. В нашей семье всегда будут молиться за ее здоровье и благополучие. Пока я жив, и после моей смерти — всегда.
Часовня, думает маэстро. Мы возведем ей часовню. В Эскалоне, или здесь, на Хиззаце. Мы станем приходить туда вместе: я, Карни, наши дети. Конечно же, у нас будут дети. Они подрастут, и я расскажу им про ангела из чисел, которые свет.
Про нашего ангела-хранителя.
— Часовня?
— Да.
— Неплохо, — кивнул Монтелье. — Сойдет.
— Гениально! — обиделся дон Луис. — Слушайте, Ричард, почему вы отказываетесь меня хвалить?
— Потому что сырье. Руда.
— Думаете?
— Мне ее обогащать, плавить и перековывать в сталь. Адова работенка!
— Плавить руду? Перековывать в сталь? Ричард, кто из нас варвар?
Вместо ответа Монтелье направился — с трудом, надо заметить — к угловому столику. Троица головорезов, приканчивавших шестой кувшин вина, внимательно следила за действиями режиссера. Три правых руки сжимали кружки, три левых опустились на рукояти кинжалов.
— Здравствуйте, сеньоры! Рад видеть вас живых и в добром здравии. Иногда мне кажется, что вы бессмертны. Рухнет мир, а вы по-прежнему будете пить вино в «Гусе и Орле». Могу ли я обратиться к вам с маленькой просьбой?
— Кого режем? — поинтересовался один.
— Сколько платите? — вмешался второй.
— Не сегодня, — уточнил третий. — Сегодня у нас заказ.
Монтелье оседлал свободный стул:
— Плачу хорошо. Режем меня. По возможности быстро, чисто и безболезненно. Понимаете, я не хочу жить. Этот сеньор, — кивком он указал на благодушествующего дона Луиса, — проел мне всю плешь. Достал до печёнок. Прокомпостировал мой уникальный мозг…
— Папаша! — заорал первый головорез, взывая к хозяину таверны. — Печёнок нам!
— Гусиных печёнок!
— И телячьих мозгов! С зеленым горошком!
— За мой счет, — добавил Монтелье. — Так вы прикончите меня, сеньоры?
Первый головорез встал.
— Мы? Вас, сеньор? — он подкрутил усы. — Да что вы такое говорите?! Как у вас только язык повернулся, сеньор Монтелье! Мы — ваши верные зрители! Поклонники вашего таланта! «Гнев на привязи» лично я пересматривал восемь раз. «Мондонг» — дюжину, не меньше. «Колесницы судьбы», режиссерскую версию — уж и не помню, сколько!
— Виват, Монтелье! — гаркнули остальные.
— Можно автограф? Прямо на скатерти? Я выкуплю ее у папаши Лопеса и буду хранить, как полковое знамя!
— Виват, Монтелье!
Расписавшись на скатерти, режиссер вернулся за стол. Дон Луис, находясь в прекрасном расположении духа, ковырялся в зубах. Зубочисткой ему служил кончик хорошо очиненного гусиного пера.